ТРОПОЮ ТАЙНЫНОТ АТАНА. 1 часть
ТРОПОЮ ТАЙНЫНОТ АТАНА. 1 часть
"Вся наша жизнь - это выбор. Вся наша жизнь - Посвящения. Какждый шаг, каждый вздох, мысль, слово - все ведут нас по тропе, которая либо поднимает нас к вершине духа, либо опускает в подземелье тлена".Хранитель Полуострова, 1991 год.
Полуостров Тайгонос. Магаданская область.
Эти события произошли ни много ни мало, ровно 24 года назад. Почему я только сейчас решил о них рассказать? Трудно будет ответить однозначно. Время пришло? Наверное... А может быть с годами все пережитое становится более рельефным и чётким, ведь Время отсекает все лишнее своим мастерским резцом. Помнится, я несколько раз сожалел вслух о том, что в те времена у меня не было с собой хорошей цифровой зеркалки или видеокамеры. Какие там камеры в 1991-м году? У меня был старенький "Зенит" с черно-белой пленкой, и это считалось тогда чуть ли не вершиной фототехники в богом забытом районе Крайнего Северо-Востока. Но вот что интересно! Оказалось, что моя память - лучший фотоаппарат.
Я до сих пор помню объёмный простор Полуострова, когда смотришь на него с вершины самого высокого (почти два километра отвесного подъема) перевала. Мне щекочут ноздри ароматы и запахи летней тундры, яранги из дублёной оленней кожи, костра на дневной чаёвке и сежезаваренного чая в железной банке из-под абрикосового компота. Я помню дивный вкус наисладчайшей жимолости в долине реки Ван-Уона-Ваям, которую невиданно солнечное и жаркое лето насытило сахаридами под завязку. А от воспоминаний о мальме горячего копчения, которую я делал на вечерних стоянках у костра, рот мгновенно наполняется слюной. И тогда приходится вставать, идти на холодную веранду моего дома, доставать из контейнера мороженого гольца, строгать, сбрызгивать соевым соусом и, обмакивая в смесь из соли и перца, поедать его, чтобы хоть как то забить фантомный вкус той, другой рыбы, пойманной мною в ледяных и кристально чистых речушках и ручьях Полуострова почти четверть века назад.
Перед моим взором изгибается и полыхает в закатных лучах огненная река Кенгевеем, которую итканцы и чавчувены всегда приветствуют возгласами "Кэнгке!". И приветливо улыбается "Бабушка" - самая высокая вершина Полуострова, с которой началась история племени Пойтылъо. Мой приятель медведь, длительное время сопровождавший меня в моём длительном маршруте, потешно машет лапами мне из-за стланникового куста. И я вижу его совершенно отчетливо, как живого, хотя уверен на все сто, что в этой реальности, спустя 24 года, его кости окончательно побелели где-нибудь на галечной косе Вавачуна или Эпповеема. И ещё я отчётливо помню все слова, которые назидательно говорил мне Вуквун, старый шаман, познакомивший меня с Хранителем Полуострова...
ЧЁРНАЯ ДЫРА
"Поглощает всё, что ей дают, без признательности, благодарности и сожаления. Всеядна. Тонкую энергию профанирует до грубой, которую может переварить. При этом отсутствуют какие-либо изменения: вся энергия и любая информация усваивается, не оказывая на внутреннюю суть никакого влияния. Произвести впечатление можно только одним способом. Способ этот - Страх".
Что послужило первым толчком для моего главного путешествия? Наверное, самый мой первый визит на Полуостров еще раньше, в конце 80-х. Меня выбросил вертолёт, подсевший к краю стойбища чавчувенов, чтобы стригущие воздух лопасти не разметали весь их нехитрый кочевой скарб. Следом за мной из кабины вылетела пара ящиков с какой-то провизией, несколько мешков, пачка газет и журналов, перевязанная бечевкой крест-накрест. И вертолет, кренясь на правый бок, улетел за ближайшую сопку. А ко мне уже подходили улыбчивые люди в меховых кухлянках, торбасах (было начало ноября, самое жёсткое предзимье). Мне пожали руку все по очереди и тут же пригласили к столу, отпраздновать вместе со всеми возвращение сына бригадира.
Я не придал поначалу никакого значения этому событию. Ну, мало ли откуда мог возвратиться этот блудный сын? С удовольствием обгладывая свежесваренные по-тундровому оленьи рёбрышки и запивая все это вкуснейшим чаем, сваренным на костре, я обратил внимание на парнишку лет двенадцати-четырнадцати, скромно примостившемуся слева от меня. Он очень деликатно орудовал ножом, отрезая прямо перед своими губами вареное мясо, и по большей части отмалчивался, предпочитая слушать застольные разговоры пастухов. Насытившись, я наклонился к пареньку и негромко его спросил:
- А где сам сын бригадира, чьё возвращение мы сейчас празднуем?
- Это я, - тихо прошептал заалевший щеками парнишка. - Я только вчера вернулся.
- Откуда вернулся? В интернате что ли загостился? - продолжал допытываться я.
