Васильева Лариса Николаевна. Из книги "Альбион и тайна времени"
"Она, советский человек, приехавший в Англию на довольно долгий срок, действительно смотрит на все «другими глазами». Смотрит зорко, пристально, вкладывая ум и сердце в острый изучающий взгляд.
...Есть парадоксы, справедливость которых доказана историей. К ним, по-моему, относится утверждение, что ни одна книга не может претендовать на долголетие, если она не отвечает требованию своего времени. К ним относится и аналогичное наблюдение — что лишь книга жизненно необходимая определенному поколению нужна всему народу.
У ровесников Ларисы Васильевой до «Альбиона и тайны времени» не было «своей» книги об Англии. Но она должна была появиться. Должна была хотя бы потому, что ровесники писательницы стали участниками таких исторических событий недавнего времени, таких сдвигов в общественно-политической жизни нашей планеты, как, например, Европейское совещание в Хельсинки.
Книга Ларисы Васильевой отвечает требованию времени — создавать в рамках так называемой международной тематики подлинно художественные произведения, выражающие ленинскую политику мира, неуклонно проводимую нашей партией, нашим государством.
Терпеливо изучают советские государственные деятели мнения, позиции представителей других стран, спокойно и настойчиво ищут возможностей для договоренности, добиваются соглашений… А иные авторы книг, написанных о других странах, ограничиваются в лучшем случае лишь констатацией того, сколь различны наши социальные системы, а в худшем — вариациями известной «формулы»: «А у вас негров вешают!»..."
****
"...Гостей я всегда любила. Помню себя лет двенадцати в радости, что завтра гости, а значит — сегодня же вечером можно будет обсосать кости от холодца, полакомиться хрящиками, особенно нежными слизистыми волокнами с поросячьих ножек. Этот же вечер приносил радость от общения с миской, взбивалкой и ложкой, только что оттрудившихся над изготовлением сладкого торта. Весь следующий день всеми нитями вязался с предстоящим событием, и, бросив школьный портфель, сладко было припасть к салатной миске, из которой только что вывалили по вазам содержимое, и она — вся твоя с ее краями, щедро облепленными остатками. В доме волнение и беготня, пахнет сразу всей приготовленной едой, а всего сильнее пахнет свежестью белая накрахмаленная скатерть, с хрустом развертываемая мамой над столом.
Вот уже стол заставлен, и отца посылают открывать бутылки, и мама отправляется переодеваться, и вот-вот зазвонит звонок у входной двери, а ты, воровским взглядом оглядев стол и не найдя на нем ни одного плохо лежащего кусочка, вдруг вспоминаешь, что ОНИ еще в кухне, стоят на столе, укутанные в полотенце и одеяло, то самое маленькое одеяльце, которым тебя укрывали, когда началась война и когда ты себя едва помнила, а голубой заяц на нем — самое твое первое впечатление от жизни, сейчас перевернутый вниз головой, — сторожит их. И ты, скользнув ладонью по зайцу, запускаешь руку под одеяло — вот он, первый попавшийся, ах, если бы с мясом, но он оказывается с картошкой, что тоже очень вкусно. Как раз в эту минуту и раздается звонок в дверь, ты вздрагиваешь, пойманная на месте преступления, и жуешь пирожок что есть мочи, и весело тебе, и смешно, и жутко, хотя точно знаешь, что наказания за это не будет, не будет, не будет!
Воспоминания порхали и кружились вокруг меня, пока я суетливо и не без волнения готовилась встретить первых своих английских гостей.Прошла всего неделя с того дня, как мы приехали. Вернувшись накануне вечером с официального приема, муж сказал:— Понимаешь, так получилось, я позвал гостей. Познакомился с одним англичанином, лордом кстати, он сказал, что никогда не бывал у русских и не едал наших блюд. Завтра у них с женой неожиданно оказался свободный вечер.
Я всполошилась и полезла в закрома. Селедка и шпроты — дело простое, однако же не последнее: люди, жившие прежде в Англии, давая мне советы перед поездкой, рекомендовали не забывать, что в Англии нет ничего похожего на наши селедочные засолы, а успех у них — наивысший.
