«В нас не хотели видеть отдельный народ»: крымскотатарские женщины об участии в национальном движении и советских репрессиях
В годы депортации женщины стали активными участницами национального движения крымских татар. Они включались в правозащитное движение, отстаивали права народа на возвращение в Крым и страдали от советских репрессий наравне с мужчинами. В эфире Радио Крым.Реалии ведущая Эльвина Сеитбуллаева представляет три истории активисток крымскотатарского национального движения – Диляры Сеитвелиевой, Шефики Консул и Зоре Умеровой.
– Диляра, с чего для вас началось национальное движение?
Сеитвелиева: Трудный вопрос: мне кажется, мы родились в нем. После депортации крымские татары, выживая с трудом, жили только мечтами о возвращении на родную землю. Наши родители рассказывали о том, как жили в Крыму, о том, что народ может сохраниться, только вернувшись туда. Поэтому, когда мы собирались на всех молитвах, свадьбах, то говорили только о Крыме.
– За успехи в учебе вам предложили поехать в лагерь «Артек». Как это было?
Сеитвелиева: Это происходило в удивительное время: мой брат Мустафа Джемилев находился в заключении, и вдруг в Сырдарьинскую область, где мы жили, прислали одну путевку. В нашей школе собрался педагогический коллектив и решил дать эту путевку мне. В школе учились дети директоров, завучей, известных людей, но они каким-то образом приняли решение в мою пользу. Когда я приехала в «Артек», в это прекрасное место, я была просто потрясена – и мне было больно смотреть на эту красоту. Я думала о том, что мои родители, которых дважды высылали с их родной земли, не могут это видеть, а я могу. Я не знала, как привезти Крым с собой, как показать им это все. Когда мы ехали от Симферополя в сторону Ялты, мои глаза все время были полны слез. Я не представляла, как это так: я проведу здесь целый месяц, а все мои родные – нет, и неизвестно когда они увидят Крым. В то же время я была там одна среди совершенно чужого сообщества.
– А что вы делали в Москве в составе делегации от крымскотатарского народа?
Сеитвелиева: Это было летом 1967 года, когда решили послать большую группу крымских татар, включая молодежь, чтобы постараться добиться приема в высших эшелонах власти и заняться просветительской деятельностью. Из нас сформировали группы и отправляли в редакции разных газет и журналов, где мы встречались с представителями СМИ и рассказывали им о проблемах крымскотатарского народа, об этом страшном изгнании, о том, что депортации подверглись десятки народов бывшего Советского Союза. Тогда же появились обращения многих известных писателей и поэтов к высшему руководству с просьбой решить проблему крымских татар. И ее обещали решить, но уже 5 сентября 1967 года вышел указ, из которого следовало, что крымские татары могут проживать везде, кроме мест, откуда их выслали. Многие восприняли это как хоть какое-то продвижение, но на самом деле это был шаг назад: нас в этом указе называли не крымскими татарами, а «татарами, ранее проживавшими в Крыму».
– И что последовало за этим решением?
Сеитвелиева: В середине 1970-х годов крымские татары, несмотря на запрет, массово поехали в Крым, это была новая волна подъема национального движения. Там мы поддерживали друг друга, обращались в органы государственной власти и требовали прописать нас, всячески добивались права жить на родной земле. Для нас это было все равно что поехать на передовую линию фронта. Моему ребенку было всего два месяца, когда мы с моим мужем Ризой поехали в Крым. Так в конце 1975 года мы оказались на полуострове и прожили там чуть более трех лет. За это время к крымским татарам применяли разные репрессии: отрезали воду и электричество, вывозили семьи в открытое поле и так далее. Мне до сих пор непонятно, как нам удавалось так быстро реагировать и сразу же возвращать выселенных в их дома. Потом нас судили как злостных нарушителей паспортного режима, хотя мы постоянно требовали решить этот вопрос. В конце концов моего мужа и мужа сестры постановили выслать. Они были вынуждены выехать в Краснодарский край и прописаться там. Если бы они попались в Крыму в следующий раз, их бы просто посадили – как это произошло с Мусой Мамутом и многими другими. Как известно, уже в 1978 года он подверг себя самосожжению в знак протеста против такого отношения. В 1979-м нас приехали выселять семьями точно так же, как в 1944-м.
– Спасибо вам за историю. Шефика, в каком возрасте вы стали бороться за права крымских татар?
