В Кинешемском театре готовятся к показу «Старика» по пьесе Горького

Интервью с режиссером-постановщиком спектакля Александром Орловым.

3 марта на большой сцене Кинешемского драматического театра им.А.Н.Островского состоится премьера спектакля по пьесе Горького «Старик». Полным ходом идут репетиции. Мы побеседовали с режиссером-постановщиком спектакля Александром Орловым.

— Александр Евгеньевич, вы в Кинешме в который уже раз? Ставите второй спектакль, первый был «Маленькие трагедии», но еще участвовали в фестивале «Островский FEST», то есть уже довольно хорошо знакомы с кинешемским зрителем, а он с вами. — Да, мне приятно работать с вашим театром. Неплохо знаю актеров. 

— Почему именно Горький? Почему пьеса «Старик»?— Горький? По моему мнению, это, может быть, вообще самый сильный драматург. Во-первых, в отношении новаторства, и, во-вторых, как драматург, который помогает строить совершенно новый театр, отходить от тех традиций, которые были до него. Горького можно смело назвать родоначальником русского игрового театра в противовес русскому ситуативному психологическому театру. В его пьесах совершенно другие персонажи, которые не имеют той четкой психологической доминанты, как это было у героев Чехова, Островского, Грибоедова, несмотря на то что они все-таки наделены некой совокупностью свойств. Горький интересен еще и тем, что его пьеса никогда не может быть разгадана до конца. Как правило, сверхзадачу, ради которой ставится спектакль по Горькому, зритель разгадывает в самом конце спектакля.

— Сейчас пьесы Горького много где начали ставить. «Мещане», «На дне», «Васса Железнова». В советское время театры были вынуждены много ставить Горького. Это не всегда хорошо, потому что, если спектакль ставится по разнарядке, он и выходил соответствующим. Потом наступило время, когда про Горького напрочь забыли, как будто и не было такого драматурга. Сейчас к нему возвращаемся. Это веление времени или что? — Это необходимость. Старая система себя исчерпала. Режиссеры всегда ищут что-то новое. В этом плане Горький подходит лучше, чем кто бы то ни было из русской классики.

— Вместе с тем пьеса написана порядка ста лет назад, поэтому назвать это новым искусством трудно. — Как ни странно, Горький остается новым до сих пор, потому что даже когда Георгий Александрович Товстоногов (легендарный главный режиссер Большого драматического театра в Петербурге в 1956 – 1989 гг. – А.В.) ставил Горького, две его известнейших постановки, «Мещане» и «Варвары», то впоследствии говорил, что, когда он взялся за Горького, то столкнулся с совершенно неожиданными трудностями и неурядицами, потому что та старая школа, которая существовала до этого в театре, назовем его ситуативным, здесь совершенно не годилась. Первая из этих двух пьес была «Варвары». Например, до постановок пьес Горького такому понятию как «центральное поворотное событие» большое значение мало кто придавал, иначе пришлось понимать и применять другие знакомые понятия. Товстоногов понял, что Горький требует изменить саму структуру, схему, по которой ставится спектакль. Настолько Горький оказался новым. Еще, конечно, очень трудно было разрабатывать персонажи и делать мотивационный анализ персонажей, у которых не было такого богатого прошлого, как у персонажей ситуативного театра. Когда мы начинаем разбирать такую пьесу, как «Старик», то в начале не можем понять, о ком она конкретно, и кто есть кто. Пьеса, кстати, у автора довольно поздняя, когда Горький уже окончательно выработал свой стиль.

— Вообще непонятно, почему пьеса называется «Старик», где старик в первой половине спектакля.— Да, где старик? И кто это, что за старик? Мы не можем ничего сказать ни про него, ни про остальных, какова их биография, что это за люди. Если бы мы имели дело с Чеховым, мы бы после их первого появления понимали, что это за люди. А персонажи Горького лишены какой-бы то ни было идентичности. И только по мере развития сюжета мы начинаем что-то понимать. Даже если взять Мастакова, главного героя пьесы, мы так до конца и не поймем, что это был за человек. И лишь знакомимся с неизбежностью, которая его настигла, только и всего. — Почему вы выбрали именно эту пьесу? — «Старика» мало ставят. Это во-первых. Во-вторых, это самый что ни на есть созревший Горький. Это уже не «Дачники», не «Васса Железнова». Если говорить про пьесу «Дачники». Виктор Славкин написал пьесу «Серсо», которая, конечно, не ремейк, но ее отсылка к этой горьковской пьесе очевидна.