Среди множества банок, привезенных из Москвы, лежала, обвивая их и благоухая, длинные низки сушеных белых грибов, из которых я приготовляю свой семейно-фирменный салат — гордость стола.
Весь вечер я трудилась: заливала грибы кипящим молоком, дабы к утру, завернутые в теплое, они разбухли и стали почти такие, как были под деревом в лесу, заводила тесто для пирожков, пекла коржи для торта. Весь следующий день, не приседая, тоже готовилась к приему: резала салаты, жарила, парила, варила. Расставляла на столе. Едва успела переодеться к приходу гостей.
Гости откушали всего. Очень хвалили. Перебегая из кухни в столовую, я едва успевала подносить. Они о чем-то говорили с мужем, даже смеялись, но я плохо соображала о чем. Уходя, гости долго благодарили, уверяя, что провели незабываемый вечер.Через день почтальон принес изящный, конверт. Письмо содержало восхищенные отзывы и слова благодарности. В конце стояла фраза: «И еда была изысканнейшая!»
Я ликовала. Победа! Как, однако, приятно сознавать, что удалось не ударить в грязь лицом. А ведь я только приехала! То ли еще будет! Кажется, эта гостья милая, и, хотя совсем немолодая, возможно, мы подружимся: в ней есть что-то такое приятно-располагающее.
Нежно-коровьи мечтания были прерваны телефонным звонком. Миссис Кентон хотела узнать, как называется та рыбка в баночке, что я ей на днях подарила. Она намеревалась открыть баночку нынче вечером к приезду мужа из Уэльса, где он был по делам службы.— Милая! — закричала я радостно. — Приходите ко мне чай пить!
Мне хотелось поделиться с соседкой своей победой, а также остатками яств, которые до сих пор заполняли не только холодильник, но и всю кухню.
— Да, но… сейчас еще два часа дня.— Ах, я забыла, что тут пьют чай ровно в пять. Жду вас.
Миссис Кентон явилась ровно в пять прямо из парикмахерской, где ей тщательно завили негустые седые волосы. К приезду мужа. От нее пахло гиацинтами.
— Вы принимали гостей и прежде не посоветовались со мной? — Завитые букольки закачались, как колокольчики.
— Чего тут было советоваться, все прошло великолепно. Вот, — протянула я ей письмо, — неоспоримое доказательство моей победы.
Она мельком пробежала его и равнодушно бросила на стол:— Письмо еще ни о чем не говорит. Надеюсь, когда они пришли, вы рассадили их в кресла и предложили слегка выпить?
— Зачем, у меня все было уже готово, пирожки остывали, я сразу позвала их к столу.— Так! — Глубокие, блеклые глаза миссис Кентон блеснули острым светом. — Так. Полагаю, что за столом вы рассадили своих гостей удобно и продуманно с учетом пола, языкового различия и профессии?
— Никак специально не рассаживала. Их было двое, муж и жена, рядом и сидели.— Всего двое?! — почти закричала миссис Кентон. — Вы уверены, что всего двое?
— Да вы что, дорогая, смеетесь надо мной. Двоих и звали.— Пусть так. Надеюсь, с едой-то было все в порядке?
— Еще бы! Крупинке негде упасть — весь стол закусками заставила. Видите, в письме: «и еда изысканнейшая». Значит, так: три сорта салатов, холодец, рыбное заливное, разного сорта селедки, паштеты, огурчики и квашеная капуста, язык и ветчина и еще всякие мелочи, потом борщ с пирожками, потом горячее…
— Какое?
— Я приготовила по грузинскому рецепту цыплят-табака. Знаете, довольно сложно готовить: заранее маринуешь птицу, обсыпаешь луком и перцем, даешь ей пропитаться специями, а потом, перед самой подачей на стол, жаришь под прессом на раскаленной сковороде. И непременно без масла.
— Не хотите ли вы сказать, что кормили своих гостей курами? — Да… — протянула я, все более чувствуя, как мой рассказ встречает у соседки глубокое неодобрение.
