Каталония, которую мы не знаем
Дай Бог, чтобы то, о чем пойдет речь, вам никогда не пригодилось. Но если вдруг… то дай вам Бог справиться с этим там, где работают действительно настоящие профессионалы. Об этом текст ниже.
Все мы знаем, как прекрасно отдыхать в Испании: солнце, пляжи, хамон, tinto, gambas a la plancha и т. д. еще на пару страниц. Те, кто был в Каталонии, закивает еще энергичнее. Catalunya — самая развитая автономия страны. Ее доля в ВВП Испании 20%, а в экспорте — 25. Согласно исследованиям издательского дома Conde Nast Johansens, Барселона на втором месте среди самых популярных направлений премиум-туризма, и уступает лишь Нью-Йорку, оставив позади как великолепную Италию с Римом, Венецией и Флоренцией, так и Париж с Лондоном. Однако мало кому известно, что Барселона еще и один из мировых медицинских центров. Мы привыкли, что наш футболист, зашибив коленку, немедленно летит в Германию, дама рожать предпочитает в Израиле или Штатах. Но вот про высочайший уровень каталонской медицины я, например, никогда ни от кого не слышал. Можно ли этому верить? Оказывается, да! Если в футболе выиграть Лигу чемпионов, то ты, всем понятно, лучшая команда Европы, но на следующий год, увы, может, не получится даже выйти из группы. В медицине все определяется гораздо сложнее, но зато результаты не случайны, а долгосрочны, поскольку уровень медицины складывается не годом-двумя, а десятилетиями, хотя до сих пор в ВОЗ и отсутствует единое мнение, какие именно критерии для оценки качества основополагающие. Так, например, результативность отдельных процедур по патологиям выше всего в лучших госпиталях США, а если судить по доступности лечения для населения, то мировой лидер окажется уже на сотом месте. По рейтингам Financial Times или Newsweek каталонская система здравоохранения идет сразу после Японии и Швейцарии. С другой стороны, только Великобритания, Австралия, Канада и… Каталония публикуют детальные отчеты по ключевым показателям всех медицинских учреждений — больше такой прозрачности вы не встретите нигде!
Здравоохранение в Испании сейчас переживает настоящий расцвет, а в Каталонии он еще ярче, поскольку выделяемые центром средства используются местным правительством более рационально. Все началось с жестких, но логичных реформ 35 лет назад. Если раньше в Каталонии, например, было четыре центра, где лечили ожоговые травмы, то впоследствии решили оставить только один. Мера совершенно непопулярная, но тяжелые ожоги — редкий случай, и если сохранить отделения для пострадавших во всех четырех госпиталях, то количество пациентов в год не позволит врачам поддерживать высокий уровень экспертизы. Понятие «критической массы случаев» является в медицине краеугольным. В итоге этот единственный центр со временем стал одним из лучших в мире. То же касалось и технического оснащения. Закупать МРТ для 50 центров, где будут делать и интерпретировать 10 снимков в день, не имело смысла, так как опыт и экспертиза apriori не смогут быть высокими. Поэтому ставка была сделана на накопление и развитие профессионального опыта.
Стать врачом в Испании, пожалуй, гораздо сложнее, чем поп-звездой или политиком. Сначала жесточайший конкурс: чтобы поступить на медицинский факультет, нужно набрать самый высокий балл. Затем шесть лет учебы и еще не менее шести ассистирования, прежде чем самому стать практикующим врачом. Коренное отличие испанских лечебных учреждений — госпиталей — в том, что это высший медицинский центр, где проводятся сложнейшие операции, амбулаторные приемы, ведется научная работа и, главное, абсолютный уровень в отраслевой иерархии — клинические исследования. Но об этом позднее…
Два слова о том, как я, всегда сочинявший довольно легкомысленные тексты про приятные аспекты нашей жизни — путешествия, моду, кухню, — вдруг принял предложение написать про то, о чем не знал НИЧЕГО?! Начну в привычном для себя жанре…
Ее я заприметил еще на подлете к Барселоне, на Paseo de Gracia, рядом с Casa Batllo, очередным великим творением Гауди. Стремительная, стройная, в радующем недосказанностью коротком желтом платье от Gucci и на высоченных каблуках от YSL, она будто торпедный эсминец рассекала толпу глазеющих по сторонам туристов и потянувшуюся на обед местную публику. Великий архитектор явно проигрывал, так как ее проход напоминал флешмоб или волну на стадионах: не десяток, сотни мужских голов поворачивались в унисон вслед этому неожиданному в полусонный полдень вихрю…
