Артём Троицкий
Не думал, что буду страдать от ностальгии
— Артём! Увы, в Москве я пропустил твою лекцию про Дэвида Боуи, которую ты читал вот недавно. В ФБ ты её не анонсировал… Почему же?
— На ФБ меня нет, жалко времени. Но у меня есть twitter, и вот там я даю расписание своих гастролей.
— Артём! Я уж не помню, когда мы с тобой познакомились, но точно много лет назад. Кажется, у Саши Липницкого на даче.
— Очень может быть. У Липницкого очень много кто с кем познакомился. А я его знаю с 71-го года, он с тех пор остаётся моим ближайшим другом. И чуть позже я познакомился с Петром Мамоновым. У них была компания на «Малюшенке», так назывался хулиганский воровской район вокруг Петровки 38, ну, Дегтярный и все эти Каретные переулки, где Высоцкий провёл детство.
— Там Мамонов заточкой в грудь получил, в драке.
— Он там много чего получил. В том числе незаконченное среднее образование.
— И вот ты жил, жил там, тусовался с хулиганами, и стал классик музыкальные критики.
— Угу.
— Вот в Югославии был такой Дарко Главан, его некоторые называли балканским Троицким. Так его нечаянно сбил на автомобиле насмерть его поклонник.
— Ну, мои поклонники машин не водят.
— Что так?
— Мои поклонники – всё больше старые хипари богемные. У них машина даже если есть, они за руль редко садятся. Поскольку всегда под воздействием. Так что мало шансов, что меня поклонник собьёт.
— Из Москвы ты уезжал на Запад постепенно. Сперва – с Юго-Запада на запад Московской области. Таким был твой предыдущий всплеск охоты к перемене мест.
— Да, было такое дело. Квартира у меня была и есть, я её не продал – на Университетском проспекте, рядом с Дворцом пионеров. В квартире проживают время от времени всякие друзья-приятели. Хороший район, зелёненький, водная гладь, там неподалеку Москва-река. Это мой самый любимый район в Москве, бесспорно. У меня были деньги в начале девяностых, я мог себе купить квартиру и на Чистых прудах, и на Патриках, но я хотел именно Ленинские горы и получил их. И вот из этой квартиры мы уехали за город, потому что родилась дочка Лидия, для которой московская атмосфера была не очень благоприятна.
— И ты уехал из Москвы сначала не в Эстонию, а на дачу.
— Ситуация была такая. У меня был старый дом из лиственницы, но я его делил со своей бывшей женой, а также с дочерью Александрой. Отношения бывшей жены и актуальной жены, прямо скажем, не сложились.
— Как это ни странно!
— И поэтому я быстренько, за год, построил на том же участке новый домик – лучший из тех, что я в жизни видел. Это восьмиугольник на сваях, я построил какую-то смесь из пагоды и маяка. Три этажа. Я населил его сказочными картинками. Мы там жили недолго, но счастливо.
— Это возле дачи Липницкого?
— Нет, у него Николина Гора – это густая классика, а у нас классика пожиже, под Звенигородом. Академический посёлок академии Наук под названием Луцино. Раньше там и правда какие-то академики проживали, а сейчас живут любители бадминтона и тенниса.
— А кто проект дома рисовал?
— Мы сами нарисовали с Верунчиком, женой моей. Слава Богу, нашлись строители достаточно авантюрные, чтобы взяться за воплощение.
— Много было картинок в разных журналах.
— Потому что он действительно башку сносит! Мой дом – одна из главных вещей, по которым я тут, на Западе, скучаю. Несколько пунктиков у меня таких вот болезненных, дом – один из них.
— А почему восемь углов?
— Изначально, по проекту, он должен был быть круглым. Примерно как дом Мельникова. Но строители сказали: «Круглый из дерева сделать можно, но это очень технологические сложно и к тому же очень дорого». И вот они предложили сделать почти круглый – восьмиугольный. Это уже намного проще, два вписанных друг в друга квадратных дома. Мы так и сделали. Дом этот удался на славу. Я тогда никакой конторской службой не был загружен, жена тоже на работу не ходила, и мы в 2011 году туда совсем переехали. Сын пошёл в церковно приходскую школу по месту жительства, в деревне – там была школа постройки 1870-х годов, с печкой в центре. Рассказ «Филиппок» в чистом виде. (Сын там два года отучился, а потом пошёл в лицей под управлением Бориса Моисеевича Ходорковского, что в поселке Кораллово. Ну, а теперь тут учится). Жене там, надо сказать, было скучновато, потому что тусовка вдалеке. А я там млел и балдел. Я не скучал, потому что натусовался на несколько жизней вперёд, за полк солдат. Часто ездить в Москву не хотелось, да и невозможно было, поскольку двое детей по полатям. Но, конечно, я в город иногда ездил, потому что мне нужно было записывать всякие теле-радио передачи и читать лекции в МГУ, у меня на журфаке был спецкурс «Музыкальная журналистика», он потом вырос в целое направление. Я даже набрал туда преподавателей и стал основателем кафедры музыкальной журналистики. Впрочем, впоследствии мне это никак не помогло.