— Не будете ли вы добры показать мне тарелки, на которых подавали гостям.... Я принесла ей нечто восхитительное, известное в Москве под волшебным названием «Голубые кареты». На белом фоне, сплошь усыпанном голубыми цветами, куда-то мчались голубые лошади с голубыми каретами и голубыми седоками. Это было мое первое приобретение в Лондоне. Я увидела «кареты» в окне какого-то магазина и замерла — ведь точно такие же продавались у нас в Москве и, как говорится, «вся Москва» гонялась за ними, да не всем досталось. Я купила их не раздумывая. И вот теперь эта сухопарая англичанка почему-то с презрением глядит в тарелку и говорит:— Так я и знала, боже мой, так и знала! Почему вы не посоветовались со мной, прежде чем принимать гостей?
— Вы хотите сказать, что я принимала гостей не совсем правильно?
— Совсем неправильно, просто ужасно.
И, не обращая внимания на мое угасающее лицо, миссис Кентон холодно перечислила, как засудила: — Во-первых, нужно было пригласить еще одну пару — гостями здесь угощают так же, как едой. Вы лишили своих гостей не только возможности общения, ибо сами толклись на кухне, но и возможности написать в письме фразу: «гости, которые были приглашены вместе с нами, оказались очаровательными людьми».
Во-вторых, вы сразу загнали их за стол, не дали посидеть уютно в креслах и немного выпить, а главное, начать разговоры о погоде, о кризисе, о газетных новостях. Кстати, это очень было бы удобно и для вас — пока бы муж разливал напитки и гости разговаривали, вы бы между разговорами незаметно расставили закуски.
— У меня было приготовлено много закусок, очень много, я бы не успела их расставить…
— А куда спешить? И много закусок совершенно не нужно. Баночки шпрот, легкого салата, нескольких соленых огурчиков, вашей, как вы мне объяснили, печенной в духовом шкафу картошки, рассчитав по две штучки на каждого, вполне бы хватило. И элегантно, и красиво, и ненавязчиво, и, главное, экзотично: типичный русский стол.
— Совсем не типичный, — начинала я подниматься из развалин, — типичный как раз такой, какой я устроила.
— Англичанам, — урезонила меня миссис Кентон, — не важна ваша типичность, они поймут ее, если она будет типично английская с легким вашим колоритом в виде шпрот и печеной картошки. Бедная гостья, как она, должно быть, металась между необходимостью есть и невозможностью есть так много.
— Ничего не бедная! — снова воспряла я. — Сама просила еще. В особенности салат с белыми грибами.
— Какими грибами?
Вместо ответа я принесла миссис Кентон из кухни пахучее ожерелье — беленькие были один к одному.
— Что это? — в ужасе обнюхала грибы соседка.
Я начала было рассказывать, как приготовляю салат с грибами, но она не слушала меня.
— Это яд. Все грибы, кроме выращенных в темноте шампиньонов, в Англии считаются ядовитыми. Видимо, — она снова обнюхала и поскребла ногтем твердую сухую шляпку, — видимо, эти грибы специально обработаны и обезврежены…
«Два мира, — думала я, — черт возьми, два мира. Эта Кентонша никогда в жизни не видела белых сухих грибов. Ну ничего, сейчас я угощу ее остатками грибного салата. Посмотрим, что она запоет, — не было человека, которому не понравился бы мой салат».
Я стала звать гостью к столу, но она словно не слышала меня: — Все ваши просчеты — пустяки в сравнении с главной непростительной ошибкой — вы подали в качестве горячего кур!!!
— Позвольте, это уже какая-то ерунда! — возмутилась я. — У нас очень любят цыплят табака, и вообще курица считается одним из самых любимых блюд.
— Это у вас. А в Англии от того, что вы подадите в качестве горячего, зависит очень многое. Именно горячее говорит гостям о вас более всего — насколько умеете вы показать, что уважаете своих гостей и даже в дни такого жестокого кризиса способны угощать их говядиной.
— Почему именно говядиной???
— Потому что именно говядина — самое дорогое, как говорится, престижное мясо. Курицу, свинину, баранину, сосиски вы можете есть сами хоть каждый день. А говядина — пища для гостей. Что вам стоило приготовить бефстроганов?