Познакомились мы пару дней спустя. Мне было бы затруднительно узнать ее по походке: она уже сидела за столиком в модном и, несмотря на это, вкусном Nacional и в ожидании заказа нетерпеливо постукивала, будто танцовщица фламенко, очередным YSL, а тонкими пальцами, со скоростью сирийского дятла, неведомым образом залетевшего летом в Москву, отстукивала текст на айфоне. Тем не менее, начитавшемуся в детстве интуитивных романов Жоржа Сименона, мне сразу стало ясно, что это она. Свободных столиков почти не было: один — рядом с гулявшими в кожаных штанах бюргерами из Нижней Саксонии, другой — по соседству с крупной по объему четой чиновника из навеки братского Казахстана и еще, как это часто бывает в популярных заведениях, почти впритык с той самой дамой. Повод для знакомства представился еще до того, как ей принесли solomillo de ternera. Когда она попросила у официанта воду, я подумал: ну надо же, как разнообразны испанки в своей красоте. Но затем зазвонил ее телефон, и полилась уже чистейшая русская речь, без малейшего акцента, разве что лишь с некоторой испанской интонацией. Это был тот случай, когда для знакомства вовсе не требовался опыт пикапера. Конечно, мы засиделись допоздна. А как иначе, когда вдруг встречаешь подобной внешности соотечественницу (смотрим фото!), приехавшую сюда в конце девяностых по случаю скрепления семейных уз с местным преподавателем университета, затем родившую двоих сыновей и ставшую впоследствии, без всякой протекции, генеральным представителем ведущих госпиталей Барселоны — директором Barcelona Medical Consulting? Чтобы было легче понять, ВМС — это Единый международный департамент, представляющий крупнейшие барселонские госпитали мирового уровня и помогающий иностранцам, включая граждан бывшего Союза, найти здесь адекватное и эффективное лечение.
В районе двенадцати ночи у Ольги Соловьевой — именно так звали мою новую знакомую — вдруг родилась идея организовать мне экскурсию по некоторым из этих госпиталей, чтобы потом описать впечатления в своем блоге в «Снобе» и на фб. Все мои попытки объяснить, что я пишу совсем в другом жанре и врачей боюсь пуще завуча, поймавшей меня как-то за школой с папироской и популярным «Агдамом», не остановили ее, как защита «Спартака» — «Зенит». Устоять перед напором этой барышни было совершенно невозможно, и я понял, каково было 10 лет назад руководству на тот момент Ассоциации барселонских госпиталей отказать этой русской, пришедшей просить работу не по объявлению, а просто прочитав о них статью в газете…
Три дня я плохо спал, мало ел, каждые два часа порывался позвонить и отказаться под любым предлогом — их я сочинил 28, самым экзотичным было срочное приглашение «Норникеля» описать путешествие из Норильска до Северного Ледовитого на собачьих упряжках с уклоном на вклад компании в социальную жизнь города…
Наконец мы снова встретились, чтобы поехать на окраину Барселоны в живописнейший район Кан Рути, в Institut Guttmann — Университетский госпиталь нейрореабилитации, признанный экспертным центром на мировом уровне. По дороге Ольга рассказала удивительную историю его создания. Все началось с того, что в 1939 году немецкий нейрохирург Людвиг Гуттман эмигрировал по понятным причинам в Великобританию и создал неподалеку от Лондона, в Стоук-Мандевиле, первый в мире центр по реабилитации людей с повреждениями спинного мозга. Уже шла война и, увы, недостатка в пациентах не было. В основном это были молодые солдаты, в одночасье ставшие инвалидами и не видящие уже никакого смысла в дальнейшем существовании. Чтобы хоть как-то смягчить боль, им ежедневно кололи морфий и практически не лечили, понимая, что дни их сочтены. Доктор Людвиг, впоследствии сэр Гуттманн, в корне изменил ситуацию. Во-первых, у основателя современной нейрореабилитации пациенты перестали умирать. Во-вторых, поскольку тяжелые травмы спинного мозга полностью вылечить невозможно, главной задачей он поставил возвращение пациентам интереса к жизни, чувства уверенности в собственных силах, поиска своего места в этой жизни, учитывая новое физическое состояние. К 50-летию основания госпиталя на BBC сняли потрясающий автобиографический фильм о великом целителе с соответствующим названием The Best of Men. Без слез смотреть его категорически невозможно, но это не слезы сострадания, это слезы гордости за Человека, сумевшего заставить безнадежных больных преодолеть свой недуг через чудовищную боль и снова почувствовать себя полноценными людьми. Парализованные пациенты Гуттманна, которых у нас обычно называют овощами, в итоге начинали… играть в теннис, баскетбол, хоккей, а также бегать, плавать и т. д. Всем известно, что Олимпийские игры возродил Пьер де Кубертен, но кто знает, что именно Людвиг Гуттманн в 1952 году стал основателем Паралимпийских игр?! Задумайтесь, какое количество людей во всем мире после тяжелейших черепно-мозговых травм, повреждений спинного мозга, инсульта не только вернулись в активную жизнь, но и познали радость борьбы и побед…
