Путь белого волка

Булату Рафикову 38 лет, больше двадцати из них он кочует по малонаселенным районам Сибири и Дальнего Востока. Его верная спутница, его «дружина» – жена Елена и двое их детей – смело следуют за ним

У Булата нет высшего образования, постоянного источника дохода и места жительства. Зато у него есть крепкая семья, любимое дело и понимание того, как сохранить самобытность российского Севера для будущих поколений.

– Булат, в соцсетях ты известен под псевдонимом Акбурэ. Что он означает?

– Акбурэ с татарского переводится как «белый волк». Это тотемное животное моего рода.

– То есть ты по национальности татарин?

– Я из башкир. В советский период наше образование Казань под свое крыло взяла, поэтому в языке появилось много татарских слов. Татаро-башкирский род у меня, в общем.

– Где прошло твое детство?

– Родился я в Западной Сибири, на землях хантов и манси, куда родители приехали на заработки. Какое-то время мы жили у селькупов, там я впервые познакомился с тайгой. Потом вернулись на родину предков, на Урал.

В Пермском крае, в селе Атнягузи Октябрьского района я окончил школу.

Родители хотели видеть меня студентом какого-нибудь вуза, а я мечтал о странствиях. Начал путешествовать автостопом, на электричках зайцем. Ездил в основном по Сибири – по Алтаю, Бурятии, Иркутской области.

– Сколько тебе было лет на момент ухода из дома и чем ты зарабатывал на жизнь?

– Мне было шестнадцать лет, зарабатывал чем придется. В те времена, а я говорю о конце 90-х, найти работу было очень трудно, особенно если ты бродяжничаешь. Это было своего рода искусство – где-то с кем-то скорешиться, собрать грибов или ягод и потом их сбыть. Часть заработка откладывал, на остальное покупал самое необходимое – муку, крупы. В дороге человеку ведь много не надо. Мясо, рыбу ты всегда в тайге достанешь, если навыки имеешь. В общем, с голоду не умрешь.

Были и разные шабашки. Родители в детстве научили держать топор, это тоже выручало – промышлял плотничеством, рубил бани, избы. Время от времени я возвращался домой, помогал родителям по хозяйству.

– Конец 90-х – это время бандитизма. Тебя не пытались вовлечь в криминал?

– В школе, в армии, да где угодно, я держал себя так, что с меня нечего взять. В этом мне помогают дисциплины, связанные с буддизмом, индуизмом, даосизмом, и встреченные мною в Сибири шаманские практики.

– Кем же ты тогда себя считаешь в плане религиозного мировоззрения?

– Хотел бы сказать, что шаманистом, но, как мне кажется, никакого шаманизма на самом деле нет. То, что мы знаем, взято из трудов ученых-этнографов, которые видели все под определенным углом. У реального шамана, который где-нибудь в Эвенкии пасет своих оленей, возможности прозаичнее описанных в книгах и фильмах. Он просто живет на одной волне с природой и от этого совершает вещи, кажущиеся человеку западной цивилизации фантастическими. Получается, что по религиозным соображениям я человек, который просто живет.

– Как ты познакомился со своей женой?

– Через интернет, на форуме по таежной тематике. Многих людей, с кем я общался онлайн, я потом навещал в своих поездках. Навестил я и Лену. Лет пять мы с ней дружили, она за это время хорошо меня узнала и однажды просто приехала ко мне.

– Лена откуда родом?

– Из Челябинска. Она у меня чисто городская, из очень хорошей семьи. Отец Лены одно время даже работал министром спорта Челябинской области. Образование у нее высшее, дизайнерское. И вот я такую девушку, получается, по-башкирски на коня – и украл (смеется).

– Ты снял фильм «Зов большой земли», который можно посмотреть на YouTube. Описанная в нем экспедиция – первая в твоей биографии?

– Примерно по такому же маршруту я уже ходил – где-то пешком, а где-то на плотах. Идея сделать лодку на воздушной подушке и отправиться на ней в большую экспедицию по рекам Сибири зрела у меня постепенно. Я к тому времени уже знал эти реки и людей, которые там живут.