— Бефстроганов? Это у нас самое рядовое блюдо, как сосиски?
— Как? Бефстроганов — рядовая еда? — удивилась уже миссис Кентон. — Что же, в таком случае, вы подаете гостям?
— Разное. Можно, если попадется нежирная утка, начинить ее яблоками. Можно налепить пельменей по-сибирски. Это такие крохотные вареные пирожки с мясом — в Англии их, наверно, не знают. Весьма довольны бывают мои друзья, если я потчую их свининой, шпигованной чесноком. А уж если попадется осенью на рынке целый поросенок — это повод для серьезнейшего собрания.Я оживилась, ободрилась и чувствовала, что от сильного преувеличения с поросенком кровь быстрее побежала по жилам.
Миссис Кентон пожала плечами и пошла к столу. Накладывая на тарелку грибной салат, она заключила свои урок: — А посуду, на которой вы подавали, спрячьте или пользуйтесь ею в повседневной жизни, для гостей, же купите что-нибудь получше. У нас то обстоятельство, на какой посуде вы подаете, тоже имеет огромное значение и о многом говорит. Конечно, никто и виду не подаст — мы народ воспитанный, но про себя гости отметят, что ели с аляповатых тарелок из дешевого магазина. Запомните, чем меньше рисунков наляпано на тарелке — тем она изящнее и изысканней. Ко всему прочему, вы лишили их возможности похвалить за столом ваши дорогие тарелки: «Ах, какой красивый сюрприз! Это фирмы «Веджвуд»? Сразу видно. Дэвид, дорогой, посмотри, какая прелесть!»
— Хорошо, — начала я наступление, краем глаза наблюдая, как дешевая тарелка перед миссис Кентон вновь обильно наполнилась моими неприличными приготовлениями, — хорошо, но факт этого письма. Ведь мои гости… никто не заставлял их писать, уходя, они поблагодарили, и этим вполне можно было ограничиться. Не свидетельствует ли письмо о том, что им все-таки понравилось?
— В общем-то понравилось, — закивала головой миссис Кентон, поддевая паштет куском пирожка с капустой, — конечно, необычно, интересно, непривычно, порой неприлично: отсутствие других гостей, курица, дешевые тарелки, но письмо ни о чем не говорит. Письмо — традиционная акция английского лицемерия.
«Караул!» — захотелось мне закричать и еще захотелось домой в свой ясный, простой, непретенциозный и, как я только теперь понимала, поистине не мещанский мир, где чем богаты, тем и рады, а если и небогаты, то, гости, все равно приходите, голодными не оставим: можно занять у соседа, накупить, что найдется в ближайшем магазине, и, вдосталь наевшись, вдосталь наговориться не о погоде, не о деньгах, а о таком чем-то и важном, и главном, от чего, как тебе кажется в момент разговора, жизнь всего человечества зависит. И писем никаких потом не будет, лживых писем со льстивыми, неверными словами!!!
Кажется, миссис Кентон поняла всю бурю чувств, отразившуюся на моем лице. Запивая чаем большой кусок торта, который у нас называется «Наполеон», она вдруг весело подмигнула мне и улыбнулась:
— А в общем, не беспокойтесь, ничего страшного не произошло. Вам просто впредь следует отнестись к нам, как к туземцам: узнать обычаи и следовать им сообразно обстановке. И потом, вам, выросшей совсем в иных условиях всегда должно здесь помнить: вы попали в очень классовое общество. Приглашая гостей, учитывайте, из какого класса будут люди. Те, что были у вас, относятся к привилегированному сословию. Меня и моего мужа вы можете угостить курицей с дешевых тарелок — во-первых, потому, что мы соседи, а значит, в какой-то степени свои, во-вторых, потому, что мы простые люди. Почти простые, — мгновенно поправилась она, — и то я бы предпочла у вас в гостях хоть ненадолго почувствовать себя леди, такой же, как та, что была у вас первой гостьей.
Моих уверений, мол, я отношусь к людям не по классовому признаку, но что все же благодарна ей за советы, миссис Кентон уже не слышала, она допила чай и собиралась уходить — через час ее муж должен прибыть домой.