Только два слова, иначе наш текст может перерасти в книгу, о том, как появился Institut Guttmann в Барселоне. Однажды Гильермо Гонсалес Гильбей, очень состоятельный каталонец, попал в тяжелейшую аварию. В Испании врачи ему вынесли однозначный приговор, но родственники узнали про английскую клинику Гуттманна и отвезли его лечиться туда. К сожалению, травмы были настолько велики, что о полном излечении не могло быть и речи. Однако полученного заряда энергии Гонсалесу Гильбею хватило на то, чтобы найти в себе силы (благо средства позволяли) заняться открытием подобного восстановительного центра в Барселоне. Ведь было очевидно, что мало кто из соотечественников смог бы себе позволить подобное лечение в Англии. Собрав наиболее талантливых врачей, он отправляет их за свой счет на учебу к доктору Гуттманну, и в 1965 году в Барселоне открывается первый в Испании нейрореабилитационный госпиталь…
- Фото: Александр Ионицкий
«Приехали!» — сказал таксист. Вместо сурового фасада более чем серьезного учреждения я увидел двухэтажный корпус с веселыми, потому что разноцветными, буквами: Institut Guttmann. До встречи с директором (если точно, с генеральным директором, фигурой совмещающей в себе функции главврача и ответственного за организационно-экономическую часть) еще оставалось время, и мы присели на скамеечку у главного входа. Ольга продолжала засыпать меня новыми подробностями о госпитале, а я, забыв, куда приехал, безмятежно глазел по сторонам, греясь на солнышке и любуясь чудесным видом на море и красивейший город.
Есть люди, которые с удовольствием смотрят фильмы ужасов, часами могут наблюдать за последствиями катастроф или терактов, не испытывая никаких эмоций. Честно признаюсь, что чужие страдания у меня вызывают почти физическую боль, и если на месте уже есть профессионалы и моя сомнительная помощь никому не нужна, то я уйду с глаз долой как можно скорее. Это я к тому, что вдруг до меня дошли слова Ольги о том, что во время посещения мы увидим, как здесь лечат больных, что с ними делают, чтобы вернуть в нормальную жизнь. Естественно, как по сценарию, именно в этот момент к приемному отделению подъезжает пара Ambulancia и на носилках выкатывают неподвижные тела, которые в боевиках никаких эмоций не вызывают, но чтобы вот так, не понарошку, а в нескольких метрах... Через минуту в вестибюле через огромные окна я вдруг обнаруживаю еще с десяток едва передвигающих ноги пациентов и в ужасе понимаю, что просто не выдержу эту экскурсию, да и перед глазами сразу предстает ад наших больниц, где когда-то я побывал — и к великому своему счастью только как посетитель…
Даже солнцезащитные очки не смогли скрыть охватившие меня эмоции, да такие, что мой очаровательный гид умолкла на полуслове (я был уверен, что в ее случае это в принципе невозможно) и с испугом поинтересовалась, что случилось. Я, как мог, попытался объяснить свое состояние, но тут, будто для развития сюжета, появляется пресс-атташе госпиталя, здоровается с жизнерадостной улыбкой, которая становится еще счастливее, когда дама узнает, что не нужно будет говорить под перевод: «Если бы меня не предупредили, что вы из России, я бы в жизни не догадалась, что вы не испанец, у нас, каталонцев, произношение хуже, чем у вас…» — «Тебя!» — поправил я, зная как тяжело испанцам общаться на «вы». «О, я тебя обожаю! — говорит Эли (так звали пиар) и, беря меня под локоток, продолжает: — Ну, что, пойдем? Я покажу тебе абсолютно все, а потом мы встретимся с нашим директором, договорились?!» Испанский часто выручал меня в жизни, но тут я особенно отчетливо осознал, насколько же стоило его так учить, вот именно исключительно ради этих нескольких сбивчивых фраз, которыми как можно мягче, стараясь не обидеть, неся всякую ахинею про эмоциональную сверхчувствительность, я, запинаясь, попросил «по возможности, если это не затруднит, максимально сократить экскурсию, а лучше побольше времени оставить на общение в кабинете с директором». Глаза пресс-атташе раскрылись до размеров спелого валенсийского апельсина, при этом она посмотрела мимо меня на Ольгу с тем самым выражением, что было у хозяина одного маленького ресторанчика в Риме, когда на вопрос об аперитиве одна наша приглашенная в поездку барышня — рекламодатель «Сноба» — ответила: Fresh pineapple juice…