- Да не-е. В конце сентября случился большой откол, 180 оленей убежали за белой важенкой в сторону Пупыря. Отец послал на поиски. Вот, нашёл и всех назад пригнал. До-олго шёл. Полтора месяца...
- Так ты что, совсем один был?
- Не-е. С собакой. Вон она бегает, беленькая такая...
На меня напал столбняк. Четырнадцатилетний пацан, полтора месяца один, в предзимней тундре, не только не пропал от голода и холода, но и с честью выполнил отцовское задание, целиком, без потерь, вернув убежавших оленей назад в стадо. Тот, кто хоть раз бывал в осенней или зимней тундре, поймет всю глубину и мощь такого поступка. А кто не бывал, пусть представит себя на миг посреди мерзлой ледяной пустыни, в которой часть всего живого попряталась от холода в норы и пещеры, а вторая часть рыщет в поисках того, кого можно немедленно сожрать, дабы продлить своё существование в этом почти безжизненном мире.
- Что ты ел всё это время? Как ты жил? Где спал?
- У меня был нож и спички, чайничек небольшой, вода в нём быстро закипает даже на самом слабом огне. Был мешочек муки, большая пачка чаю, немного сахара, немного крупы...
- И это всё?!!
- Ну, палатка-одноместка ещё была, леска, крючки. Я рыбу в протоках ловил. Силки на куропаток и зайцев ставил. Они еще линять не перестали, их хорошо было видно издалека.
- Так в тундре уже минус стоял конкретный! Не холодно было в палаточке-то?
- Ну, так одежда то тёплая у меня была. И я костер всегда разводил на галечнике. А потом, когда он прогорал, наваливал сверху веток и ставил палатку. Снизу от камней жар идёт, всю ночь в палатке тепло-о!
- Ну, а потом, когда оленей нашёл, неужели нельзя было хоть одного завалить на пропитание?
- Нельзя! Эти олени не для еды. Потом, опять же, всё мясо и шкуру на себе не унесёшь. А бросать в тундре нельзя, отец сердится будет, нехорошо это... Ничево-о! Куропатки и зайцы с мальмой тоже вкусные! - И мальчишка впервые за весь вечер заразительно хохочет...
Эта заноза сильно, очень сильно запала мне в душу. Тогда были очень модными и невероятно популярными репортажи о всяких экспедициях, которые то пробирались на Северный полюс, то ходили от одного северного острова к другому. Все это подавалось под соусом исследования поведения человека в экстремальных условиях крайнего Севера. И я с улыбкой смотрел, как за экспедицией, снаряженной по последнему слову техники, летит вертолет сопровождения, как на любой чих членов экспедиции, на них сверху обрушивается водопад медикаментов и продуктов. А перед глазами у меня стоял худощавый мальчишка-чавчувен, один, без связи и спецсредств, с горсткой продуктов за 45 дней одолевший в одиночку более двухсот километров по пустынной зимней тундре...
Хребет Тайгонос.
Идти зимой или поздней осенью я не рискнул. Пошел в маршрут летом, компенсируя слабость духа двойным расстоянием маршрута: мне предстояло пройти путь примерно 450-500 км длиной и выйти на точку в Камчатском селе, в котором доживали свою жизнь последние остатки гордого народа Итканы - страны из более чем пятидесяти поселений, расположенных когда то по всему побережью Полуострова.
Пускаясь в столь дальний и, будем откровенными, довольно опасный путь, я был в целом спокоен. Хранитель Полуострова был со мной, я заручился его поддержкой. И получил особыми знаками его разрешение и благословление на дорогу. И когда один из моих приятелей-геологов Сашка ни с того, ни с сего начал меня запугивать невероятным количеством медведей (Полуостров называют медвежьим родильным домом), единственное, на что я согласился, взять у него в дар пару фальшфееров с разноцветными огнями. Не пригодятся от медведей, так в дождливую погоду будет чем костер разжечь.
Полтора часа лёту в дребезжащей "Аннушке" и меня торжественно встречают собаки национального чавчувенского Села на самой западной окраине основания Полуострова. Спустя полчаса мы сидим с местным егерем в его избушке на краю Села перед разложенной военной картой образца 1956 года, в углу которой еще не стёрся окончательно штамп "Секретно", и уточняем маршрут. Егерь - жилистый и высокий, под два метра, русский мужик, глава многочисленного семейства черноглазых и беловолосых, разновозрастных пацанят и девок (жена егеря - чавчувенка). Он идёт со мной до Кенгевеема, где у него многочисленная родня по линии жены, и откуда он должен вернуться назад, навьюченный мясом оленя для прокорма всей своей оравы.
Орава торчит тут же, тихо и благоговейно следя за жёлтым от табака пальцем отца, скользящим по карте и отмечающим вехи нашего совместного маршрута. Самый старший начинает канючить (Па-а-ап! А можно я с вами пойду?), но мгновенно тушуется и замолкает под одним, тяжелым как снаряд гаубицы, взглядом Егеря. Вздохнув неимоверно театральным вздохом, парнишка идёт на улицу, и через некоторое время там начинает тюкать топор. Малышня тоже тащится во двор и принимается таскать в сарай наколотые дрова. Девки берут вёдра и бидоны и упархивают за водой на речку.
