В связи с комментариями к посту про Маяковского. Продолжение
Маяковский был новатором в поэзии, он порвал с классической традицией, с великой классической традицией великой русской поэзии, но предложил свою альтернативу. Такое было время — не только в России и не только в поэзии. Модернисты — у нас их называли авангардисты — в литературе, в живописи, в архитектуре и пр. порвали с классической традицией и предложили свою альтернативу, настолько интересную, что она была принята и авангардисты, в свою очередь, стали классиками.
Маяковский при жизни был невероятно популярен. Такую популярность сейчас даже трудно себе представить. По степени популярности мне его не с кем сравнить. Он любил встречаться с читателями — и на эти встречи народ ломился. Маяковский был очень остроумный, и у него была мгновенная реакция. Из зала ему задавали каверзные вопросы — он на них отвечал не задумываясь. И эти его ответы потом передавали из уст в уста, они ходили по Москве. Я думаю, что в придачу ко всем своим достоинствам, Маяковский был еще и очень привлекательным мужчиной. Как-то Генрих Боровик, известный советский журналист, я думаю, вы его знаете, рассказывал о своей поездке в Америку, он там посетил Керенского. При встрече присутствовала секретарша Александра Федоровича, которая была его секретаршей и тогда, когда он возглавлял Временное правительство, и теперь в эмиграции продолжала выполнять эти обязанности. Генрих Боровик задал ей такой вопрос: “Во время революции и сразу после нее вы, наверное, часто видели и слышали Ленина, он выступал с броневика, с балкона и с других трибун... Какое он на вас производил впечатление?” Секретарша удивленно переспросила: “Ленин?” — Потом помолчала, погружаясь в воспоминания, и сказала: “Понимаете, пиджак никого не украшает. Нужно иметь рост Маяковского, его сложение и вообще его стать, чтобы в пиджаке выглядеть привлекательно”. Представляете, почти полстолетия прошло с тех пор, а она помнила, каким привлекательным был Маяковский. Кстати, Маяковский о Ленине написал такие слова: “Пиджак топыря...” Видно, и впрямь на Ленине пиджак сидел плохо.
Я люблю Маяковского и как поэта, и как человека, и как в мужчину я была в него влюблена. Я уже писала, что открыла его для себя поздно — в пятнадцать лет. Но с тех пор, как открыла, уже с ним не расставалась.
notabler пишет: “Маяковский — лучший поэт, чем Пастернак, Цветаева, Мандельштам? Позвольте мне не согласиться с вами”. Конечно, я позволяю со мной не согласиться. Поэзия — штука очень личная, интимная, и у каждого свои любимые поэты. Мы особенно любим поэтов, которые пишут “про нас”, выражают наши чувства и мысли лучше, чем мы могли бы это сделать сами, говорят голосом нашей души, открывают нам самих себя. И у меня есть такие поэты. Но Маяковский к ним не относится — мы с Маяковским очень разные, и я люблю его не так, как любят самого себя, но так, как любят другого. В такой любви есть драматургия, с ней связанные радости и печали, она может быть и счастливой, и трагической.
Но кроме близок тебе поэт или не близок, нравится или не нравится, есть еще объективные критерии оценки творчества поэта. Главный критерий — это насколько полно поэт отразил свою эпоху, и здесь с Маяковским не сравнятся ни Мандельштам, ни Гумилев, которых я тоже люблю. Именно по этому критерию я назвала троих — Пушкина, Блока и Маяковского.
Еще не могу согласиться с
notabler, когда она пишет: “Гений для одних не гений для других”. Гениальность — это качество очень точно определенное. Между талантом и гением разница не количественная, а качественная. Вот что собой представляет это новое качество — гениальность? В чем его суть и откуда оно берется? Этим вопросом мы в нашем ЖЖ много занимались. Я нашла ответ на эти вопросы, только когда открыла для себя ноополе (не путать с ноосферой Вернадского и с биополем). Я открыла его для себя лет двадцать пять назад. Я буквально наткнулась на него, в него уперлась. Ноополем назвала его я, надо же было это поле как-то назвать. Я тогда подумала, что не может быть, чтобы я его увидела, а больше никто не увидел. Подумала, что его должен был бы увидеть отец Александр Мень, полагаю, вы знаете, о ком я говорю. Отец Александр — человек очень внимательный, пристальный, к тому же биолог по образованию. Я стала читать его лекции и нашла в них описание ноополя, конечно, он его так не назвал, он его вообще никак не назвал, но описал полно и точно и сказал, что это “последний слой земного”. Мне было важно и то, что отец Александр его увидел, и то, что он понял, что это именно слой земного. Оно не свыше нам дано, его создают сами люди, это их нооизлучение. Когда я это все поняла, мне стала ясна причина гениальности. Гениальность — это особая чуткость к ноополю, способность его слышать. Блок в стихотворении “Художник” очень подробно описал свои отношения с ноополем. Стихотворение Пушкина “Поэт” тоже об этом. Мы с моей ученицей Асей написали курсовую работу на тему “Ноополе и поэзия Блока”. Она тогда занималась в семинаре профессора Терновского — самого, на мой взгляд, большого специалиста по поэзии Серебряного века. Терновский высоко оценил Асину курсовую и сказал: “А что касается ноополя, то вы меня убедили”. Сейчас в науке вроде бы есть понятие “общее информационное поле” — вот это и есть ноополе.Я люблю Маяковского во всех его проявлениях: и гражданские его стихи, и лирику. Маяковский не только “воспевал” советскую власть — он ее и критиковал. Помните стихотворение “Прозаседавшиеся”? В мое время его проходили в школе. Ленину прочли это стихотворение, и он сказал, что о стихотворной форме судить не может, не знаток, но по содержанию все правильно. Поэт затронул чрезвычайно важную тему. Ленин говорил, что бюрократия может погубить революцию — так и случилось. А эти стихи были направлены прямо против бюрократии. Кстати, Ленин был последним руководителем государства, который считал, что он не знаток поэзии. Все последующие разбирались в искусстве лучше самих художников и считали, что могут ими руководить.