Интуитивно я чувствовал, что лодка нужна мне, потому что скоро я буду не один. Так и получилось. Судно было почти готово, когда приехала Лена. Вскоре у нас родилась дочь, которую мы назвали Айаной, что в переводе с якутского означает «дорога», «путешествие».

– Ты без всякой подготовки увез жену с маленьким ребенком в экспедицию?

– Нет, конечно. Я сначала устроил им тренировку в горах Алтая. Там находится достаточно известное экопоселение Чачжаевка. В нем мы поставили брезентовую палатку с железной печкой и начали жить. Лена на практике поняла, что в походных условиях нет ничего страшного, и следующим летом, основательно подготовившись и закрыв все долги, мы отправились на Нижнюю Тунгуску. Это был 2014 год.

– Сколько времени заняла экспедиция?

– Три года. Из Нижней Тунгуски мы на лодке вошли в реку Вилюй и далее в Колыму. Путешествовали мы, разумеется, только летом. Осенью я рубил избу с таким расчетом, чтобы, случись что, можно было в течение дня добраться до ближайшего поселка, заготавливал дрова, мясо, а жена собирала ягоды и травы для чая.

Самой сложной оказалась первая зимовка. Ни интернета, ни мобильной связи не было. С родителями общались через эвенков. Они приезжали к нам, чтобы поменять соболей на сахар, муку и бензин. Эвенки фотографировали наши бумажные письма и, приезжая к себе в поселок, отправляли фотографии родителям. Родители отвечали нам так же.

– Какие еще были трудности?

– В преддверии первой зимы мы оказались почти без продуктов из-за плохой охоты. Зверь без видимых причин обходил наш район стороной. Ближайший поселок плохо снабжался, купить даже мешок муки было проблемой. В самый последний момент мне удалось с одним эвенком найти и завалить сохатого.

– В первой части фильма с вами путешествует дочка, а во второй – уже и сын. Где он родился?

– Мы с женой сошлись на том, что способны родить без посторонней помощи. Дочка у нас так и появилась на свет. Я привез Лену к родителям в деревню, они выделили нам отдельную избу, в которой она родила. Мы также хотели и сына родить, но получилось все иначе.

На Севере, если на участке, курируемом врачом, что-то случится, его могут лишить работы. Поэтому местный доктор сообщил о положении Лены куда надо, и за нами прислали вертолет. Практически под конвоем меня и жену отправили в Среднеколымск. Там родился Ирхан. К тому времени я уже числился при оленеводческом хозяйстве, и нас посчитали за местных. Теперь у сына половина свидетельства о рождении написана по-якутски.

– Как ты сошелся с эвенками?

– Это было в мой первый приезд в Эвенкию, на реку Вилюй. Автостопом по зимникам добрел до отдаленного поселка, и там с ними познакомился. Я легко нахожу общий язык с незнакомыми людьми. Начинаю что-нибудь делать, строить, ножи ковать… Люди видят, что я могу быть полезен, и сами ко мне тянутся.

– Что ты думаешь об этом народе?

– Эвенки подлинные либералы. Они до сих пор сохранили настоящий демократизм и анархизм. И, наблюдая за их жизнью, за их взаимоотношениями, я очень хорошо понимаю, как бы мог жить человек без надзора.

У эвенков любой контроль порицается. Они даже детей своих воспитывают так, чтобы не указывать им. В тайге ведь жизнь сложная, заранее на все случаи жизни поведение не распишешь. От смекалистости конкретного индивида зависит, выживет он один на один с природой или нет.

– Говорят, северные народы спиваются?

– В эвенкийский поселок если попадешь, скорее всего, столкнешься с этим. Чтобы по-настоящему узнать эвенков, их душу, надо ехать с ними в тайгу. Поохотиться, посмотреть, какие они профессионалы в этом деле. Эвенки очень скрытные. У них даже между собой все общение строится на метафорах.

– В чем это проявляется?

