Реконкиста клоаки. Филолог Гасан Гусейнов о том, как из него делают «врага народа»
29 октября 2019 года профессор ВШЭ Гасан Гусейнов написал у себя в Facebook, что тот русский язык, который используется в публичном пространстве, не великий, могучий, правдивый и свободный, как сказал классик, а, наоборот, «убогий и клоачный». Что политика в отношении языков меньшинств в России неправильная и что будущим поколениям предстоит расчищать оставленные нынешними авгиевы конюшни. После этого пропагандистские ресурсы начали организованную травлю филолога, администрация Facebook удалила его пост, а комиссия по этике ВШЭ призвала его извиниться (он отказался). В поддержку Гусейнова выступили известные писатели, филологи и журналисты. Казалось, что со временем скандал был замят, но на самом деле травля филолога продолжается. Гасан Гусейнов объясняет почему его, казалось бы, безобидное высказывание подняло такую гигантскую управляемую волну ненависти и как к нему до сих пор ходят следователи с расспросами о посте. 2019 год войдет в историю изучения советского языка сталинской эпохи как год материализации нескольких анекдотов советского времени. На память сразу приходит тот, что появился в СССР 1978 году, когда «Красные бригады» похитили и застрелили итальянского политика Альдо Моро: Поймали убийцу Альдо Моро, смотрят, а это — Василий Иванович Чапаев. Ну, выдали его Москве — все-таки герой гражданской войны! А там спрашивают: «Какого черта, Василь Иваныч? Зачем вам было убивать Альдо Моро?!» — А что я?! Я должен был убить Муссолини, но пока оформляли ...
The post Реконкиста клоаки. Филолог Гасан Гусейнов о том, как из него делают «врага народа» appeared first on The Insider.
29 октября 2019 года профессор ВШЭ Гасан Гусейнов написал у себя в Facebook, что тот русский язык, который используется в публичном пространстве, не великий, могучий, правдивый и свободный, как сказал классик, а, наоборот, «убогий и клоачный». Что политика в отношении языков меньшинств в России неправильная и что будущим поколениям предстоит расчищать оставленные нынешними авгиевы конюшни. После этого пропагандистские ресурсы начали организованную травлю филолога, администрация Facebook удалила его пост, а комиссия по этике ВШЭ призвала его извиниться (он отказался). В поддержку Гусейнова выступили известные писатели, филологи и журналисты. Казалось, что со временем скандал был замят, но на самом деле травля филолога продолжается. Гасан Гусейнов объясняет почему его, казалось бы, безобидное высказывание подняло такую гигантскую управляемую волну ненависти и как к нему до сих пор ходят следователи с расспросами о посте.
2019 год войдет в историю изучения советского языка сталинской эпохи как год материализации нескольких анекдотов советского времени. На память сразу приходит тот, что появился в СССР 1978 году, когда «Красные бригады» похитили и застрелили итальянского политика Альдо Моро:
Поймали убийцу Альдо Моро, смотрят, а это — Василий Иванович Чапаев. Ну, выдали его Москве — все-таки герой гражданской войны! А там спрашивают: «Какого черта, Василь Иваныч? Зачем вам было убивать Альдо Моро?!»
— А что я?! Я должен был убить Муссолини, но пока оформляли документы…»
Точно привязанные к датам своего времени, анекдоты вновь преобразовались во что-то осязаемое, измеряемое самой человеческой жизнью, именно в наши дни и даже часы. Я вынужден писать об этом для того, чтобы современники лучше понимали, в каком мире мы живем, а люди, которые придут после нас, не задавали бы потом смешных вопросов. Например, таких: «Но зачем же они признавались в преступлениях, которые не только не совершали, но и не могли совершить никогда?! Раз признались (что были японскими шпионами, например), значит, все-таки, как ни крути, что-то за ними было, за что их и расстреляли или посадили на много лет!»
После истории с «убогим и клоачным» мне сразу дали понять знающие люди, что обиду я нанес не абы кому, а тому, кого даже и назвать невозможно, потому что он снова себя узнает, снова обидится, и захочет отомстить уже не только мне, но и тому, кто выдал страшную тайну обиды. Лично мне сообщило об этой обиде непосредственное начальство в сложной форме отрицания. «Ты пойми, — сказал мне собирательный образ младшего начальства, — сам ты никого не интересуешь, и слова твои ни для кого не секрет. Но, сказав «король голый», ты ставишь под удар всех нас, всю корпорацию! Поэтому неплохо было бы, чтобы ты подумал, извинился и отряс прах на добровольной, так сказать, основе…»
Мне сразу дали понять, что обиду я нанес тому, кого даже и назвать невозможно
С другой стороны, это мое короткое высказывание о клоачности русского политического языка вытянуло из социальных сетей и СМИ мои антисоветские публикации аж за три десятилетия. Буквально каждый российский тяжеловес мог получить из своих пресс-центров мой более или менее злобный разбор высказываний этих тяжеловесов на темы, в тот момент волновавшие людей. Глава Следственного комитета А.И. Бастрыкин мог прочитать, что я думаю о его толковании Конституции РФ, директор ФСБ А.В. Бортников — о том, что я думаю о его версии истории советских спецслужб. Дольше всех я пишу о языке В.В. Жириновского. Но его думские службы и повели себя максимально корректно, отправив мне официальный запрос о моих публикациях о языке В.В.Ж. с начала 1990-х годов.