Пару минут до крыла с палатами пациентов мы шли молча: подвиги, они бывают разными, для испанца молчание — один из них. Пациентов нигде не было видно. «Все на занятиях», — будто мы в школьном интернате, пояснила Эли. Комнаты были просторные, светлые, чистые, на одного-двух человек. Все очень функционально: душ, туалет, широченные окна с видом на море, правда, без стен, обитых карельской березой и кресел из кожи буйвола, если принимать во внимание стоимость лечения, но об этом, как всегда, позже. Вдруг на некоторых дверях палат я обнаружил написанные, опять-таки веселыми красками, разные имена, приклеенные игрушки, что-то еще, но толком уже не мог рассмотреть, потому что на глаза навернулись слезы (за три часа пребывания в госпитале слезы текли ручьем еще раз десять, в каких случаях — я просто буду там ставить порядковую цифру курсивом) — это были палаты для детей. Из одной из них послышалось что-то похожее на смех. Мы проходили мимо, дверь была открыта — вокруг кровати маленького пациента собралась большая семья. Эли заглянула и, схватив меня за руку, потащила за собой. «Привет, хулиганчик, как дела? Познакомься, этот сеньор из России хотел с тобой поздороваться!» — Hola! — медленно произнес продолжающий краешками губ едва улыбаться ребенок и попытался протянуть ладошку. Я погладил его по головке, осторожно взял ручку, поприветствовал родственников и спросил, за кого он болеет, за «Барселону» или за «сливочных»? Малыш удивленно выпучил глаза, чуть было не приподнялся с подушки и гордо произнес: «Конечно, за Барсу!» (Второй.) Эли, когда мы вышли: «Еще два месяца назад он вообще не говорил и ни на что не реагировал… Пойдем, я покажу тебе компьютерный класс». За экранами было шесть человек, именно было, а не сидело: двое практически лежали, остальные — в промежуточных неестественных позах. Эли, помня о моем смятенном состоянии, внутрь не приглашала (мы были в коридоре и смотрели через стеклянную дверь). «Подожди, а как они работают? У них же почти у всех руки не двигаются?!» — «Хочешь, войдем, я объясню!» — «Давай!»
Почему еще до начала этого пресс-тура (между прочим, поездка в luxury hotel на Мальдивах называется тем же словом!) меня обуял страх, отчего я всеми силами хотел избежать близкого контакта с пациентами, я уже объяснил. Но это было не все: я боялся в глазах, этих внешне абсолютно обреченных людей увидеть присущую этому состоянию беспомощность, безысходность и пустоту. То, что меня сразило, — это серьезность, с которой абсолютно все, кого я встретил в этот день, боролись с недугом, и их колоссальная вера в излечение! Пациенты доверяли врачам, и я видел, с каким диким усилием им давались самые элементарные движения, которые здоровый человек не задумываясь делает сотни, тысячи в день.
Вернемся к компьютерам, но с одной ремаркой: именно в этом кабинете у меня исчезло коматозное состояние, а на его место пришло восхищение силой воли больных и фанатичным отношением к своей работе всего персонала. Ни в одном фильме я не видел, как людей с подобным недугом возвращают к активной жизни. Максимум — это всегда была коляска, которую толкает медбрат или, если нужно по сюжету, родственник. Здесь же я собственными глазами наблюдал тот бесконечный процесс, когда, если хотите образно, даже не из куска мрамора, а, скорее, из бесформенной глины благодаря великому таланту медицинского Мастера снова возрождается сознательная и активная жизнь. Средний срок пребывания пациентов здесь — 4–6 месяцев. Бывает и дольше. Но большинство достигает того уровня восстановления, который был определен врачами при их поступлении, именно за этот период. И это очень важно: здесь не просто как-то лечат, чтобы больному стало лучше, здесь изначально, тщательно изучив всю ту степень тяжести повреждения, определяют максимально возможный реабилитационный уровень. И выписывают пациента, когда этот уровень достигнут. В этом госпитале, как в остальных, где я был в этот день, главный принцип — не заработать на больном, держа его бесконечно долго, а вылечить максимально быстро, используя самые эффективные современные технологии. Простите, если я говорю для кого-то очевидные вещи, для меня они стали настоящим откровением.