– Ну, например, собираются два эвенка на охоту. У нас как это обычно происходит? Я бы предложил охотнику: «Слушай, братан, пошли сохатого погоняем». Так с эвенками ни в коем случае нельзя разговор вести. Для них это звучит как команда, а команды не приветствуются. Эвенк придет в поселок, зайдет к охотнику, которого он хочет позвать, чай с ним попьет, поговорит. Тот его спросит: «Ну что, куда ходил? – «Да вот я на ту сопку поднимался, там в это время сохатый ходит. Ты же знаешь эти места?» – «Да, знаю». И все! Дальше они начнут беседовать о том, у кого что для охоты имеется, патроны, бензин… Уточнять детали сделки. При этом ни предложения пойти на охоту, ни четкого согласия в беседе нет. И тем не менее можно быть уверенным, что совместная охота состоится.

– Как знания, полученные от эвенков, пригодились тебе в тайге?

– Например, эвенки научили меня, как избежать встречи с медведем. Увидел след зверя в лесу, сорви какую-нибудь ветку и положи ее поперек своего следа. Все, медведь поймет, что ты не ищешь встречи с ним, и будет держаться на расстоянии.

Или такой пример. Как-то раз мы с одним эвенком отправились искать табун диких оленей, мясо добыть. Мы выехали из тайги в тундру, и надо было решить, в каком направлении двигаться дальше. Вдруг вдали каркнул ворон. Эвенк посмотрел на этого ворона и что-то крикнул ему на своем языке. И я был очень удивлен, когда ворон подлетел к нам, сделал круг, упал вниз с характерным звуком, и так два раза. И все, мы пошли в направлении, откуда прилетел ворон, и нашли оленей.

– Ты говоришь, что числился при оленеводческом хозяйстве. Это что значит?

– Я познакомился в Среднеколымске с человеком, который хочет ввести некоторые новшества в оленеводство. К сожалению, оно постепенно сокращается, хотя и дотируется государством. Люди все равно перестают им заниматься, не хотят связываться с отчетностью. У эвенков возникает ощущение, что государство постоянно заглядывает в их кошелек, их это очень уязвляет. Людям это надоедает, и они начинают психовать: отстреливают, прогоняют оленей, к выпивке прикладываются. И никакого выхода не видно.

И вот появились ребята моего возраста, начали потихоньку приобщать меня к стаду. Сейчас мы с ними занимаемся разработкой специального курса, чтобы выйти из-под опеки государства.

– Что собой будет представлять этот курс?

– Систематизированные знания предков, которые помогали им столетиями заниматься оленеводством и при этом не вредить экосистеме. Эвенки жили, кочуя вместе со своими оленями. За оленями следовали волки, вороны. Происходила постоянная миграция животных и людей. Олень обглодал какую-нибудь сопку, и в следующий раз он к ней вернется лет через десять, когда растительность сопки восстановится в полном объеме.

В советское время на Севере начали создавать колхозы и огораживать оленьи стада. Вместо свободной миграции пришло топтание на одном месте и, как следствие, деградация пастбищ. Она до сих пор продолжается. Уже и колхозов нет, а люди все равно привязаны к поселкам. Ты не можешь удалиться от поселка, иначе у тебя рабочие не получат зарплату.

– Но все не смогут вести кочевой образ жизни, как ты и твои друзья-эвенки.

– С этим никто не спорит. Но кочевая культура народов Крайнего Севера стремительно исчезает из-за того, что люди больше не могут зарабатывать на оленеводстве, всех пытаются засунуть в ячейки, клетки, называемые поселками. Иначе говоря, к оседлому образу жизни принуждают там, где он противопоказан самой природой.

– Какие у тебя планы на будущее?

– Скоро опять поеду к оленям. Со временем я хочу отказаться от применения любой техники. Интересно проехать по большим землям, используя преимущественно оленью повозку.

– Чем сейчас занимаетесь ты и твоя супруга?

– Мы сейчас всей семьей находимся на Алтае. Пару лет назад купили в Чачжаевке новый дом, так что условия вполне комфортные. Лена изготавливает натуральную косметику, травяные чаи, открытки в стилистике традиционного эвенкийского орнамента. А я делаю ножи. У меня нет оборудованной кузни, только небольшой уголок в доме. Вместо наковальни – маленькая железка, вместо угля – дрова. Я стараюсь сохранить свою кочевую натуру, в этом моя соль.

Алексей Егоров