Хвастуны на Висле
Что нам мешает?
В основном комплекс неполноценности перед Западом, компенсируемый комплексом превосходства над Востоком. В основном характерный, но не только, для правящих элит, поскольку так называемое случайное общество интересовалось преимущественно другими делами.
Потому что?
Обманываем себя, что являемся частью Запада. Однако им не являемся и никогда не были. Мы половинка на половинку- на половину восточные, на половину западные.
Восток Польши восточный, а запад западный?
Восток и запад восточно-западные. Это есть в каждом из нас. И еще симпатия к империи. Хвалимся, что у нас была многокультурная страна. Но это была страна нескольких отделенных культур, живущих рядом, но не вместе. А мы хотели эту страну сарматизировать. Отбирали православную интеллигенцию у православных. У евреев отбирали еврейскую. Каким чудом мы могли иметь поликультурную империю, если в конечном итоге хотели иметь католическое государство? У нас никогда не было имперского потенциала, поскольку хотели все польско-католическое.
Такие были времена.
В России нет. Русские смогли принять непохожесть. Например татар. Были целые династии людей, служивших России в разных областях жизни, от государственности и военного дела до философии культуры, поэзии. Ахматовы, Бердяевы, Бухарины, Чаадаевы, Кутузовы, Тургеневы и многие, многие другие. А если какой-нибудь русин в Польше ассимилировался, то потом нападал на православные процессии. С католицизмом, сарматизмом и верой, что являемся плацдармом Запада, было невозможно создать и удержать империю. Хотя Ежи Гедройц об этом замечательно писал. Но если бы его «Польская имперская идея» вышла бы сейчас, то признали бы его националистом и антисемитом, хотя в мягкой версии. Не смогли бы отрицать, что был и одним, и другим.
Хорошо, что таких мечтаний не имеем.
Зато имеем развитые мессианско-державные фантазии. Польша, которая уже спасла мир от коммунизма, должна быть избранным стратегическим партнером США, до сих пор спасающей мир от коммунизма и левизны, воплощенной в России. Таким способом заменили освободительный миф мифом русофобского союза под знаменем реакции. И этим очень гордимся. Люди, охваченные этими фантазиями, переживают отношения с миром как большой страх. Поэтому мы по-прежнему ищем похвал и признания. Когда кто-нибудь на Западе или на Востоке скажет, что мы великие, то аж подскакиваем. Мы больше всего озабочены тем, чтобы нас ценили. Глава Национального Центра Науки огласил даже идею, чтобы польские ученые публиковались только на английском…
Третий мир так делает. Благодаря этому существуют в мировом обороте
Им это удалось, а нам не удастся. Поскольку там есть колониальное наследие. Никаких иных, кроме англоязычных университетов, они вообще не имели. А мы никогда колонией не были, мы не учреждали других университетов, кроме польских. Мы были страной, которой история раздала выигрышные карты. но одержал над нами победу комплекс.
Безосновательный?
Безосновательный. Другие нами интересуются. Нам есть, что им сказать. Книги о Польше для иностранцев писал на английском. А когда писал по-польски, то делали переводы. Но у нас может быть только одно или другое. С одной стороны, Институт национальной памяти – «Польша Христос народов». А с другой Национальный центр науки – «жаль времени писать на польском». И то и другое по-детски несерьезно. Такие же как наши имперские претензии. Поскольку даже с украинцами не смогли построить ничего прочного. Гноили их так, как показал нам Даниэль Беловус. Подобно как бедных поляков. Беспокоились только о дворянских имениях. Мы трактовали русинов как невольничью чернь. Не хотели строить с ними общей империи. Хотели видеть их как подданных нашей империи. Мы не в состоянии делать что-либо вместе. До сих пор прем до какой-нибудь конфронтации и доминирования. Наружу и внутрь.
Наша специфика — это авантюризм?
Это наша погибель. Как страна живем с чувством страшной обиды, что не удалось нам выпихнуть Россию в Азию – там, где место потомков Чингиз-хана. Но не хотим быть на границах Запада. Хотим быть в центре. Поэтому пробуем отгородиться от Востока государствами, которые будут границей. Поэтому за Литвой, Латвией и Эстонией хотим присоединить к Западу Белоруссию и Украину. Это наша официальная государственная доктрина.
Троеморье?
Идея русофобская и не имеющая никаких шансов реализации. Мы не умеем по-партнерски договориться не только с русскими. С украинцами, белорусами, литовцами – тоже нет. До сих пор трактуем их инструментально, с превосходством, патерналистски. Они это чувствуют, видят, слышат. А нас не хватает даже на один добрый жест. Даже когда после катастрофы самолета русские вели себя сердечно, с сочувствием, доброжелательностью. В газете Березовского напечатали пеан в честь Леха Качиньского, потому что в выступлении, которого он не смог огласить, признал, что Катынь – это наша общая трагедия, одно из многих преступлений Большой Чистки. А по государственному телевидению пустили «Катынь» - фильм, который, к сожалению, особенно не ценю, поскольку нахожу в нем все польские стереотипы. Однако затуманила нас злость к России и русским. Не сумели проявить благодарность. Любой ценой должны найти там виновного. Это польская болезнь.
Россия не является единственной нашей проблемой.
Но главной. Потому что вместо того, чтобы рационально подумать, почему нам так долго не везет, сбрасываем вину на Россию. Так освобождаем себя от ответственности за все наши ошибки, несправедливости и поражения. Вместо того, чтобы учиться на ошибках, упорно их придерживаемся.
В чем придерживаемся?
В тотально фальшивом сознании. В убеждении, что мир не изменился и до сих пор только нас угнетают и предают. Если не хотим видеть, что Россия Петра I, Сталина и Путина – это не одно и тоже; если не видим разницы между Германией Бисмарка, Гитлера и Меркель, между Америкой Рузвельта, Картера и Трампа, то как можем правильно двигаться в настоящем? Уважаемые люди с университетскими титулами пишут в таком духе. К счастью, в основном на польском. Это нас осмеивает и делает несчастными. Залгались так как никто в мире. Лжем о себе и о других. Гедройц был прав, когда говорил, что нет более оболганной истории, чем польская. Поэтому мы не способны к серьезному разговору и мысли. Разве можно серьезно мыслить о действительности и разговаривать с другими, если живешь в тотальной абстракции и веришь, что другие это само зло.
Зло существует.
Но мы в себе видим только добро, а в других только зло. Что нам такого сделала Россия, чтобы мы ее так трактовали?