В университете

 Каждый мой шаг в этом странном обществе ознаменовывался большим или меньшим сюрпризом. Кажется, я уже знаю все, кажется, я никогда не совершу ни одной ошибки -- и вот жизнь дает мне оплеуху за оплеухой...   С трепетом вступал я под крышу старинного здания на Ва-сильевском острове. С молодыми, почти юношескими надежда-ми... Университет. Разве не о нем мечтал я в пору своей первой жизни на этой земле, разве не было моментов, когда я -- подпольщик и революционер -- все бы отдал за то, чтобы под крышей этого здания углубиться в науку? А теперь? Разве не радостно бьется мое сердце в предчувствии полной трудов, вол-нений деятельной общественной работы среди еще не погряз-шей в мещанском болоте молодежи? Свободная наука, полное благородными мечтами студенческое товарищество -- та среда, в которой я найду первых последователей и первых борцов за правое дело.  

Надо ли говорить, что мои мечты не оправдались. О студен-тах я буду говорить потом, а сначала скажу несколько слов о той науке, которая там преподавалась. Прежде всего, меня спро-сили, кем я хочу быть, так как университетская наука приняла давно уже практическое направление. "Чистая" наука оказалась буржуазным предрассудком. Я сказал, что хочу быть юристом. Мне предложили на выбор: курс наук, подготавливающий на должности политруков при домах и учреждениях, курс наук, подготавливающий судебного работника, и курс администра-тивный.   Я попросил программу и убедился, что первый курс мне ни-чего не даст: студенты усваивали на этом курсе политграмоту и революционные святцы. Каждый политрук должен был твердо знать, в какой день какое революционное событие празднуется, и краткие биографии лиц, особенно выделившихся в этом собы-тии, а также ритуал клубной работы или, что понятнее для ме-ня,-- богослужения. Я не хотел быть богословом и я не хотел быть администратором. Я выбрал судебную часть -- меня прельщало то, что в программе значились две достаточно инте-ресные для меня науки: классовый кодекс и диалектика.   Занятия производились в классах, напоминающих больше классы наших гимназий, чем университетские аудитории, состав слушателей по умственному развитию тоже показался мне сто-ящим чрезвычайно невысоко. Меня утешало в этом отношении только одно -- что это слушатели первого курса, они разовьют-ся под влиянием университетской науки после одного года на-учной работы, но и это утешение оказалось фальшивым...   Дело в том, что наука, преподаваемая нашими профессора-ми, не столько развивала молодые умы, сколько притупляла еле-еле начинающую зарождаться самостоятельную мысль. На-чнем с диалектики.   Это была наука, учившая логически мыслить и защищать в спорах свои мнения. Обучение состояло в следующем: обычно бралось какое-либо положение из творений одного из отцов ре-волюции, и студент должен был выводить при помощи правил логики целый ряд новых понятий, вытекающих из первого, причем считалось чуть ли не преступлением, и во всяком слу-чае грубейшей ошибкой, если окончательный вывод в чем-ли-бо расходился с заученным мной в школе политграмоты кате-хизисом. В первое время ученик, чтобы не сбиться, пользо-вался логической машиной, которая, вбирая в себя написан-ные на узких лентах бумаги тезисы, выбрасывала механически готовые выводы.  

-- Зачем же самому продумывать все это, если машина мо-жет дать единственно правильный ответ?-- спросил я на пер-вом же уроке у профессора.  

-- Не будете же вы всюду носить с собой машину, -- резон-но ответил мне профессор.   Этого было достаточно, чтобы я окончательно разочаровался в диалектике. Сама наука нисколько не увеличила моего умст-венного багажа, другое дело -- в отношении содержания и по-нимания некоторых тезисов.   Я с интересом отдался такому занятию: заготовив дома вы-держки из творений отцов революции, я приходил еще до нача-ла занятий в аудиторию и одну за другой отправлял эти выдер-жки в машину. Оттуда выползали ответы, которые я прочиты-вал с жадностью новичка и с изумлением человека совершенно другой культуры. Понятно, что первые вопросы, заданные мною, касались событий моей собственной жизни. Прежде всего я отправил в машину такое положение, вычитанное мною в ка-техизисе: "Нравственно то, что служит на пользу рабочему клас-су". И задал вопрос: можно ли отнять кусок хлеба у голодного? Ответ гласил: можно, если он принадлежит к низшему классу. Логическое развертывание идеи: низший класс -- наш классо-вый враг. Вредить ему -- значит помогать своему классу. Голо-дный он или нет -- это для машины значения не имеет.  

Так был объяснен мне смысл суда над моей особой: я отнял хлеб у человека и толкнул его, причинив телесное повреждение, -- я совершил преступление. Но так как этим я спас се-бя -- представителя высшего класса -- от голодной смерти, я был прав, а не он.  

Так же несложен был и кодекс гражданских и уголовных за-конов. Главное место в нем занимали правила определения классовой принадлежности индивида: для судьи важнее всего было определить, с кем он имеет дело, и уже от этого зависело решение. Предполагалось, что так называемый рабочий прав, прав всегда, когда не доказано противного, а так называемый буржуй всегда неправ, даже когда доказано противное.  

-- Раньше законы писались в пользу буржуазии,-- объяснил мне профессор,-- теперь законы написаны рабочими и в пользу рабочих. Мы не придерживаемся буржуазного лицемерия,-- пояснил он,-- и не утверждаем, что наши законы равны для всех.  

-- Следовательно, они пристрастны?-- спросил я.  

-- Да... Но они пристрастны в пользу трудящихся, а это не одно и то же,-- ответил профессор.  

Втайне я не разделял этого мнения, но горький опыт уже научил меня не возражать. Я слушал все, что говорили мне мои учителя, и повторял за ними слепо, не рассуждая, все утверждаемые ими истины. Моя понятливость, мое приле-жание, мои способности были оценены по достоинству, и мне был назначен экзамен на полгода ранее, чем то полагалось по уставу.  

На экзамене мне были предложены следующие задачи:  

"Некто А, отец которого был в семнадцатом году помощни-ком присяжного поверенного, поступил в двадцать втором году на завод и работал там в качестве слесаря. Каково соци-альное положение внука этого А, если он работает на том же заводе?"  

Я смело ответил:  

-- Буржуй.   И это было единственное правильное решение вопроса. И другая:  

"Рабочий ситценабивной мануфактуры имел сына, торговав-шего на базаре селедками. Кто его внук?"  

Ответ:  

-- Рабочий от станка.  

Я получил диплом, и опала моя кончилась. Снова я на сво-боде, как и в первые дни моей новой жизни. Мои учителя и на-ставники пророчат мне будущность. Снова знакомые встречают меня приветственными улыбками, я получаю доступ в лучшие дома и квартиры. Узнав глубину премудрости, я цепко держался за свои права и привилегии, которые, казалось мне, могут по-мочь задуманному мною делу.   Но я забыл одно обстоятельство...

  Источник текста: М. Козырев. Пятое путешествие Гулливера и другие повести и рассказы. М.: Текст, 1991, стр. 3 - 98.   Распознание: В. Г. Есаулов, 12 марта 2010 г.