— Отсылка есть, но это не прямая цитата.— Нет, ни в коем случае. Но тема очень близкая. На тему «Дачников» Окуджава сочинил песню «Мы едем на дачу к Володе…» Там есть слова: «Мы — дачники, мы — простофили, очкарики и фраера…». То есть дачники – неудачники, простите за каламбур, ненужные никому люди. А в «Серсо» Славкин сочиняет про то, что они не то, чтобы ненужные, но они выбиваются из контекста жизни их окружающей.

— Но у Горького по большому счету персонажи тоже не нужные никому люди. Даже своим близким. В тех же «Мещанах», например, кажется, история про семью, но никакой семьи на самом деле нет. «На дне» — кто там кому сочувствует? Только Лука вообще всем. Но «вообще» — это не конкретный человек, это нечто совсем другое. «Васса Железнова» — там и говорить нечего.— Да. И самое интересное, «Вассу Железнову» если взять, никакой психологической доминанты не видим ни в главной героине Вассе, ни в ее муже. Да, таких персонажей в его пьесах много. Еще интересно, что у Горького тайна никогда не раскрывается полностью. Мы сейчас ставим «Старика», мы понимаем, что пьеса удивительно многозначна и многовидна. И финал непонятен. Причем для одного персонажа он понятен, для другого – предположительно понятен, а для всех остальных совсем непонятно, что произошло; последствия будут, мы тоже не знаем точно какие. А вот один персонаж, я не буду его сейчас называть, с ним происходит полная трансформация личности в процессе действия. Человек меняется, и разворачивается на сто восемьдесят градусов. Такие метаморфозы обычны и свойственны драматургии Горького. Человек, которого в начале действия мы могли счесть самым никчемным, «дворнягой», которая идет за хозяином, которую он может пнуть и даже убить, а потом происходит резкий поворот, и она начинает преображаться в самодостаточное, полноценное существо.

— Тем более, такой персонаж, кажется поначалу, эпизодический.— Да. И мы понимаем, что с ней может произойти все что угодно, но уже точно ничего из того, что было в прошлом, не будет. Финальная сцена, последнее событие перечеркивает все.

— Я понимаю, про какой персонаж вы говорите, мы зрителям (читателям) пока этот секрет раскрывать не будем.— Да, конечно. И вот такая парадоксальность очень часто встречается у Алексея Максимовича. Он хочет показать, что никогда не бывает так, что все потеряно. Я бы сравнил эту историю с историей Иисуса на Голгофе и двух разбойников рядом с ним на крестах. У человека всегда есть возможность выбора, возможность повернуть путь на сто восемьдесят градусов. Один, казалось бы, абсолютно самодостаточен, сам себе хозяин, потом что-то случается, и все, полный отказ от жизни, а другой вообще до этого был ничтожеством, а с ним очень много интересного может произойти в будущем.

— И последние станут первыми.— Да. А первые – последними. У нас в спектакле есть эпиграф – в этой пьесе мы видим актуальность, казалось бы, ничтожного, маленького события, которое могло вообще ничего не значить. Такое со многими людьми происходит, много раз в жизни, когда они попадают не в то время не в то место. И часто они выворачиваются. У главного персонажа пьесы «Старик» наоборот — вся жизнь идет наперекосяк и, как результат — окончательный отказ от жизни. Поэтому и такой эпиграф, — «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых …» — это первый псалом Давида, и не случайно этот псалом в Псалтири самый первый. Приходите на премьеру, и Вы увидите, какое отношение он имеет к сверхзадаче спектакля.

— Спасибо и успехов!— Спасибо.