Листая историю Ураласбеста: золотые кадры
Поезд из 1950 года
Продолжение
Огромные яркие каталоги. Они хранились вместе с пестрыми кипами других толстенных книг на русском, французском, немецком и еще каких-то языках на большом черном рояле. Он брал в руки эту «книгу странствий» и вместе с другом Изей Капланом, который тоже почему-то не любил носиться с пацанами по огромному двору, находящемуся рядом с домом, садился на мягкий, старинной работы, резной диван, открывал ее, и начиналось их мысленное путешествие.
Путешествия! Тогда, окрыленный, он переносился из своей хоть и не маленькой, но уютной комнаты коммунального дома в центре Москвы, в неизведанные дали. Позднее, в годы войны, находясь у черта на куличках, он вновь и вновь возвращался в нее. И вот уже совсем иначе воспринимается та жизнь. Нелепыми становятся кухонные скандалы бесчисленных соседей, вспыхивающих как только отец садился за фортепьяно, и безумно раздражавшие маму. Родными и незаменимыми кажутся кучи листьев и усыпанные ими гроты в Александровском саду, Чистые пруды.
Он, купаясь в памяти, не мог предвидеть, что образ Чистых прудов и Александровского сада будет пленять его всю жизнь, придет к нему в середине восьмидесятых книгами Ю. Нагибина «Чистые пруды» и «Переулки моего детства». Что он будет приезжать в Александровский , теперь уже чистый, до неприличия ухоженный сад не как домой, а как в гости. А для того, чтобы встретиться с Исааком Михайловичем Капланом, придется ездить в Ленинград, где тот, став крупным художником, лауреатом Государственной премии, будет работать на киностудии Ленфильм. Молодой человек не мог предвидеть, что небольшой уральский городок, находящийся на конце железнодорожной ветки у поселка Белоярского, станет его второй родиной.
— А кем ты будешь после окончания института?— спросила его стройная белокурая девушка, когда они подходили к улице Маросейка. Он познакомился с ней абсолютно случайно, когда выходил после лекций из института. Что-то у нее упало. Он поднял. Что-то спросил... Потом они очень долго бродили по старым улочкам и он рассказывал. Еще никогда никому он так много не рассказывал о себе. О том, как сразу из восьмого класса московской школы вынужден был перейти в школу ашхабадскую, куда эвакуировали его отца вместе с мамой, преподавателем иностранного языка МГУ. Как нелегко было привыкать к тем обычаям, той среде обитания. Как, еще через год, их перебросили в Свердловск, где он уже не учился, а работал стропалем на номерном заводе, выпускающим для фронта минометы. Как в нюне сорок третьего поехал в Москву на подготовительные курсы для поступления в институт. Как многие тогда из свердловских друзей не хотели, а, может, просто не могли его понять: «Кругом война, а он — учиться»... Они гуляли до утра. Он все рассказывал и рассказывал, Она очень редко прерывала его своими вопросами.
— А кем ты будешь после окончания института? — да, так она спросила. И когда он ответил: экономистом в горной промышленности, — глаза ее наполнились разочарованием.
— Нет, это совсем не скучно, - поспешил он опередить ее вопрос. — Я сам сначала так думал. Но потом... Потом понял, что это не так, — кинулся он доказывать. — Ведь все технологические решения по открытым горным работам построены на экономических расчетах. Экономика - это стержень промышленности, А в геологии это основа основ...
Ом вдруг почувствовал, что его собеседница, которую он до сих пор не знал, как зовут, уже не слушала его. Чем закончилась эта встреча теперь уже не помнится. Да это и не важно. А вопрос о выбранной им профессии стал для него подсознательным тестом. Теперь каждый раз, отвечая на него недоумевавшему собеседнику, он как бы отвечал самому себе.
Первые два курса он он учился на геолога. А потом на полевых работах его свалил приступ малярии.... Приговор врачей оказался суровым — геология осталась в мечтах. Вот тогда и довелось ближе познакомиться с преподававшими на плановом факультете академиками А. М Терпигорьевым, Л. Д. Шевяковым, В. Ф. Шешко, профессором Д. М. Киржнером. Эти люди, известные своими трудами во всем мире, основали самую признанную в стране научную школу горных работ. Они, казалось, источали какую-то скрытую энергию, попав в поле действия которой студенты просто «заболевали» технологией, проектированием, экономикой горных работ, и все, что ни делали после этого: спорили, пели песни, выпускали газеты, — все так или иначе относилось к горно-экономическим наукам, пропитывалось экономическими проблемами.
После того случая на Маросейке он уже никогда никому так горячо не доказывал преимущество и важность своей профессии, но сам для себя все больше и больше убеждался в них.
В вагоне стало чуть темнее. Поезд обступили густые хвойные дебри. Пассажиры всматривались в окна. Что-то притягательное было в этих девственно чистых темно-зеленых тонах, царивших по ту сторону вагонных стекал. Сочно пестрела россыпь цветов, грибов, всевозможных ягод и еще бог знает какой растительности, переполнявшей местами заболоченную, а местами каменистую, выступающую черепашьим панцирем, почву Даже в сам вагон вместе с полумраком влился зеленоватый оттенок, изменивший цвет лица попутчиков, смягчивший монотонный стук колес.
На столе, чуть подрагивая в ритм колесным перекатам, лежал вчерашний номер «Правды». Броский заголовок с первой страницы "В недрах Советской страны — будущее счастье советского народа" не показался оригинальным. В послевоенное время газеты переполнены подобными материалами. Это понятно: страна нуждается в возрождении, единственный источник экспорта — недра. В какой-то мере эта всеобщая волна повлияла и на его жизненный выбор. Но поразительно, что здесь, в вагоне поезда, несущего его к намеченной цели, было немного грустно. И этот газетный заголовок воспринимался совсем с ДРУГИМ настроением.
Продолжение следует
Ю. Дружинин
"Уральский асбест" № 17 (227) от 1 мая 1990г.