Итак, компьютеры. Один синьор в очень продвинутом возрасте вместо рук, которым было совсем не до клавиатуры, работал… носом. На кончике его был приклеен маленький квадратик — сенсор, которым он пользовался как курсором. И хотя шея с головой у него практически не двигались, он умудрялся задерживать курсор на экранной клавиатуре и таким образом печатать буквы и серфить интернет. «Что это ему дает?» — поинтересовался я у Эли. «Три недели назад он не мог повернуть голову и вообще не понимал, чего от него хотят. Благодаря этим маленьким осмысленным движениям и восстанавливаются функции мозга. А это самое главное. Подожди, ты увидишь, чем они еще занимаются. У нас не дом отдыха, они у нас работают — пять дней в неделю, с десяти утра до пяти вечера, с небольшим перерывом на обед. Идем дальше!» Выходя, я задержался: у пожилой синьоры, которая также возлежала у компьютера, я не обнаружил никаких сенсоров, но на экране что-то происходило. «Эли, а как она управляет курсором?» — «Глазами». (Третий.) Я не стал задавать вопроса «как?!», потому что понял: объяснений все равно не пойму.
Далее был кабинет, который я для себя назвал галлюциногенным. Он был сплошь заставлен разными прозрачными колбами довольно внушительных размеров, светодиодными трубками всевозможных форм и расцветок, какими-то конструкциями, где узоры меняли форму, как в детских калейдоскопах. «Это кабинет для работы с очень тяжелыми пациентами, у которых практически отсутствует любая реакция на внешние раздражители. Здесь врачи определяют, на какой из приборов больной хоть как-то среагировал — у него расширились зрачки, он моргнул и т. д. — объяснила Эли. — После этого мы уже активизируем откликнувшиеся участки головного мозга». Еще раз прошу прощения у читателя за упрощенный перевод изобилующего специальными терминами текст PR-гида: в моем положении полного профана, как в этой специфической лексике, так и в тематике, вынужден излагать увиденное практически на пальцах…
Следующей на нашем пути оказалась фотовидеостудия. На самом деле — аналитическое отделение, где выявляются мельчайшие отклонения опорно-двигательного аппарата больных. На пациента навешивают кучу всевозможных датчиков и отправляют в невероятно далекое для него путешествие — попытаться пройти пару-тройку шагов по специальным дисплеям в полу. В это время специальная аппаратура снимает его променад под углом 3600. Далее вся информация поступает на компьютер, где один из лечащих врачей анализирует данные и одному ему известным способом определяет, что с этим пациентом делать дальше, в смысле как его оптимально лечить. На этом абзаце на месте специалистов я бы усыпил автора хлороформом. Но так как гуманные медики не могли на тот момент прочесть этот текст, то меня любезно повели дальше.
Почти на полчаса мы задержались в огромном спортзале (здесь все было предельно понятно, но невероятно). В одной части его тренер по теннису держал мяч сидящему в кресле пациенту. Поверьте, это была полноценная тренировка с подачами налево, направо, которые сидящий в кресле больной отбивал, казалось, без всяких усилий, будто просто присел отдохнуть. А по выходным, как мне рассказали, здесь проходят турниры по хоккею на паркете (клюшки, сидящие в качалках игроки, придерживают подбородком и дееспособной частью руки), а также по баскетболу, стрельбе из лука, теннису и… регби! Более 30 пациентов лежали на матах и повторяли упражнение за тренером. В соседнем бассейне кто-то плавал, кто-то занимался дайвингом. В летний сезон последних периодически вывозят… на Коста-Браву для настоящих подводных экзерсисов в открытом море! Да, вдоль бассейна стояли инвалидные кресла. «А как они заходят в бассейн?» — поинтересовался я. «А вот так, сами из кресла — бултых, и сразу в воду, это первое, чему мы их учим, — в очередной раз обескуражила меня Эли. — Да, зимой с отдельными пациентами мы выезжаем в Пиренеи кататься на горных лыжах!..» (Четвертый.)
