Слова матери, ставшие пророчеством, и муж, посланный для смирения
Жизнь Фаины определял один запах. Тонкий, едкий аромат валерьянки, который она постоянно носила с собой в сумочке. Он был её тайной, её спутником. Этим запахом пропитались страницы её ежедневника, подкладка кармана, даже кончики пальцев. Он был химической формулой её страха, который она глушила капля за каплей.
Сначала она пыталась бороться. После теплицы родительского дома, первый же сквозняк взрослой жизни — офисный коллектив — обломал её шипы. Коллеги, с вежливой улыбкой, раз за разом указывали ей на её место, на её ошибки, на её неуместную гордыню. Она сломалась. И в этой своей сломленности, в поисках хоть какой-то опоры, пришла в храм. Вера стала для неё тихой пристанью, утешением.
С Климом она познакомилась на работе. Он казался надёжным, правильным, уверенным в себе. Свадьба была тихой. А потом начался ад. Узнав о её вере, он сделал её инструментом пытки.
— «Да убоится жена мужа своего!» — кричал он, швыряя на пол тарелку с остывшим супом. — Чему вас там учат?! Вот и бойся! Повинуйся! Я для тебя — и бог, и владыка!
И однажды, во время такого крика, она с ужасом вспомнила. Вспомнила тот день, заплаканное лицо матери и её страшные слова. Пророчество. Мольба, которая была исполнена с ужасающей точностью.
Физиология её катастрофы была в дыхании. Когда она слышала его шаги в коридоре, у неё перехватывало горло. Воздух становился густым, вязким, и она не могла сделать полный вдох. Она жила на крошечных, поверхностных вдохах, как рыба, выброшенная на берег.
Она смирилась. Она приняла это как свой крест. Как наказание за ту, прошлую, себя. Она считала себя недостойной женой, не имеющей права жаловаться. И слепо подчинялась. Дом сверкал чистотой. На столе всегда стоял горячий ужин. Она научилась двигаться по квартире бесшумно, угадывать его настроение по звуку шагов. Но это не спасало. За малейшую провинность — пылинку на полке, пересоленный суп — он мог «вразумить» её. Несильно. Но унизительно. Так, чтобы помнила.
Однажды вечером, в храме на исповеди, она стояла перед отцом Иларионом. Она каялась в том, что ей казалось главным: в унынии, в маловерии, в том, что считает себя плохой женой и ропщет на свою долю. Говорила тихо, сбивчиво. Отец Иларион, бывший морпех, а ныне — священник, слушал молча. Его нельзя было назвать огромным, но в нём чувствовалась плотная, литая сила.
Когда она замолчала, он накрыл её голову епитрахилью и прочёл разрешительную молитву. Но не отпустил сразу.
— Чадо, — тихо спросил он, когда она подняла голову. — А нос-то у тебя чего опух?
Фаина вздрогнула. Она пыталась замазать синяк тональным кремом, но припухлость осталась.
— Это… муж тебя вразумлял за твои прегрешения? — тихо и прямо спросил он.
Она молча кивнула. И плотина прорвалась. Она зашлась в беззвучных, сотрясающих всё тело рыданиях.
Отец Иларион дождался, пока она успокоится. Узнав фамилию мужа, он той же ночью нашёл его страницу в «Одноклассниках».
Пролистал фотографии: пьяные застолья, объятия с сомнительными личностями. Статус: «Живу по понятиям, а не по законам». Любимое место встреч — скверик за Домом Культуры.
На следующий день, ближе к вечеру, к скверику подъехал чёрный BMW. Отец Иларион вышел из машины и, не спеша, поправил рясу.
Шайка из четырёх человек, включая Клима, уже сидела за столиком, разливая дешёвую водку.
— Не так страшен чёрт, как его малюют, — тихо сказал себе батюшка и решительно направился к ним.
Он подошёл и встал за спиной у Клима. Вся компания удивлённо замолчала.
— Я ищу Клима, — ровным голосом сказал отец Иларион.
Клим медленно, вальяжно обернулся.
— Ну я Клим. Тебе чего, святой отец? Грехи отпустить?
Отец Иларион посмотрел ему прямо в глаза.
— Я пришёл спросить тебя, раб Божий Клим. Почему ты, не имея мужества постоять за Правду Божию, поднимаешь руку на ту, что слабее тебя? Почему свою трусость и злобу вымещаешь на женщине?
Воздух загустел. Сорока на ближайшем дереве испуганно замолчала. Один из собутыльников шепнул другому: «Это ж наш, с Покровки… Иларион».
Клим посмотрел на фигуру перед собой. Чёрная ряса не скрывала широких плеч. Густая борода. Спокойный, немигающий взгляд. Он не видел священника. Он видел опасность. Он инстинктивно понял, что его «свита» из таких же, как он, хлипких «авторитетов» в бой не полезет. Его собственное тело это подтвердило — оно оцепенело от страха.
Отец Иларион уже приготовился ко всему. Но то, что произошло дальше, удивило даже его.
— Ты… ты чего хочешь? — просипел Клим.
— Я хочу, чтобы ты вспомнил, что ты — не владыка. И что за каждую слезу твоей жены ответишь не передо мной.
И он просто стоял и смотрел. И в этом молчании было больше силы, чем в любом ударе. Первым, косясь на батюшку, поднялся один из собутыльников.
«Мне это… пора», — пробормотал он. За ним, хромая, поднялся второй.
А самым первым, почти опрокинув стол, рванул с места сам Клим.
Говорят, с того дня из сумочки Фаины исчез запах валерьянки.
Говорят, Клим больше никогда не поднимал на неё руки. А ещё говорят, что она родила ему троих детей, и он оказался на удивление неплохим отцом.
Наверное, Господь исполняет наши молитвы не так, как мы ждём. Иногда материнские слова, вырвавшиеся из глубины боли, Он превращает в горькое лекарство для исцеления души. И посылает на помощь не Ангела с огненным мечом, а простого священника на чёрном BMW, который напоминает, что самая большая трусость на свете — это воевать с теми, кто тебя любит.
Автор рассказа: Сергей Вестник