Не исключено, что кое-кто мог испытать острую потребность примерно наказать меня как виновного в раскрытии обидной государственной тайны: разве тонкости речевого профиля первого лица в государстве не могли бы быть предметом государственной тайны? Конечно, могли! В принципе, такое наказание можно было провернуть по-тихому, скрытно. Может быть, даже свалив потом на эксцесс исполнителя. Но управляемая волна ненависти ко мне хлынула сразу из всех кингстонов и сфинктеров общественного тела с таким неимоверным шумом, что властям пришлось в спешном порядке назначить посредников по переговорам с «клоачным профессором».
В середине декабря, когда инцидент, казалось, был исчерпан, я вдруг получаю устное сообщение, что все эти мои разъяснения в многочисленных интервью, оказывается, только усугубляют оскорбление, нанесенное главным пользователям и даже просто главному пользователю языка. И что теперь было бы правильно написать совсем уж ультимативное разъяснение, которое наше университетское начальство могло бы показать начальникам повыше и окончательно закрыть тему.
И я написал такое письмо на имя ректора ВШЭ Ярослава Кузьминова и отправил его 16 декабря 2019 года. В нем я вновь объяснил, почему назвал язык, который использует преимущественно желтая пресса в Москве, «убогим клоачным языком»:
«Смысл моего высказывания — сожаление об отсутствии серьезной прессы на русском языке, прессы, которую еще несколько лет назад можно было держать в руках. (…) Я полностью готов взять на себя ответственность за изначальную фразу, которую я бросил на своей личной странице — эта фраза была неудачным синтезом размышлений на разные темы. Но я не могу отвечать за то извержение ненависти и насилия — против меня лично, а также, как я знаю, и против Вышки как институции, — которое шквалом обрушилось и только нарастает в ходе дальнейших попыток разъяснить ситуацию».
Дальше я пишу (приведу несколько абзацев): «Как человек, родившийся в СССР и проживший в Москве почти безвыездно с 1953 по 1990 год, а потом 17 лет проработавший в Европе — в университетах и в СМИ — и вернувшийся на преподавательскую работу в Россию в 2007, я более тридцати лет занимаюсь дисциплиной, которая называется критикой политического языка. Начиная с последнего отрезка советской эпохи и кончая сегодняшним днем. Этой теме была посвящена и моя докторская диссертация, защищенная в 2002 году Москве и опубликованная в двух томах в 2003–2004 гг. Благодаря наличию у меня базовой специализации — классической филологии — я смотрю на историю русского языка и как на историю приобретений, и как на историю потерь. И об этом пишу вот уже более тридцати лет, добросовестно, дотошно, иногда въедливо, с иронией или сарказмом, анализирую современную общественную речь, язык СМИ и политическую риторику. Часто я прибегаю к риторически вполне известным приемам вроде сатиры, сарказма, и так далее, и поэтому расстраиваюсь, когда фразы, которые были написаны по следам устной речи, сказанные определенным тоном, выдирают из контекста и выдают за прямой текст.
Вот почему все — и поддержавшие меня люди, и мои противники — подтвердили точность моего вывода о состоянии именно этой области языка — современной общественно-политической речи и, в особенности, языка СМИ. Если бы дело обстояло иначе, брошенное слово не было бы подхвачено – и без всякой пиар-кампании.
В ответ на это мое частное высказывание меня подвергли и продолжают подвергать настоящей травле. Список угроз мне за это высказывание варьирует от убийства и отрезания языка до избиения и изгнания из страны. Иногда эти угрозы подписаны не псевдонимами, обычно поступают не только лично мне на домашний и на корпоративный электронный адрес, но и всем и каждому в социальных сетях (от Твиттера до «ВКонтакте»). На фоне таких заявлений, повторяю, в том числе — подписанных не масками, а конкретными людьми, — вопрос репутационных рисков уходит на задний план. Однако, учитывая известный нам с Вами советский опыт, с профессором университета, с престижным университетом нужно хоть как-то считаться, а судьба бывшего профессора, бывшего университета уже не будет волновать никого.
Список угроз варьирует от убийства и отрезания языка до избиения и изгнания из страны
Прибавьте к этому грубую и легко опровергаемую, но цепкую клевету, подвергающую сомнению мою ученую степень и квалификацию. Но главная масса в потоке ненависти — грубые шовинистические выпады против меня как инородца, который не имеет права высказываться о русском языке. (…)
Самое прискорбное во всем этом — вернувшийся старый советский страх, из-за которого вице-научный руководитель НИУ ВШЭ Л. Л. Любимов договорился до сравнения меня с Савонаролой и до призыва покинуть Вышку, чтобы «савонарольствовать» за ее пределами. Нам предлагают понимать ответственность как отказ от свободного исследования и высказывания? (…)
Критика политического языка — почтенная дисциплина, поскольку позволяет иногда на дальних подступах определить болевые точки общественной жизни. (…) Вместо благодарности за честный и достоверный диагноз текущей речевой ситуации — пусть не в этом, признаюсь, слишком скомканном и все-таки ложно истолкованном посте, но в моей научной работе и публицистике, — я получаю травлю, угрозу увольнения и физического насилия».