Неуловимого директора — доктора Жузепа Марию Рамиреса — абсолютного авторитета в мировой нейрореабилитации, загорелого статного синьора лет шестидесяти, влюбляющего в себя с первого взгляда, мы встретили в главном зале, который я в моей классификации обозначил детской игровой. Он коротко поздоровался и, пообещав чашечку кофе у себя в кабинете после экскурсии, вернулся к пациенту: «Педро, если ты продолжишь восстановление такими темпами, то пойдешь с нами в конце месяца на пикник в горы, но учти: как новичку, тебе придется тащить рюкзак с углем!» Педро, едва передвигающийся по локомату, гордо улыбнулся… (Пятый.) Сосчитать всех было невозможно, но, думаю, здесь трудилось (именно трудилось!) изо всех сил около ста пациентов: часть сидела за длинным столом и, как в детском саду, складывала кубики, собирала пазлы; кто-то что-то вырезал ножницами; другая, держась за специальные поручни, будто в домодедовском автобусе от терминала до Ила на Воркуту, ходила по эллипсу, сопровождаемая персональным врачом. Человек пятнадцать занимались на каких-то ультрасовременных агрегатах неизвестного предназначения. Краем уха я что-то услышал про роботов последнего поколения, но, будучи, так ошарашен созерцанием этого, буквально, восстановительного цеха, понял лишь, что здесь используются различные методики: от примитивных упражнений для восстановления моторики до последних научных разработок будто для вернувшихся с задания агентов 007. В дальней части зала учились пересаживаться с кресла на унитаз, а в отдельной нише готовились варить обед: специальная кухня была оборудована мебелью без нижних ящиков, чтобы больной мог подъехать к плите в качалке и самостоятельно, доставая посуду из верхних шкафов, поджарить себе яичницу, а то и заняться паэльей.
Тут меня вывели на воздух и во внутреннем дворе показали «автодром»: бордюры разной высоты со специальным уклоном для колясок, без таковых, пару мостиков и что-то еще из арсенала дорожно-коммунального хозяйства. «Тут наши пациенты учатся преодолевать препятствия. Освоивших технику мы вывозим в город, но уже не просто покататься, но и сходить в магазины, кафе и так далее», — в очередной раз сразила меня информацией Эли. Неподалеку стоял новенький Seat. «Директорская?» — порадовался я скромности руководителя, но все же удивившись парковке во внутреннем дворе. — «Нет, тренировочная, здесь наши подопечные учатся пересаживаться в автомобиль из колясок». — «Они и водить могут?» — опешил я. «Конечно, у нас есть специальный класс с симуляторами вождения, где в присутствии представителя дорожной полиции готовые к выписке сдают экзамен на пригодность для вождения после травмы». Тут неподалеку послышалась ламбада, и мы увидели двух танцующих барышень и пожилого синьора, снимающего их на камеру. «А это персонал развлекает спонсора?» — с претензией на ехидное остроумие, поинтересовался я. «Нет, это пациентка с лечащей сестрой занимаются дансинг-терапией, а снимает их отец больной». (Шестой.) Именно здесь до меня дошло то, что не давало покоя всю предыдущую часть моей одиссеи: если про отсутствие характерного для наших лечебных заведений некоего специфического запаха я сказал сразу, чем вызвал удивление сопровождающей: «А почему здесь должно чем-то пахнуть?» — то только сейчас обнаружил для себя еще одно серьезное отличие от нашей суровой практики: пациенты здесь были в СВОЕЙ одежде! «Да, мы стараемся создать атмосферу, максимально комфортную для наших больных, ничто не должно напоминать им о своем недуге, ведь лучший лекарь — это улыбка, хорошее настроение, вера в свои силы плюс, конечно, профессионализм персонала. При поступлении в наш госпиталь и определении диагноза и степени тяжести больного за ним закрепляется команда специалистов из разных областей, которая под координацией одного из ведущих врачей института будет вести его в течение всего пребывания в госпитале, обычно это 6–7 человек», — снова привожу слова Эли.
Как мне сказали, из-за моего перманентного удивления и стояния с открытым ртом, мы не увидели и половины реабилитационных отделений. Не знаю, чем они там еще занимаются, но увиденного хватило убедиться: здесь действительно добиваются того, чтобы пациенты достигли максимально возможного уровня функциональной автономии и могли вести активную жизнь с полной социальной реинтеграцией. И главное, с чувством удовлетворенности, а не апатии и полной фрустрации.
