«Герои боятся умирать». Израильский генерал о том, чего мы не знаем о войне

Интервью для «АиФ» советского партизана и генерала армии Израиля. 91-летний Ицхак Арад — настоящая легенда. Он родился в Польше в 1926 г., а в 1939-м бежал от немцев в Литву, вскоре оказавшуюся в составе СССР. Почти вся его родня (40 человек) погибла от рук нацистов. Летом 1941-го Ицхак оказался в еврейском гетто, в 17-летнем возрасте ушёл в лес к партизанам, получив новое имя — Толик. Принял участие в подрыве 13 немецких эшелонов. В декабре 1945 г. тайно покинул СССР и перебрался в Палестину, воевал за независимость Израиля, дослужился до генерала. В 1972-1993 гг. «Толик» работал директором Музея холокоста («Яд ва-Шем») в Иерусалиме. В 2007 г. прокуратура Литвы вызвала Арада на допрос, обвинив партизана в «убийствах мирных жителей и работе на НКВД», что вызвало скандал в Израиле. Сейчас Ицхак Арад живёт в доме престарелых рядом с Тель-Авивом — на встрече мы общались на русском языке. «Убьём и скроемся» Георгий Зотов, «АиФ»: Как вам удалось сбежать из гетто? Ицхак Арад: К счастью, нас не слишком хорошо охраняли — рассчитывали на тупую покорность. В гетто собралась группа молодёжи, и мы мечтали о восстании. Но где взять оружие? Когда евреев сгоняли за колючую проволоку, у всех сначала были иллюзии — нашьют жёлтую звезду, заставят работать, но убивать не станут. Никто не мог поверить, что культурные немцы, жители европейской страны, будут миллионами расстреливать женщин и детей. Но я уже знал: мои родители мертвы и меня тоже убьют — терять больше нечего. Однажды нас под конвоем привели на склад, полный старого советского оружия, и заставили его чистить. Там я украл обрез, сунув под куртку, и несколько человек поступили так же. И вот в апреле 43-го мы сбежали в лес. Там блуждали, пока не наткнулись на партизан. Нам были рады, но сразу дали понять: романтики тут нет. — Что приказали первым делом? — Тем, кто пришёл без винтовки, велели отыскать себе оружие. А как его найдёшь? Только немца убить. Кроме того, поначалу партизаны не доверяли евреям: мол, какие из вас боевики, вы трусы. В Литве тогда бытовой антисемитизм вовсю процветал. Я сразу понял: без храбрости уважать не будут. Первый немецкий эшелон подорвал, затем второй — зауважали. Увидели, какими крутыми партизанами могут быть евреи (смеётся). — Это наивный вопрос, конечно. Но легко ли было в 17 лет взрывать эшелоны? — Да не очень-то. Наш отряд из пяти человек шёл через лес ночами, по две недели. Без какой-либо связи, несли с собой две мины по 12 килограммов. Иногда отсыпались у крестьян — белорусов, поляков... Большинство литовцев, и это я говорю честно, сочувствовало немцам. Первое время были успехи. Бомбы срабатывали, поезд сходил с рельс: мы смотрели, как внизу горят разбитые вагоны. Потом немцы стали умнее — перед паровозом пускали две теплушки с песком — чтобы их взорвали, а состав уцелел. Пути обходили немецкие патрули, по 2-3 человека. Но у солдат были подкованные сапоги, и мы распознавали их издалека. Один раз слышу: шаги приближаются, а мину землёй не успели засыпать. Залегли... Думаю, ладно, подойдут, убьём их и скроемся. Слышу стук сапог, вижу силуэты немцев, метров пять осталось... И тут они обратно идут. Повезло. «Евреев не жалели» — В кино на фронте всегда герои, не ведающие страха. Это миф? — Конечно. В природе не существует таких воинов, которые ничего не боятся. Если только ты совсем дурак, тогда да — тебе не страшно. А я мечтал дожить до Победы. — Как вы думаете, почему немцы не смогли подавить партизанское движение? — Нас не заставляли воевать. У меня убили родителей, я хотел отомстить. Были с нами литовские коммунисты — они доказывали делом, что не все литовцы с нацистами. Присутствовали красноармейцы-окруженцы. Мы приобретали опыт в боях. Немцы искали партизан так: шли и «гребёнкой» прочёсывали лес, один солдат в пяти метрах от другого. Мы пробивались в том месте окружения, где у оккупантов самый слабый заслон. Короткий бой — часть людей погибает, остальные уходят. Или разделялись на маленькие группы, 4-5 человек, и просачивались между засадами. Я даже не знаю, сколько немцев я убил. Было дело, пустил под откос эшелон с вермахтом... Так