Маяковский был открыт миру и был полон любви. Его все трогало, он все воспринимал как личное. Помните его стихотворение “Хорошее отношение к лошадям”? Толпа людей проходила мимо и видела эту упавшую лошадь, но только Маяковский воспринял это как личную беду, у него с лошадью возникли какие-то личные отношения.
«Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте —
чего вы думаете, что вы их плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь».
Вот и лошадью он был по-своему. Я тоже люблю лошадей. Полюбила в эвакуации в колхозе. Один из самых приятных звуков, который можно услышать на земле, это звук, с которым лошадь жует овес. Это красивый звук — и какой-то очень мирный, от него охватывает покой. И про собаку он писал:
Я люблю зверье.
Увидишь собачонку —
тут у булочной одна —
сплошная плешь, —
из себя
и то готов достать печенку.
Мне не жалко, дорогая,
ешь!
Не все одинаково относятся к животным. Я думаю, плешь у этой собаки появилась не без участия человека. А идея поделиться собственной печенкой могла прийти в голову только Маяковскому. Маяковский и неодушевленные предметы одушевлял, очеловечивал и любил.
Помните:
Скрипка издергалась, упрашивая,
и вдруг разревелась
так по-детски,
что барабан не выдержал:
"Хорошо, хорошо, хорошо!"
А сам устал,
не дослушал скрипкиной речи,
шмыгнул на горящий Кузнецкий
и ушел.
Оркестр чужо смотрел, как
выплакивалась скрипка
без слов,
без такта,
и только где-то
глупая тарелка
вылязгивала:
"Что это?"
"Как это?"
А когда геликон -
меднорожий,
потный,
крикнул:
"Дура,
плакса,
вытри!" -
я встал,
шатаясь, полез через ноты,
сгибающиеся под ужасом пюпитры,
зачем-то крикнул:
"Боже!",
бросился на деревянную шею:
"Знаете что, скрипка?
Мы ужасно похожи:
я вот тоже
ору -
а доказать ничего не умею!"
И стоявшее на рейде судно вызывало у него сочувствие, он приписывал ему человеческие переживания:
Перья-облака,
закат расканарейте!
Опускайся,
южной ночи гнет!
Пара
пароходов
говорит на рейде:
то один моргнет,
а то
другой моргнет.
Что сигналят?
Напрягаю я
морщины лба.
Красный раз…
угаснет,
и зеленый…
Может быть,
любовная мольба.
Может быть,
ревнует разозленный.
Может, просит:
— «Красная Абхазия»!
Говорит
«Советский Дагестан».
Я устал,
один по морю лазая,
Подойди сюда
и рядом стань. —
Но в ответ
коварная
она:
— Как-нибудь
один
живи и грейся.
Я
теперь
по мачты влюблена
в серый «Коминтерн»,
трехтрубный крейсер.
— Все вы,
бабы,
трясогузки и канальи…
Что ей крейсер,
дылда и пачкун? —
Поскулил
и снова засигналил:
— Кто-нибудь,
пришлите табачку!..
Скучно здесь,
нехорошо
и мокро.
Здесь
от скуки
отсыреет и броня… —
Дремлет мир,
на Черноморский округ
синь-слезищу
морем оброня.
Это стихотворение очень хорошо читал с эстрады Владимир Яхонтов, лучший чтец своего времени. В строчках “Кто-нибуууудь, пришлите табачкуууу” он очень долго тянул звук “у” — получался гудок парохода. В мое время чтецкие концерты собирали огромные залы, сейчас это трудно себе представить. И чтецы были прекрасные. Тот же Владимир Яхонтов, Антон Шварц, Дмитрий Журавлев и другие. И известные актеры московских театров тоже часто выступали как чтецы. В частности, как чтец выступал актер Малого театра Всеволод Аксенов. Если чтец вдруг забывал текст, то из зала ему хором подсказывали. На моих глазах так случилось с Всеволодом Аксеновым, когда он читал стихи, запнулся — и зал ему хором подсказал. Аксенов был красавцем. Он и его жена Елена Гоголева считались самой красивой парой в Москве.
Продолжение следует.