Уже за порогом она прокричала: — Да, послушайте, я забыла самое главное: ведь все, чем вы меня угощали сегодня, было очень вкусно, я никогда не ела ничего подобного! И наелась до завтра!
— Прикажете расценивать это заявление как очередной акт английского лицемерия? — перегнулась я через порог.
Миссис Кентон погрозила мне пальцем.
По особенности своего характера — долго и трудно переживать всякие пустяки, а в минуту серьезной невзгоды хранить спокойствие, дабы утешать близких, я долго и трудно переживала свой провал с обедом. Никакие уверения доброй миссис Кентон мне не помогали. Вспоминались самые мелкие и неприятные подробности: и как икрой было измазано нарядное платье гостьи и как ушли оскорбительно рано. Гостья моя почему-то стала казаться неприятной, неестественно накрашенной пустой куклой. Да как могла я вообразить, что между мною и ею возникнет подобие дружеского чувства? С чего бы?
Нет, забыть, забыть и никогда не вспоминать больше об этих «лордах», черт бы их побрал.Я уже начала забывать, что «лорды» сами напомнили о себе, прислав письмо с приглашением на обед примерно за месяц до дня обеда.
Да, в этом типичном английском доме с узкой прихожей и лестницей, начинающейся прямо от порога, наши пальто были не повешены, небрежно брошены на перила лестницы; мы, шагнув влево от лестницы на полшага, очутились в большой гостиной, где, конечно, уже сидели гости — муж и жена, возрастом чуть поболее нашего. Едва мы сели, как хозяин дома предложил на выбор разные напитки. Получив свои бокалы, все мы с улыбками расположения друг к другу начали разговор… о погоде. Я похвалила лондонский климат. Это было очень удачно — гости и хозяева заудивлялись, заволновались, и минут семь — десять шла приятнейшая перепалка о дождях и туманах. Потом незаметно разговор переметнулся к росту цен: накануне подорожали сыр и помидоры. Гостья — высокая блондинка с зубами такой величины, что, глядя на них, невольно хотелось воскликнуть: «Не может быть!», воздела руки к потолку и воскликнула:
— Нет, если дальше так будет продолжаться, придется сделать революцию!
Мне показалось, что о революции она сказала исключительно для того, чтобы польстить нам.
Хозяйка тоже участвовала в разговоре, выходя иногда в соседнюю столовую, где уже был накрыт стол.
Спустя полчаса после прихода все были званы к столу. Хозяйка рассадила нас так, что я попала рядом с хозяином, муж мой с гостьей-«революционеркой», а ее муж оказался рядом с хозяйкой.
«Запоминай, — говорила я себе, — запоминай, надо!»
На столе к началу обеда стояли цветы в двух вазах, солонка и перечница, а на скромного вида закусочных тарелках перед каждым местом лежал большой, во всю тарелку, но чрезвычайно тонкий кусок лососины, по краям украшенный большим салатным листом. Сквозь лососину просвечивал изящно-витиеватый маленький рисунок в самом центре тарелки: золотом на темно-зеленом был выведен крылатый дракон.
Мне захотелось поднять лососину с дракона, поднести тонкий розовый ломоть к глазам и посмотреть, какое при этом будет выражение на лицах у гостей.
Вместо этого я мягко, покорно разрезала розовый папиросный листок. Разговор после похвал лососине, она и в самом деле была молодцом, переметнулся на ее цену, и, узнав, что за последние полгода она вздорожала вдвое, я почувствовала себя как-то неловко от того, что вот сижу обсуждаю то, что съела, да еще и наношу урон хозяйскому кошельку, ем такую дорогую рыбу.
Однако, кроме меня, никто неловкости не ощущал.
«Вам следует отнестись к нам, как к туземцам: узнать обычаи и следовать им сообразно обстановке», — зазвучали во мне вещие слова миссис Кентон.
Мы ели протертый суп из помидоров. Зачерпнув последнюю ложку из суповой чашки, я увидела на дне ее знакомого дракона.
