Возьми меня на Пасху домой. Я здесь не выдержу…

— Вась, возьми меня на Пасху домой, возьми меня, сынок. Я прислонюсь где-то в уголке, в рот платок, чтобы не кашлять, и пробуду несколько дней в родном доме, где и стены лечат. Я здесь не выдержу.

— Вы, отец, как ребенок. Тепло вам, чисто, есть имеете, еще что-то из дома привезу, лекарства куплю.

— Я не хочу есть, Вася, я уже год не был дома, — старый Петр пытается заглянуть сыну в глаза. — Я сам остался в палате, всех забрали домой.

— Ну хорошо, хорошо, до праздников еще четыре дня… Заберу.

Василий отвернулся к окну, а обрадованный Петр начал ходить по палате, рассказывая сыну, что ему уже намного лучше. Оставшись наедине, посмотрел в окно. Весна … плакучие ивы, которые кто-то посадил на больничном дворе, распустились и зазеленели. Везде так тихо.

— Все-таки не всех забирают родные на праздники, остаются тяжелобольные и те, у кого никого нет. Одиночество снова начало окутывать Петра и неистово сжимать в груди. — Как выдержать еще четыре дня? Когда приеду домой, сразу пойду на кладбище к Марии. Мария, сердце мое разрывается при мысли, что тебя нет. Легкие облака плывут и плывут синим небом, то скапливаются, то бледнеют, и внезапно теряются в бесконечности. Белые покрывала на больничных койках, запах лекарств и тишина, неистово угнетает, обескровливают душу, рвущегося на родной двор, где появился первоцвет.

— Боже, Боже, верни меня домой, шумит сосна у калитки и от печали обо мне седеете Марьина могила, верни меня на день—два, а потом делай со мной, что хочешь, — шепчет Петр, задыхаясь от кашля.

— Верочка, я привезу папу на праздники домой, — Василий умоляюще заглянул в глаза жены, попытавшись обнять ее за плечи. Вера нервно повела плечом и высвободилась из объятий. — Ты знаешь, что твой папа болен туберкулезом и может заразить всю семью.

— Но врач сказал, что он давно не выделяет туберкулезных палочек. Поэтому не представляет опасности для людей, которые его окружают.

— Ты веришь врачам? Я вообще уже никому и ничему не верю. Эти медики теперь ничего не понимают. Разве врач болеет за нас? Больше больных — больше денег. Ты хочешь нас обречь на вечную болезнь и гибель?

Вера замолчала и до вечера не обмолвилась с Василием не словом, а ночью долго плакала, жалобно говоря, что Василий ее не любит. Он прижимал жену к груди, целовал мокрое от слез лицо, просил прощения и еще раз повторял, что ничего с отцом не случится, если останется на праздники в больнице.

В субботу Петр не отходил от окна. С болью смотрел на солнце, передвигалось небом, и на листочки, завязывались в почках, на зеленые ростки травы, тянулись к свету, и на красивых молодых аистов, которые кружили высоко-высоко.

—До вечера еще далеко, ты приедешь, сынок, за мной, приедешь, Вася. Где-то в церкви Плащаницу убрали. Мария с пятницы на субботу всегда всю ночь сидела у Плащаницы.

— За что нас, Иисус, распяли? — сказал Петр громко. — За наши грехи наши, а не за Твои, ибо Ты был безгрешен. Безгрешен, а скончался в таких муках , чтобы нас, грешных, спасти. Какие нечеловеческие муки Ты терпел. Прости мне, что жалуюсь, и не оставляй меня самого, не оставляй меня. Я слышал, как врач говорил сыну, что позволяет взять меня на несколько дней домой, что я уже не заразен.

Солнце начало клониться к закату, посылая последние лучи на молодые кроны. Принесли ужин — молочную кашу, чай и кусочек хлеба.

— А вас почему домой не забрали? — пожилая женщина, которая принесла еду, сочувственно посмотрела на больного. Не ответил, потому что сожаление сжало спазмом горло. Когда она через некоторое время зашла забрать посуду, то увидела, что он к еде не притронулся. Тяжело вздохнув, понесла все на кухню. Петр на мгновение почувствовал присутствие в палате присутствие своей умершей жены Марии. Это ощущение было такое сильное, что он чуть не потерял сознание. В груди колотило отчаянно, мир как-то странно качнулся, а взгляд не мог покинуть плакучей ивы, так печально опустила она свои прекрасные цветущие ветви. Прижался горячей щекой к холодной подушке и так пролежал до утра, не закрыв глаз. Месяц заглядывал в большое окно, то прячась за облаками, то выныривая из-за них, бросал свой холодный отблеск на бледное, измученное болезнью лицо и на сухие блестящие глаза, в которых отразилась невыразимая тоска.

Рано утром на Пасху Василий с Верой и восьмилетним Романом пошли в церковь. После обедни хотел ехать в больницу, но приехала в гости — верина родня. К вечеру сидели все за богатым праздничным столом, поздравляя друг друга с Праздником, пели «Христос Воскресе!».

Василий почувствовал в груди такую неописуемую грусть, не выдержал и вышел на улицу. В церкви звонили в честь праздника, а грусть перерастал в страшную душевную боль, бередила сердце. Вспомнил, как когда-то, именно на Пасху, десятилетним мальчиком лежал после операции на аппендицит в реанимационном отделении. К нему никого из родных не впускали, но папа весь день простоял под окном. Он улыбался Васильке сквозь слезы, лепил из пластилина животных и показывал ему. Врач отгонял папу от окна, он отходил, снова возвращался и стоял до тех пор, пока Василек не заснул. Проснувшись на следующий день на рассвете, мальчик снова увидел отца, который заглядывал в окно. До сих пор не знает, где тогда ночевал отец…

Проводив гостей, Василий грустно сидел еще около часа, а потом лег спать. Но заснуть не мог. Вера прижималась к нему, целовала и горячо шептала, что любит его. Утром, готовя для отца сумку с едой, положила туда вкусную колбасу, дорогие конфеты и несколько лучших мандаринок. Василий чувствовал себя таким опустошенным, почти не слышал ее слов. В больнице был поражен тишиной, что наступила в коридорах. Не стал дожидаться лифта, побежал по лестнице на седьмой этаж.

Отцовская кровать была пуста, только пружины чернели, резко контрастируя с бельем застеленных коек. Едва переставляя тяжелые ноги, подошел Василий к дежурной медицинской сестре. Не дожидаясь вопроса, она тихо сказала, что никто такого не ожидал. Обширный инфаркт разорвал сердце отца именно на Пасху.

— Делали все возможное, но, к сожалению…

И замолчала…

Автор: Ольга Яворская