Теперь немного об экономике. Основатель каталонского Института Гуттманна Гильермо Гонсалес Гильбей поставил одно условие: здесь не будут зарабатываться деньги для собственного обогащения — все, что получит госпиталь, пойдет на зарплату персоналу, приобретение нового оборудования и исследования. Поскольку здесь принимают лишь пациентов с тяжелейшими неврологическими поражениями, то стоимость лечения в месяц для всех одинакова — около 15 000 евро в месяц. Чье-то лечение госпиталю обходится чуть дешевле, чье-то — дороже. За год в Институте проходят лечение около 5000 пациентов. 70% из них — по государственной страховке. То есть государство оплачивает лечение своих граждан в одном из самых лучших лечебных центров в мире! (Седьмой.) В Испании это называется государственно-частным партнерством. Остальные 30% — это частные лица, как испанцы, так и иностранцы.
Как и полагается, подобный специальный визит (я же с легкой руки Ольги был представлен как один из ведущих, епрст, блогеров России) завершился в кабинете директора. Когда он поинтересовался напитками, которые я бы предпочел перед разговором, я честно сказал, что выпил бы водки, в крайнем случае orujo (местной разновидности самогона), потому что увиденное здесь просто очень сильно всколыхнуло мое восприятие и отношение к жизни. И никаких вопросов я не задам, так как у вас настолько гениальный персонал, который буквально разжевал мне все детали и подробности этого безумно сложного реабилитационного процесса, что мне остается только пожать вам руку и пожелать сохранить дух и силы для такого невероятно благородного дела! (Восьмой.) Здесь меня, конечно, нужно было бы распять за пафосность, которую я терпеть не могу, но, поверьте, это были действительно самые искренние слова, которые я произнес за последние много лет…
Да, на прощание мы все же выпили жутко коллекционный испанский бренди, чего, как уверяла меня потом Эли, в этом кабинете не случалось очень давно. Я бы с удовольствием задержался еще, но тут вернулась Ольга, успевшая за время наших тостов посетить своих выздоравливающих подопечных из Сургута и Бишкека. Ущипнув меня, прошипела, что через 40 минут у нас следующая встреча…
А в ожидании транспорта добавила: «Между прочим, здесь к сеньору Рамиресу, единственному из всех, в знак огромного уважения все обращаются на “вы”, а называют, по той же причине, просто “Директор”, но чаще — Jefe (Шеф)». — «Могла бы и раньше предупредить — я его уже на Истру, на подледную рыбалку на мормышку пригласил, с икрой, блинами и “Белугой”!..»
- Фото: Александр Ионицкий
Следующей в нашей программе на сегодняшний день была клиника Quiron, отлично и живописно расположенная на склоне горы Тибидабо. Похоже, место выбиралось с расчетом на то, чтобы у пациентов так захватывало дух от красот города и Средиземного моря, что все недуги проходили бы сами собой, а лечащий персонал тем временем поигрывал себе в пинг-понг. Мало того, это было первое лечебное учреждение, где я обнаружил кафетерий с пивом в ассортименте и ресторан с вином! Я был так чрезвычайно ошарашен, что забыл поинтересоваться: не входит ли, случаем, в таком прогрессивном месте вино и в рацион больных?!
Quironsalud — самая большая сеть госпиталей в Испании (более 80) и третья в Европе. Госпиталь же Quiron — крупнейшее частное медицинское учреждение в Испании. Трудно назвать медицинскую специальность, которая бы не была представлена здесь. В каждой из них практикуют известнейшие специалисты. Просто приведу некоторые примеры. Для начала возьмем основателя отделения клинической онкологии, доктора Жузепа Басельгу. В мире нет более известного и авторитетного специалиста в области рака. Раньше, до своего отъезда в Нью-Йорк, где доктор проводит теперь все-таки больше времени, чем в Барселоне, он был президентом Европейского общества онкологии, теперь является президентом аналогичного общества, но уже американского, а также директором главного ракового центра США — Memorial Sloan-Kettering Cancer Center. В те месяцы, когда доктор не в Барселоне, здесь всем заправляет Жузеп Тавернеро — нынешний президент Европейского общества онкологии. В общем, оба лидера главных мировых сообществ по борьбе с раком работают под одной крышей Quiron в Барселоне. Далее энергичная Ольга рассказала еще о как минимум пяти онкологах, практикующих здесь и входящих в элиту мировой классификации, но их имена мы предадим огласке лишь заинтересованным лицам. Мне показали эту клинику, находящуюся внутри госпиталя. Надо ли снова говорить, что внешне здесь ничто не напоминает место, где борются с самой страшной болезнью на земле. Огромное внимание уделяется конфиденциальности. Нередки бывали случаи, когда раньше в коридорах сталкивались лидеры отдельных стран, оказавшиеся здесь на лечении. Теперь каждый пациент такого уровня пребывает в госпитале инкогнито, но VIP-переговорные, на случай встреч с коллегами того же уровня, остались, как и в некоторых палатах — комнаты для охраны. Безусловно, здесь есть собственная лаборатория для изготовления химиотерапевтических препаратов, есть диетологи, определяющие в каждом конкретном случае, от каких продуктов следует отказаться больному, чтобы не снизился эффект химиотерапии. Ну, а главное, если все известные методы лечения не вызывают улучшения, у пациентов этой клиники есть возможность участвовать в клинических испытаниях новых препаратов, которые до широкого применения дойдут только через годы.