— Какой красивый сервиз! — сказала я, отдавая хозяйке пустую чашку и обращая внимание всех на большую тарелку перед собой, где дракон был уже довольно большой и я могла даже разглядеть выражение его морды — свирепое выражение. — Очень красивые тарелки. Это, видимо, фирмы «Веджвуд»?
Хозяйка одобрительно и несколько удивленно улыбнулась:— Не правда ли, красиво? И вы уже знаете фирму «Веджвуд»? (Спасибо, миссис Кентон, милая, спасибо. Вы — молодец!) Как приятно. Это, правда, не «Веджвуд», а всего лишь «Минтон». (Ах, миссис Кентон, простите, рано я вылезла с вашим «Веджвудом», не поучилась, не пригляделась.)
— Всего лишь! — воскликнула зубастая гостья. — «Минтон» — самая дорогая марка фарфора, — объяснила она мне, — притом заметьте, это фамильный «Минтон» с вензелями и драконом, который есть в гербе семьи нашего дорогого хозяина.
«Скорее, скорее бы кончилась эта мука! Чушь! Ерунда! Абсурд! Сидеть и обсуждать какие-то тарелки. Да побейся они все! И как дальше-то — неужели несколько лет жить, говорить про сервизы и погоду, писать ничего не значащие письма…»
— Очень вкусно! — слышу я голос мужа и возвращаюсь в действительность — на тарелке передо мной, украшенный зеленым вареным горошком и вареной морковью (встречали ли вы человека, который искренно без мыслей о пользе, любил бы вареную морковь? Я не встречала) лежит он самый, обыкновенный плавающий в белесо-коричневой жиже старый знакомый бефстроганов.
— О, да! — подхватывает гостья, его соседка. — Необычайно вкусно, дорогая, вы — замечательная кулинарка. Кажется, между прочим, — обращается она к моему мужу, — я слышала, что бефстроганов — блюдо русского происхождения…
Кончился обед десертом — яблочным пирогом, политым сливками, и хотя я точно знаю, сама покупала такой пирог в кондитерском магазине, все гости хвалили хозяйкин кулинарный талант, а она улыбалась.
— О, я бесконечно благодарна вам за приятнейший вечер, мне было необычайно хорошо у вас, очень, очень рада, спасибо, чудесно, — говорил кто-то в моем облике, моими губами, но уже почти не моим слащаво-льстивым высоким голосом, прощаясь в узкой прихожей у лестницы.
Утром следующего дня не без помощи словаря сочинила я письмо, где последней стояла фраза: «и еда была изысканнейшая». Отослала — задумалась: какой бы извлечь урок?
И решила я избрать золотую середину: так выкладываться, как умеем мы, здесь совершенно не нужно — и все же принять безоговорочно эту манеру приема гостей не позволял мне мой национальный характер: вот уже и приготовить мало, а в самую последнюю минуту «страх объемлет члены»: ведь люди придут и, как же так, из моего дома уйдут голодными!
Со временем выработался опыт: печеная картошка — без счета по две на каждого, легкие салаты и разная рыбка, а потом, пожалуйста, бефстроганов, подумаешь, бефстроганов, это ведь не утку яблоками начинять. И никаких холодцов, никаких пирогов.
Приехав в отпуск домой и созвав самых близких друзей, решила я с ними поэкспериментировать. Рассадила по углам и говорю:— Какие напитки будете пить?
А они, несколько оторопев, сами стали наливать себе. На столе в маленьких четырех вазочках была разложена легкая закуска.
Мои дорогие друзья молча переглянулись, но не сказали ни слова. В одну минуту один из них смахнул себе в тарелку содержимое одной вазочки, другой — другой, а пятому и шестому вообще не досталось. В полной тишине, подняв полную рюмку над пустой тарелкой, шестой мой гость сказал:
— Слушай, там у вас, в Англии, конечно, кризис, мы понимаем, жрать нечего. Но сейчас мы все, слава богу, дома. Посему позволь нам сбегать за угол в магазин «Комсомолец», там выбор неважный, да и поздно уже, но кусок колбасы и несколько банок консервов всегда найдется.
Я счастливо расхохоталась и бросилась на кухню за спрятанными там бесчисленными яствами.
Жизнь вошла в свои берега.