Консул: Мне было семь лет, когда нас выслали. Как только мы попали в Узбекистан, разговоры о том, чтобы поехать в Крым, шли день и ночь. Я жила с бабушкой, а мои дяди не покупали и не строили дом, потому что ждали переезда. В своей борьбе мы должны были все время доказывать, что крымские татары существуют. Когда были демонстрации на 7 ноября, на 1 мая, мы старались ходить в национальной одежде, чтобы показывать, что мы отдельный народ. Мы организовывали сбор подписей под различными обращениями к властям, собирали и перефотографировали исторические документы. Это было очень обширное движение.
– Как вас преследовали советские власти?
Консул: Они не хотели видеть в нас национальное движение крымских татар – они искали в нас резидентов иностранных разведок. Дома проводили обыски, все выворачивали, вызывали в КГБ. Своих натравливали на своих – такое тоже было. Но мы все равно организовывали поездки наших ребят в Москву, собирали для них деньги. В итоге эта система разрушилась, а мы все равно вернулись в Крым.
– Когда вернулись именно вы?
Консул: В июне 1987 года мы продали дом, приехали в Крым – и нас, конечно, нигде не прописали. При том, что мой Мустафа – участник войны и инвалид второй группы. Пришлось временно поселиться в Краснодарском крае, чтобы быть поближе к Крыму и переехать, когда будет возможность. Многие тогда так делали.
– Спасибо. Зоре, как вы стали частью национального движения?
Умерова: Мне было 18 лет, мои родители тогда посещали собрания крымских татар, где обсуждали возвращение на родину. Мы жили в Узбекистане, я училась в Ташкентском государственном педагогическом институте на отделении крымскотатарского языка и литературы. Тогда, в начале 1980-х годов, мы подписывали разного рода заявления, письма, петиции. Если кого-то из наших соотечественников сажали за участие в национальном движении, собирали деньги на адвокатов. Мы также посещали суды, проводили литературные вечера, рассказывали об истории народа.
– Сказалась ли такая активность на вашей учебе?
Умерова: В 1984 году шел последний судебный процесс над Мустафой Джемилевым, а я была студенткой третьего курса и посещала заседания. При этом за нашей группой был закреплен штатный сотрудник КГБ, он докладывал все о наших действиях – и, видимо, на основании этого поступил приказ отчислить меня. Меня поспешно исключили из комсомола, а потом на комсомольском комитете зашла речь и об исключении из вуза. Я стала защищать свои права, объявила голодовку в аудитории – на тот момент это было из ряда вон выходящее событие. Вся моя группа меня поддержала, все 25 студентов написали заявления, сдали комсомольские билеты и тоже объявили голодовку. К нам примкнули и ребята на курс старше, и всего более 36 человек целые сутки сидели в аудитории и голодали. Благодаря этому меня тогда не отчислили, но на пятом курсе, когда мы ходили на судебные процессы над Решатом Аблаевем и Синавером Кадыровым, уже в марте меня все-таки отчислили. Я очень переживала, как мои родители на это посмотрят, но они меня поддержали. Сказали, мол, ты досрочно окончила институт.
– А какая была официальная причина отчисления?
Умерова: Аморальное поведение! Это у студентки, которая не курит, не пьет и никогда не пропускала занятия. Все прекрасно знали, за что меня отчислили на самом деле. Преподаватели все понимали, поддерживали меня, но говорили об этом только мне. Тогда всем участникам национального движения придумывали какие-то причины для преследования: кому-то подкладывали запрещенную литературу, инсценировали кражи на рабочем месте и так далее.
– Потом, в 1987 году вы участвовали в акциях протеста в Москве. Как на это реагировали власти?
Умерова: В начале июля нас собралось еще мало, около сотни человек. Мы в первый раз вышли на Красную площадь 6 июля. Когда подняли транспаранты, на нас начали кидаться люди – как мы поняли, гебисты в штатском. Чтобы нас не разделили, мы взялись за руки и сели на площади. Мы просидели сорок минут и добились приема у властей – конечно, не с Михаилом Горбачевым, но все же. В том году мы провели в Москве около месяца и провели не одну демонстрацию. Нас вылавливали по всему городу и отправляли по месту прописки. Когда мы уже вернулись, то прочитали сообщение ТАСС, в котором крымских татар представляли как тех, кто сотрудничал с фашистами во время войны. Это было до того оскорбительным, что поднялся весь народ: в Ташкенте были митинги, на Кубани. Тогда мы уяснили, что даже на фоне демократических преобразований так называемой перестройки советская власть все равно не собирается решать проблемы крымских татар. Таким образом мы решили, что каждый будет ехать на родину сам. Покупали какие угодно дома и селились… По сей день крымскотатарские женщины живут в такой атмосфере, что если надо – за народ и под танки пойдут, как это показали события 2014 года. Увы, мы еще не стали хозяевами своей родины, и эта борьба продолжается.
(Текст подготовил Владислав Ленцев)