Непосредственно от адресата никакого ответа на это письмо я не получил.
Но кто сказал, что ответить мне должен был именно мой прямой адресат? Мы что, не знаем, в какой стране родились и выросли? Знаем, конечно. Просто ответ этот не письменный, а иной. И получил я его как советский гражданин — с внутренним подмигиванием всех участников коммуникации: «Ну, вы ж понимаете, товарищ гражданин, что дело ваше не такое простое. Давайте-ка попробуем по-хорошему».
Буквально через два дня после отправки моего письма ректору звонит мне проректор НИУ ВШЭ по безопасности и говорит, что у него в кабинете как раз сидит представитель следственных органов из города Химки, который-де уже несколько дней разыскивает меня в Вышке с целью задать несколько вопросов по делу о посте в интернете. Нужно сказать, что преподаватель Вышки — это «Джек Неуловимый»: никто его не ловит. Ну, думаю, Петр Синицын или Федор Скворцов, наверное, следователь начинающий, и ему проще не электронное письмо по корпоративной службе отправлять, а сразу идти в службу безопасности. Что он и сделал. Но вот нашлись мы со следователем через посредничество службы безопасности, а дальше встает вопрос посложнее: как нам встретиться? Мой собеседник предлагает «нейтральную территорию». Я соглашаюсь, но сам чувствую, что заболеваю: немилосердный вирус валит с ног, и я успеваю только сообщить «химкинскому следователю», что позвоню ему, как только встану на ноги. Следователь огорчается, потому что «хотел закрыть это дело до 22 декабря», но что ж делать, если человек заболел? Поправлюсь — встретимся. Или, может, само дело рассосется?
Тем временем другие «следователи» (может быть, тоже из города Химки?) отправились в мое прошлое, в глубину моего отрочества. Наша первая квартира находилась в подъезде дома 25 по Красноармейской улице, где я прожил с родителями с 1962 по 1975 год. Подъезд этот был не более удивительный, чем другие в нашем доме. И бывшие репрессированные — как Леонид Ефимович Пинский двумя этажами выше, и бывшие чекисты — как мой сосед по площадке Марк Осипович Чечановский, герой воспоминаний Н.Я. Мандельштам. Главным для человека моего поколения было общение не только с живыми интереснейшими собеседниками, но и с теми, кто присутствовал в нашей жизни в виде тени.
Вдовы и дети расстрелянных писателей сохранили память о них. Елена и Таня Лоскутовы — о Михаиле Лоскутове (расстрелян в 1941 году), Цецилия Кин — о Викторе Кине (расстрелян в 1938-м). В 1937 году родилась еще одна моя соседка, отца которой расстреляли в год ее рождения. И вот в конце декабря 2019 года в этот подъезд заходят представители НКВД-КГБ, чтобы поговорить с бывшей соседкой обо мне — новом «враге народа». Два молодых человека, рассказывает моя 82-летняя соседка, были не в форме. «В курточках таких, телогреечках, зашли, расспрашивали о тебе. Удостоверения не показали, но вопросы кое-какие задавали. Говорят, обиделся кто-то очень на тебя, вот и выясняют, а я ж тебя с 1962 года знаю, так что ты будь осторожнее, пожалуйста».
К моей бывшей соседке, чьего отца расстреляли в 37-м, пришли поговорить о новом «враге народа»
В общем, я тоже понял, почему президент Российской Федерации должен звонить президенту Соединенных Штатов Америки и благодарить за помощь в предотвращении терактов. Здесь, в Москве, силы оперчекработников, очевидно, брошены на прошлое, где им удобнее говорить с дочерью расстрелянного их старшими товарищами о моральном облике другого, еще живого «врага народа».
Не исключено, что где-то у себя, в главном штабе всеобщей и окончательной безопасности, все эти молодые и не очень мужчины изучают труды и биографию товарища Сталина. Некоторых занесло куда-то в 1939 год, другим достался 1968. Постепенно, методом тыка, эти деятели догадаются, почему именно их ведомству суждено было проворонить и похоронить Советский Союз. Может, сам товарищ Сталин велел составить рабочую группу по клоачному языкознанию?
Исторически нет ничего нового в том, что источником опасности корпорации — от школы до государства — становится официальная служба безопасности этой корпорации. Но что-то мешает мне смеяться над карикатурной формой, в какой товарищи чекисты крепят свою запоздалую заботу об СССР, шатаются по подъездам моего детства и пугают нормальных людей трупным ядом своего вождя — тем самым клоачным газом, которым за двадцать лет чекистской реконкисты вдоволь надышалась страна.
The post Реконкиста клоаки. Филолог Гасан Гусейнов о том, как из него делают «врага народа» appeared first on The Insider.