Что мне всегда нравится в чавчувенских семьях: никто никому ничего не приказывает и не заставляет. Каждый сам, без напоминаний, знает, чем ему нужно заниматься в конкретный временной отрезок. Родители никогда не ругают и не бьют своих детей. Дети не прекословят взрослым. Если ребенок остаётся один, что нередко среди тундрового народа, где людей подстерегают не только и не столько хищные звери и различные неприятности в виде полыньи, прикрытой тонким слоем льда, сколько туберкулёз и алкоголизм, от которых их организмы лечатся с превеликим трудом, а зачастую не лечатся вообще. Так вот, если ребенок остается один, его тут же берут в семью ближайшие родственники. И он там не сирота-пасынок, а полнокровный сын и брат, имеющий равные права и обязанности наряду с остальными членами семейства-рода. У него так же есть отец и мать, дедушки и бабушки.
Акиба - охотский тюлень.
Я никогда не брал и не беру в тундру водку. Некоторые персонажи (знаю о них совершенно точно) из числа тундрового народа называют меня "блаженным" и "неправильным русским". Но даже самые отъявленные из отъявленных безбашенных удальцов никогда мне в глаза не говорили ничего подобного, ибо вся тундра знала, что со мной разговаривал на равных сам апаппо Вуквун, а Хранитель Полуострова отнёсся ко мне благосклонно. Зато мамушки (так называют хозяек яранг) всегда искренне радовались моему приезду, потому что обязательным атрибутом и частью моего визита был огромный, 120-литровый станковый самодельный рюкзак, битком набитый пачками индийского "чая со слоном", банками со сгущёнкой, конфетами, и обязательно луком и чесноком - всем тем, что так ценится в тундре, где весьма скудный рацион.
Ночью ко мне опять пришел большой медведь. Не тот, который приходил перед Посвящением, а самый обычный - тундровый. Зачем-то приволок и положил передо мной округлый увесистый булыжник и хитро посмотрел прямо мне в глаза, что, в общем-то, большая редкость, ведь дикие звери обычно отводят взгляд, не желая сталкиваться с зеркалом души человека. А днём, на привале, уже примерно в 15 километрах от Поселка, я обнаруживаю тот самый булыжник в своем рюкзаке. Обливаясь потом, не подозревая ни о чём, я тащил этот дополнительный груз, кляня себя за то, что перед выходом не перепаковал рюкзак...
- Очевидно, дети мои пошутили, - невозмутимо изрекает из-за клубов табачного дыма Егерь. Есть у меня такое подозрение, что это не детская, а именно его шутка. Но я просто хохочу во всё горло, выдавливая своим смехом широкую улыбку у самого Егеря. Меня испытали. Значит, дальше всё пойдёт как по маслу, и я могу в любой, самой сложной ситуации, рассчитывать на егерьскую поддержку и совершенно спокойно поворачиваться к нему спиной. Такие "проверки на вшивость" - обычное дело в тундре. Тебя проверяют перед серьёзным делом, определяя ту грань, до которой тебе можно будет доверять. И если ты ведёшь себя достойно, то, будь уверен, испытатели будут стоять за тебя горой, потому что ты уже стал частью их клана или рода. Ты прошёл инициацию. Ты - свой...
За чаем замечаем, что буквально в паре десятков метров от нашей чаёвки, на бугре над речным омутком залег медведь. Он внимательно смотрит на воду, ожидая подхода лосося. Лето нынче выдалось жаркое, и рыба как с ума посходила - она прёт во все речки и ручьи, забивая протоки так, что кажется, по рыбьим спинам легко можно будет пройти, аки по суху, на противоположный берег. Но здесь рыбы почему-то не наблюдается в таком изобилии. И медведь внезапно сигает в реку и начинает истошно бить лапами по воде, и орать на всю округу...
- Ну вот... Попили чаю... - Сокрушённо изрекает Егерь, и начинает собирать рюкзак. - Сейчас этот лишенец к нам сюда попрётся зло на нас срывать за свою неудачную рыбалку. Давай-ка двигать отсюда ноги...
Горные бараны - архары, ходят по отвесным стенам.
Мы идем вверх по реке, а нам вслед истошно базлает лохматый рыболов-неудачник, периодически принимая угрожающие позы. Вот чудак! Мы то тут при чём? Ведь известно же, что мешает плохому танцору... Э-э, то есть, рыбаку... Но шутки шутками, а некоторое сосущее чувство под ложечкой не проходило. Всё-таки, хрен его знает, что у этого зверя на уме? Мы уходим еще километров на 15 от этого места и начинаем готовиться ко сну.
Не знаю, как у Егеря, а у меня первая ночь в начале пути по Полуострову была тревожной. Видимо, кто-то из местных Духов еще раз хотел проверить меня на вшивость. Я просыпался от малейшего треска или писка и долго вслушивался в ночные звуки тундры. Потом засыпал. И снова просыпался в липком и холодной поту. Страх правил бал этой ночью. Безотчётный страх, объяснения которому я не нахожу до сих пор...
Посетителей: