Поэзия. Эрнест Даусон
почитайте здесь.
Два слова о стихах. Мне трудно назвать другого поэта, который при видимости столь малых усилий достигает столь сильного эффекта. Лапидарность, простота, классическая строгость линий, стих прозрачный, как колодезная вода, но предельно насыщенный "смыслами", как теперь любят выражаться.
Трагическое мироощущение, конечно, но спокойно-трагическое, без истерик, при ощущении полной безысходности.
Его строки разошлись, разлетелись на цитаты, знакомые чуть ли не любому грамотному англоязычному человеку, вроде gone with the wind (унесенные ветром).
Русскому читателю он известен мало, такова судьба практически всех английских поэтов второй половины XIX века и периода Fin de siècle. А их было много, почти каждый по-своему прекрасен, оригинален и ярок.
Вот на них я и собираюсь сосредоточить свое внимание. Теперь же Poetry enters
NON SUM QUALIS ERAM BONAE SUB REGNO CYNARAE
Last night, ah, yesternight, betwixt her lips and mine Вчера, о, ввечеру меж наших губ, бледна
There fell thy shadow, Cynara! thy breath was shed Скользнула тень твоя, Кинара, и твой дух
Upon my soul between the kisses and the wine; Разлился посреди лобзаний и вина,
And I was desolate and sick of an old passion И одинок я был, измучен страстью старой,
Yea, I was desolate and bowed my head: Да, одинок я был и в скорби глух
I have been faithful to thee, Cynara! in my fashion. Я верен на свой лад тебе одной, Кинара
All night upon mine heart I felt her warm heart beat, Я сердцем ощущал другого сердца стук,
Night-long within mine arms in love and sleep she lay Пусть купленных ее лобзаний слаще нет;
Surely the kisses of her bought red mouth were sweet Во сне ль не выпускал,
в любви – ее из рук,
But I was desolate and sick of an old passion, Но одинок я был, измучен страстью старой,
When I awoke and found the dawn was gray: Когда проснулся – пасмурный рассвет.
I have been faithful to thee, Cynara! in my fashion. Я верен на свой лад тебе одной, Кинара
I have forgot much, Cynara! gone with the wind, Я многое забыл, Кинара! буйных роз
Flung roses, roses riotously with the throng, Развеян ветром танец и погашен пыл
Dancing, to put thy pale, lost lilies out of mind; Он лилии твои из памяти унес;
But I was desolate and sick of an old passion, Но одинок я был, измучен страстью старой,
Yea, all the time, because the dance was long: Да, оттого, что танец долог был;
I have been faithful to thee, Cynara! in my fashion. Я верен на свой лад тебе одной, Кинара
I cried for madder music and for stronger wine, Вин я просил и нот – сильнее, чем вчера,
But when the feast is finished and the lamps expire, Но лишь закончен пир
и в лампах свет затих,
Then falls thy shadow, Cynara! the night is thine; Являлась тень твоя, Кинара! до утра
And I am desolate and sick of an old passion, Всё одинок я был, измучен страстью старой
Yea hungry for the lips of my desire: Вновь вожделел я губ твоих:
I have been faithful to thee, Cynara! in my fashion. Я верен на свой лад тебе одной, Кинара
Dum nos fata sinunt, oculos satiemus Amore
Propertius
Cease smiling, Dear! a little while be sad,
Here in the silence, under the wan moon;
Sweet are thine eyes, but how can I be glad,
Knowing they change so soon?
For Love’s sake, Dear, be silent! Cover me
In the deep darkness of thy falling hair:
Fear is upon me and the memory
Of what is all men’s share.
O could this moment be perpetuate!
Must we grow old, and leaden-eyed and gray,
And taste no more the wild and passionate
Love sorrows of to-day?
Grown old, and faded, Sweet! and past desire,
Let memory die, lest there be too much ruth,
Remembering the old, extinguished fire
Of our divine, lost youth.
O red pomegranate of thy perfect mouth!
My lips’ life-fruitage, might I taste and die
Here in thy garden, where the scented south
Wind chastens agony;
Reap death from thy live lips in one long kiss,
And look my last into thine eyes and rest:
What sweets had life to me sweeter than this
Swift dying on thy breast?
Or, if that may not be, for Love’s sake, Dear!
Keep silence still, and dream that we shall lie,
Red mouth to mouth, entwined, and always hear
The south wind’s melody,
Here in thy garden, through the sighing boughs,
Beyond the reach of time and chance and change,
And bitter life and death, and broken vows,
That sadden and estrange.
«Пока судьба позволяет, очи насытим любовью».
Проперций
Здесь, в тишине, под бледною луной,
Сама - ее изменчивый двойник,
О дорогая, помолчи со мной…
Как быстро мчится миг!