что, думаю, достаточно. — Вы сказали — большинство населения Литвы было за нацистов... — Да. Сейчас литовцы утверждают, что не имели отношения к расстрелам евреев на территории СССР. Это неправда. Местные везде оккупантам помогали. Вот немец приходит в мой город, откуда он знает, что я еврей? Соседи доносили, это всегда было. Знаю случай: в Киеве женщина-еврейка не пошла в Бабий Яр и спаслась — так про неё сразу сообщила нацистам знакомая, поскольку хотела её комнату получить. Да, отдавали приказы о казнях немцы — но евреев в большинстве своём убивала литовская полиция. — Когда вы заявили такое в прошлый раз, против вас в Литве начали следствие. — Там смешно получилось. Литва решила создать комитет историков, дабы исследовать случаи сотрудничества с нацистами. Меня официально пригласили войти в эту комиссию. И вот литовцы пишут: расстрелами занимались только две роты местных полицаев — например, в местечке Понары, где было уничтожено 100 тысяч человек — евреев и советских военнопленных. Я говорю: простите, это неверно. В истреблении приняли участие 10 литовских батальонов, а это десятки тысяч полицейских. Расстрелы происходили при одобрении литовского населения, евреев почти никто не жалел. Тут же газета «Республика» публикует статью обо мне — «Специалист с окровавленными руками». Написали, что я служил в особой группе НКВД и замешан в убийствах мирных жителей. Возбудили уголовное дело, начали требовать у Израиля выдать меня на допрос. Я сказал — хорошо, я приеду и расскажу правду: как служащие литовских полицейских батальонов стреляли в наших детей. В итоге дело не дошло до суда, развалилось. — А чем конкретно вы занимались после прихода Красной армии? — Нас оставили в милиции — мы хорошо знали местные леса, где можно прятаться. А литовские полицейские, не успевшие сбежать с немцами, укрылись в чаще. Мы их вылавливали — это была война. С пособниками нацистов, прямо скажем, не играли. — Если они не сдавались, что с ними делали? — (Улыбается. ) Не помню. «Сталин — не Гитлер» — Как вы относитесь к прославлению бывших полицаев в Прибалтике? — А как я могу к этому относиться? Литовцы постоянно сравнивают Сталина и Гитлера. Я говорю: да, Сталин погубил миллионы при коллективизации, он сделал много военных ошибок, не жалел солдат — но не ставил цель полностью уничтожить литовский народ. И поляки теперь твердят: мол, советская оккупация ничуть не лучше немецкой. Но я-то помню, что в 1939-м евреи из Польши бежали именно в сторону Красной армии, для них она была спасением. Сталин — это Сталин, Гитлер — это Гитлер, их нельзя сравнивать. — Там политики попросту с ума сходят. — Возможно. — Трудно ли было пробраться из СССР в Палестину? — О, это отдельная история. Когда Германия капитулировала и Берлин сдался, я посчитал, что полностью выплатил свой долг советской Родине, теперь можно повоевать за Израиль. Разыграл своё похищение «лесными братьями» в Литве: сказал коллегам, что пойду к девушке, ночью пострелял у леса, имитируя свой захват в плен, и скрылся. — Вам бы в театре работать. — (Смеётся. ) Я тоже так думаю. Уехал в Лодзь, а оттуда — в Варшаву, Будапешт, в Австрию, затем в Италию — с кустарным греческим паспортом. Отплыли на корабле, 250 человек, в тесноте и холоде. Выяснили, что в Палестине англичане-пограничники пьяные, отмечают Рождество, и можно сойти на берег. В 1948-м начался конфликт, на Израиль напали с десяток арабских государств. Обе войны я помню, как вчера было. В памяти до сих пор: украл обрез, иду по городу, навстречу немцы, а у меня оружие под одеждой. Также — прорыв блокады по дороге в Иерусалим, когда под огнём погибли 13 моих друзей. Кстати, и тогда я тоже боялся. Я не герой, простой солдат. И горжусь тем, что воевал против немецких оккупантов и их пособников за нашу советскую Родину — как партизан Толька. — Последний вопрос. Сейчас в Европе звучат мнения: мол, зверства нацистов «преувеличены советской пропагандой». Есть ли шанс с этим бороться? — Свидетели преступлений вермахта и СС — такие, как я, исчезают каждый день. Уже через десять лет нас почти не останется. Нельзя допустить, чтобы подобные вещи забыли. Сколько ещё я проживу, не знаю. Но продолжу честно рассказывать о том, что я видел.