Невозможно не упомянуть неотразимого среди женской аудитории доктора Антонио де Ласи, ведущего специалиста в мире в хирургии NOTES (операции через естественные отверстия), а также основоположника применения в Европе техники SILS (хирургия одного прокола через пупок) в бариатрической хирургии. Как опытный ныне специалист, изложу доступно: пациенту, в случае необходимости, почти любой пораженный орган или злокачественное образование удаляют без разрезов — желчный пузырь, например, через рот, почти без кровопотери, без осложнений, без шрамов, попаданий в реанимацию и с выпиской на… третий день — идеально для безнадежно повернутых на трудовом процессе!
Футболистам, хоккеистам, легкоатлетам и всем, кто к 40 и выше еще не угомонился, по коленным суставам категорически нужно ехать к Рамону Кугату — руководителю Института травматологии того же Quiron и действительному члену десятков европейских и американских обществ и ассоциаций по спортивной медицине и артроскопии! Желающих попасть к нему такое количество, что часто он оперирует до 5 утра, а всего часов эдак десять подряд! В приемном покое вечно, будто в одном из самых дорогих ресторанов мира — жиронском El Celler de Can Roca, можно встретить одну из звезд «Барсы», Chelsea, «Баварии» и т. д.
Вы, конечно, не заметили, но мы честно перечислили всего лишь где-то двадцатую часть выдающихся специалистов госпиталя, но тут подошли к концу чернила в ручке и села батарейка в диктофоне. Поэтому, закончив с исключительными персоналиями, кратким взглядом окинем отдельное суперсовременное оборудование, наличие которого знатоки оценят, как сомелье из Simple — Moli dels Capellans Trepat 2014, лучшее каталонское за 2017-й: упомянем лишь Da Vinci и последний ПЭТ-КТ. Хотя и без этого совершенно очевидно, что наличие ресторана в этом госпитале просто показатель его высочайшего уровня, ну, почти как советский аппарат с газировкой в «Азбуке вкуса»!
Как-то одна высокопоставленная российская делегация из медицинских кругов посетила Quiron. Посланники неутомимой в поисках пути к прогрессу страны с серьезным видом изучали постановку дела на месте. В конце тяжело вздохнули. Но один, самый стойкий приверженец задал вопрос: «А вот интересуюсь, сколько у вас койко-мест»?» — «231», — последовал ответ. Делегация облегченно вздохнула: «Да вы знаете, что у нас в подобных центрах меньше 1000 не бывает?!» — «А сколько стационарных пациентов вы обслуживаете за год?» — поинтересовалась в свою очередь местная сторона. Оказалось, что цифры разнились раз в пятнадцать в ту же пользу, как если бы мы говорили о сборных по футболу… За 2016 год в госпитале было проведено… около 24 000 операций! Причем это были операции, средний показатель сложности которых превышает все среднеевропейские. Да, послеоперационное пребывание здесь около четырех дней! Поинтересуйтесь у близких и знакомых об аналогичном периоде у нас…
Сеть госпиталей Quironsalud носит название одного из героев древнегреческой мифологии кентавра Хирона, сына Кроноса и Филиры — ну это, само собой, всем известно, как блокчейн или биткоин. Согласно мифам, Хирон стремился делать людям добро, слыл большим знатоком медицины и передал свои знания Асклепию и Патроклу — про них мы тоже, конечно, в детстве читали (наглый, распоясавшийся смайлик). Скажу честно, меня это название (и все, что за ним) согрело куда больше аббревиатуры ЦКБ или ФГБУ «РДКБ»…
Теперь с теми, кто умеет расшифровывать акронимы (см. последний, выше), самое время перейти к детям, вернее, к всемирно известному госпиталю Сан Жоан де Деу, крупнейшему в Европе, принадлежащему ордену госпитальеров святого Иоанна Божьего — «милосердных братьев», более известн?