Не надо слов! Лишь спрячь меня, укрой
В своих волос блистающую мглу!
Мне страшно; общей участи земной
Забыть я не могу.
О, если б этот миг продлился век!
Ужели мы с тобой обречены
На холод памяти, на мертвый снег
Проклятой седины?
И ты увянешь? И погаснет взор?
И станет плоть безжизненно-суха,
Как обратившийся в золу костер
Безумья и греха?
О померанец чувственного рта!
В нем смерти горький аромат. Позволь
Вкусить его, чтоб жизни пустота
Впитала эту боль;
Позволь прильнуть к тебе в последний раз
И умереть, упав к тебе на грудь!
Но прежде в омут этих темных глаз
Вглядеться - и уснуть.
Но если так нельзя - молчи! Представь,
Что мы в твоем саду под шелест крон
Лежим, переплетясь: и это - явь,
И это - вечный сон.
Любимая! Ты слышишь, как шумит,
Прощаясь, бедный сад? Уйдем с тобой
От времени, его измен, обид -
И смерти роковой.
Dregs
The fire is out, and spent the warmth thereof
(This is the end of every song man sings!)
The golden wine is drunk, the dregs remain,
Bitter as wormwood and as salt as pain;
And health and hope have gone the way of love
Into the drear oblivion of lost things.
Ghosts go along with us until the end;
This was a mistress, this, perhaps, a friend.
With pale, indifferent eyes, we sit and wait
For the dropt curtain and the closing gate:
This is the end of all the songs man sings.
Остатки
Потух огонь, растрачено тепло.
(Таков конец всех песен на земле.)
Вино златое выпито. На дне
Лишь капли, что полыни горше мне.
Здоровье и надежду унесло -
Вслед за любовью канули во мгле.
Лишь призраки со мною до конца -
Из тех, что без души и без лица.
И скучно и тоскливо ждать нам всем,
Когда опустят занавес совсем...
Таков конец всех песен на Земле.
To a Lady asking Foolish Questions
Why am I sorry, Chloe? Because the moon is far:
And who am I to be straitened in a little earthly star?
Because thy face is fair? And what if it had not been,
The fairest face of all is the face I have not seen.
Because the land is cold, and however I scheme and plot,
I can not find a ferry to the land where I am not.
Because thy lips are red and thy breasts upbraid the snow?
(There is neither white nor red in the pleasance where I go.)
Because thy lips grow pale and thy breasts grow dun and fall?
I go where the wind blows, Chloe, and am not sorry at all.
Даме, которая задавала глупые вопросы
Зачем я печален, Хлоя? Затем, что луна высоко,
И не утоляет жажды разлитое молоко.
Затем ли, что ты прекрасна? Но повод чрезмерно мал,
Ведь кто залучил чечетку, тот журавля не поймал.
Быть может, затем я печален, что холоден этот свет
И мне не найти парома в тот город, где меня нет.
Затем ли, что ал твой ротик, а грудь как айва в цвету?
(Но сумрачен и бесцветен тот край, куда я иду.)
Затем, что увянут, Хлоя, и губки твои, и грудь?
Иду, куда ветер дует, и не печалюсь ничуть.
To One in Bedlam
With delicate, mad hands, behind his sordid bars,
Surely he hath his posies, which they tear and twine;
Those scentless wisps of straw, that miserably line
His strait, caged universe, whereat the dull world stares,
Pedant and pitiful. O, how his rapt gaze wars
With their stupidity! Know they what dreams divine
Lift his long, laughing reveries like enchaunted wine,
And make his melancholy germane to the stars?
O lamentable brother! if those pity thee,
Am I not fain of all thy lone eyes promise me;
Half a fool’s kingdom, far from men who sow and reap,
All their days, vanity? Better than mortal flowers,
Thy moon-kissed roses seem; better than love or sleep,
The star-crowned solitude of thine oblivious hours!
ТОМУ, КТО В БЕДЛАМЕ
На рваном тюфяке, там, за решеткой ржавой,
Он в нервных пальцах мнет шуршащие пучки
Соломы высохшей и вьет, и рвет венки -
И тешит зрителей невиданной забавой.
О жалкие глупцы! Как вашей мысли здравой
Понять то, что таят горящие зрачки,
Когда вино ночей, затворам вопреки,
Их слезы и восторг венчает звездной славой?
Несчастный брат! И мне, коль можно, удели
Полцарства твоего безумного - вдали
От этих, сеющих и жнущих только ветер.
Дороже тленных роз, и здравья, и любви
Унылый твой венок, расцветший в лунном свете,
И одиночества высокие твои.
Вот почти всё, что он успел написать
Здесь и
Здесь я пробовал переводить, без особого успеха
Мой поэторий