Как Ты борешься за меня. Поэзия Владимира Козлова
В мае 1941 года молодые поэты Николай Глазков и Михаил Кульчицкий приехали в подмосковное Переделкино в надежде повидать Бориса Пастернака и поговорить с ним (через два года Кульчицкий погибнет в бою, Глазков доживёт до 1979-го).Встреча состоялась. А Глазков, вернувшись домой, сложил стихотворение, в котором прозвучала прямая речь приветившего молодых пиитов мэтра. В предпоследней строфе было такое: Никого не надо эпатировать,Пишите так, как будто для себя,И […]
В мае 1941 года молодые поэты Николай Глазков и Михаил Кульчицкий приехали в подмосковное Переделкино в надежде повидать Бориса Пастернака и поговорить с ним (через два года Кульчицкий погибнет в бою, Глазков доживёт до 1979-го).
Встреча состоялась. А Глазков, вернувшись домой, сложил стихотворение, в котором прозвучала прямая речь приветившего молодых пиитов мэтра. В предпоследней строфе было такое:
Никого не надо эпатировать,
Пишите так, как будто для себя,
И неважно, будут аплодировать
Или от негодованья завопят…
Я вспомнил эту историю, размышляя над стихами 42-летнего поэта Владимира Козлова, уроженца Брянской области и многолетнего жителя Ростова-на-Дону; филолога, издателя и редактора. Передо мною его четвертая, только что изданная книга стихов — «Техники длинного дыхания». Первая же, выпущенная десять лет тому назад, называлась до удивления просто: «Самостояние».
Невольно припомнилось пушкинское: «…самостоянье человека, залог величия его».
Величие здесь, конечно же, синоним осмысленности личного бытия каждого из нас.
Мне дорого, что поэзия Владимира Козлова ничего не делает для того, чтобы хоть сколько-нибудь понравиться. У неё другие задачи. Она движется внимательным шагом одинокого сапёра. Это поэзия обретения и осознания.
«О высказывание мое мешковатое, длинношеее, / ты приказов и страз риторическое поражение…» — написал он в стихотворении, над которым проработал четыре года, и обозначил сей временной срез в кропотливой датировке под текстом (новомировская подборка «Протестное движение внутри», май 2021). Это его высказывание тихо идёт из глубины думающего, вопрошающего сердца и заслуживает, я думаю, самой отзывчивой мысли. Божьей помощи Вам, Владимир. Думаю, что Вы без натуги могли бы повторить — вослед Пастернаку — его максиму из глазковских стихов: «А поэзия — не детский сад…»
Обращение в слух
Если долго не говорят
нужных для жизни слов,
если кажется, что всё зря,
что так мелок улов,
что закончить бы поскорей
эту видимость, эту муру:
существование в ней
означает: весь я умру, —
раз уныния не заглушить
даже верному ремеслу,
то давай называть словом «жить»
обращение в слух.
Слушай и радуйся, что горам,
очертаниям, складкам камней,
их разломам, висящим дворам,
не лишённым корней,
и корове, идущей вверх,
роднику, стремящему вниз,
и тому, от чего идёт свет,
и дорогам, завитым, как мысль, —
всем не что-нибудь нужно, а ты,
ты их голос услышь, услышь —
это всё голоса красоты,
это теперь жизнь.
Шепчет тугой виноград,
светящийся изнутри,
как он рад тебе, рад,
ты живи, никогда не умри.
Больше некому спеть им гимн,
поминая Творца красоты.
Только слышащий может один.
Слышащий — это ты.
Именно этих слов
всеподдерживающая среда
всюду, куда бы ни занесло,
тихо летит гряда.
Если когда-то не станет сил,
завтра ли, через сто лет,
мне прочти эти строки, сын,
чтобы я не забыл их свет.
2021
Победа над пейзажем
Стало душно, ступай на Машук, чай возьми с чабрецом,
примерь корону Бештау, спускайся назад королём:
жизнь в низине ввиду высоты, торчащей алмазным резцом,
со спиною, прикрытой самим Творцом,
все равно совершает полёт.
Пейзаж убывающих городов в свою запирает тишь.
Даже здесь, наверху, можно корчиться от духоты,
ведь неважно, какого размера контейнер, в котором сидишь.
Только сколько путей — в музыку, речь и сигналы с крыш —
видеть целое этой простой красоты!
Я, Господи, чувствую, как Ты борешься за меня.
Сколько раз искушающий случай, перед которым я пас,
Твой план на меня извращал среди бела дня,
но на последней двери перед адом Ты лично замки менял —
Ты уже меня, Господи, спас.
Ну, куда полетим с Машука? — Обратно в газетный киоск,
где деревья, обставшие что-то, листают, шурша —
что-то про лондонский олимпийский кросс,
на биотопливо, пишут, снова растущий спрос —
и свободно парит душа.
2012
Стансы
Опытные пальцы ветра
лепят лицо из мяса
бесформенного человека,
вышедшего прогуляться.
Солнце прижигает хаос,
его масса не терпит лета
и верещит, хватаясь
за неожиданный смысл скелета.
Путь выдаёт ему форму,
форму взамен усилья,
усилья идти в гору,
к людям, живым и красивым.
Ненасытные пальцы ветра
продолжают своё дело,
даже вылепив человека,
даже выразив душу телом.
Тяжесть сжигает руки
изысканного музыканта,
волны стирают в рухлядь
то, что высечено ими из камня.
К людям — побитым, щербатым,
опустошённым, бескровным,
еле влачась накатом
с горы, счастливым, спокойным.
2013
Танец ребёнка
Цвета куста воробьи —
зимние его листья.
Куст верещит от любви,
главное — не шевелиться.
Что? Что ты делаешь, сын?
Как? Почему ты танцуешь?
Как тебе открывают кусты
музыку птичью простую?
Столько в движеньях твоих
мира, во мне сколь печали.
Только я руку приподнял — и вмиг
птицы в кустах замолчали.
2017