Элеонора Прохницкая: «Муж пилил меня, сжигал и прятал по ящикам»
Все супруги фокусников Кио были их ассистентками и играли роль «бревна». По Москве ходила шутка: «Кио пилят только своих жен». Не избежала этой участи и я... стала ассистенткой Эмиля.
Мой папа Болеслав Прохницкий был безумно красивым, и мама влюбилась в него с первого взгляда. Но ее родители были категорически против брака: «Красивый муж — чужой муж!» Мама их не послушалась, бросила второй курс киевской консерватории по классу арфы и сбежала с Болеславом в Ленинград. А это был 1935 год. После убийства Кирова начались репрессии. В папиной академии арестовали одного поляка, потом другого. И тогда родители переехали в Москву. Мама была уже беременна мною.
Когда мне исполнился год, она решила поехать к родителям в Киев, чтобы показать дочку. Отец провожал нас на вокзал в ослепительно-белой летной форме. Возвращались мы обратно через месяц, в августе. Мама села в купе, нагруженная корзинами с краковской колбасой, салом, овощами и фруктами. Покормила меня грудью и уложила спать. На станции в Нежине в купе вошли двое военных: «Гражданка Прохницкая, быстро на выход!»
Мама едва успела схватить сумочку и спящего ребенка, ее засунули в черную «эмку» и куда-то повезли. Когда она вышла из машины, поняла, что приехали обратно в Киев. В следственном отделе Лукьяновской тюрьмы маму допрашивали двое суток: не давали ни спать, ни есть, ни пить. Она сидела на стуле и держала меня на руках. Вскоре у мамы пропало молоко. Я истошно орала, а потом замолкла. Меня спас... бублик, который бабушка на красной ленточке повесила на мою шею. Мама размачивала его в стакане с водой и давала мне сосать. Вечером второго дня вместо следователя пришел молодой стажер:
— Почему дочка молчит? Она жива?
— Не знаю...
Он достал из портфеля завернутый в бумагу бутерброд и протянул маме. Затем куда-то сбегал и принес стакан горячего чая, тем самым он спас нам жизнь. Мама попросила:
— Разрешите мне немного поспать...
Мы легли на диван, а в шесть утра перед приходом следователя стажер нас разбудил.
— Все, Прохницкая, ты мне надоела! — закричал следователь. — Если не признаешься, что твой муж — польский шпион, мы сдадим твою дочь в приемник, а ты пойдешь по этапу на десять лет.
Он был взбешен маминым упрямством, схватил меня и стал тянуть. Откуда только взялись силы: мама вцепилась зубами ему в руку и прокусила до мяса. Энкавэдэшник громко заорал. Вдруг дверь открыл какой-то высокий чин, проходивший мимо кабинета.