Моя дочь сказала, что поможет мне скучать по умершей маме
Этой весной не стало моей жены Светланы. Она оправдывала своё имя, как никто другой: всегда улыбающаяся, светящаяся, лучезарная. Знаете, она улыбалась даже тогда, когда тот человек в белом халате сказал, что у нас рак. «У нас» — потому что меня не существовало отдельно от неё уже десять лет, с того самого момента, как мы познакомились, когда она пришла в наш девятый «б».
«Ничего, Сережа», — гладила она меня по голове, когда я плакал, представив, как буду без неё. «Ничего», — говорила она, как будто это я умирал, как будто это мне оставалось на этой Земле пару месяцев. «Серёжа, Полина проснулась», — улыбалась она и пыталась вытереть мои слёзы, чтобы наша двухлетняя дочь не боялась плачущего и такого бессильного отца.
Она придумывала нам новые занятия на каждые выходные. В общем-то, она и раньше это делала, но теперь я заметил что ли, с каким упорством, молчаливым трепетом она заставляла нас выйти из дома и отправиться кататься на коньках или поехать в зоопарк. Она говорила, что врачи ошибаются, и я даже поверил в это. Мы тогда барахтались в сугробах, и я был счастлив. Это был последний снег в этом году. И для Светы он был последним. Последний снег в жизни. Каково это — лепить снежки, зная, что это в последний раз?
Весной мы боролись с её раком. И я до сих пор не могу себе это простить. Полина тогда стала жить у бабушки, и Света страдала и плакала от того, что хочет покататься на лодке в парке. А я говорил, что так нужно, что так решили врачи. К слову, лечение не помогало, и только теперь я осознаю, какой же я был дурак, что заточил её в белые стены холодной больницы, заставил её лишиться своих светлых волос и нежного цвета кожи. Что это изменило? Только отняло у нас ценные минуты жизни.
Я смотрел на Свету, когда провожал её в последний путь и не мог поверить, что это она. Бледная, изможденная… Я не хочу писать о том дне, я вычеркнул его из своей памяти за ненадобностью. Я хотел всегда запомнить её той румяной и светлой, как когда мы валялись в снегу, и я поверил, что никакого диагноза нет.
Полину я забрал через месяц, хотя мама Светы предлагала… Впрочем, я её понимаю. Я не знал, о чём говорить с Полиной, как ей рассказать о смерти мамы. Но дочка вопросов не задавала, просто играла в своей комнате или иногда просила ей почитать. Мы старались научиться жить без неё…
Прошло уже полгода, и мы добились заметных высот в нашем общении, в этой новой жизни. Я даже считал, что мы преуспели. Я водил Полину в сад и на дополнительные занятия, мы гуляли в парке и лепили из пластилина. Я держал себя в руках и был настоящим отцом — мудрым и крепким.
Вчера ночью я долго не мог уснуть, глядя в окно. Вздыхал и ворочался, вытирая редкие слезы смирения.
— Пап, — в дверях спальни стояла маленькая беззащитная девочка, с розовым зайцем в руках. Я вспомнил, как дарил ей этого зайца на прошлый Новый год, как мы втроем придумывали ему новые смешные имена и разыгрывали по ролям сказки.
— Ты чего, малыш? — я приподнялся с постели.
— С тобой хочу, — прошептала она, залезая ко мне под одеяло и прижимаясь щекой к моему плечу, — пап, ты тут скучаешь по маме, наверное, очень грустно одному скучать, давай вместе?
Я тогда посмотрел на Полину, и мое сердце чуть не оборвалось. Я жалел себя, думал, что я — самый несчастный на свете. А рядом со мной в моей жизни было драгоценное сокровище, которое мне успела подарить моя любимая. И этому сокровищу было так же плохо, как мне, если не хуже. Я обнял свою девочку и поцеловал в светлые волнистые волосы — точно такие же, как были у её мамы.