— Там и денег мало.
— Мне платили много, я уже не знаю откуда они их брали – 60 000 рублей. Это было вполне достойно, тем более у меня потребности не сказать, чтобы очень большие. Скорее даже мои запросы можно назвать скромными... Меня как деревенского жителя эта сумма вполне устраивала. Тем более, что у меня был приработок на радио rock.fm, там тоже деньги платили.
— И вот как только ты обосновался на новом месте, в Москве начались протесты, в которых ты активно участвовал.
— Протесты и переезд загород происходили параллельно. На митинги я с большим удовольствием выезжал. По-моему, я на всех митингах крупнейших был и в Москве, и в Питере. Единственный, который я не посетил – это первый, на Болотной. И то, только потому, что в тот день я был на самом большом митинге в истории Петербурга. Около ТЮЗа там собралось 10 000 или 15 000 человек. Я там тоже выступал. Помню, на первом митинге на Чистых прудах я познакомился с Навальным. Его после этого быстро свинтили, но я, до того как начался вяз, уже ушёл тусоваться по другим местам. Так что не повезло мне оказаться в автозаке или в СИЗО.
— Рокнролл, хиппи, демонстрации – это ж всё твоё.
— Да, мне это всё очень нравилось! Я в первый раз получил от этого огромное удовольствие 22 августа 2010 года, когда на Пушкинской была демонстрация в защиту Химкинского леса, это Евгения Чирикова и компания. Мы туда с Шевчуком поехали, он взял гитару, собирался петь, а я должен был этот митинг вести. Чтобы нас не повязали, решили пробираться туда на метро. И вот вышли мы у памятника Пушкину… Оказалось, что народу там целая площадь! Шикарно! Мы этого совершенно не ожидали. А самое моё яркое воспоминание – это Майдан.
Это было 15 декабря 2013 года, в воскресенье, когда был пик такого народного счастливого энтузиазма. Я толкнул там не длинную, но взволнованную речь, и сыграл 40-минутный диджейский сет на тему революционных песен: русских, украинских, белорусских; ну и Джона Леннона, Боба Марли и The Clash, конечно, не забыл. Выступал я в самый прайм-тайм, между пятью и шестью часами. Меня уверяли, что вокруг стояло не менее полумиллиона человек. Бескрайнее море людей! Это меня торкнуло необычайно. Это одно из самых сильных впечатлений всей моей жизни! Но с этими протестами связаны и некоторые горькие воспоминания тоже. Под занавес одного из этих митингов – 24 декабря 2011 года, на Сахарова – я понял, что ничего в России не получится.
Нью-Йорк – фантастический город, может быть, самый лучший в мире, и знакомств у меня там полно
— А как к тебе пришло это понимание?
— Там выступали разные люди… И я, в частности. На мне был костюм зайчика. Когда митинг уже заканчивался, я услышал в исполнении народных трибунов арию о том, что вот вы молодцы ребята, здорово поработали, с праздником вас, а в следующий раз увидимся феврале. Я просто не поверил своим ушам! Я бросился к народным нашим трибунам, которые там стояли – Пархоменко, Немцов, Кудрин и прочее. И говорю им: «Какой февраль, ребята? Это революция отпуск что ли берёт? Революция уходит в декрет до лучших времён, до хороших погод, что ли? В чем дело? Что ж вы говорите? Надо на Кремль идти!» Один в ответ сказал, что ему надо в Дубай лететь с девушкой красивой, другой собирался с детьми в Америку. Короче говоря, я тогда понял, что вся эта история совершенно несерьёзна. Она неправильного замеса.
— А кто именно сказал «До встречи в феврале?»
— Это была консенсусная позиция лидеров оппозиции. Перед ними стояло 100 000 или 120 000 человек, это был самый большой митинг. На Кремль можно было был идти совершенно спокойно, потому что менты и вообще власть – они все были совершенно деморализованы. Менты попрятались в подземных переходах. Можно было прямо через Садовое кольцо по Мясницкой фигачить, ВЦИК – Лубянка – Старая Площадь – Красная Площадь!
— Лимонов предлагал идти на Кремль, если я не ошибаюсь.
— Это было как бы абсолютно логично, идти на Кремль! Эти ребята, которые со сцены пожелали собравшимся весёлых праздников, если бы они знали, что будет дальше, они б сделали так, как предлагал я. А тогда они думали, что мы будем собираться всё большими толпами, и нас услышат, и всё изменится. Что произошло на самом деле, ты прекрасно знаешь... Меня это обломало просто чудовищно. В костюме зайчика с красной курткой поверх него я ехал домой...
— Костюм зайчика что у тебя символизировал, кстати? Это Playboy?
— С одной стороны, это был Playboy. И ещё я намекнул на сходство белых ленточек с презервативами, о котором сказал Путин, – и я сказал, что когда имеешь дело с нашей властью, предохраняться никогда не мешает. После этого я в устах ватников обрел кличку «Презерватив». Ну, это их дело, их чувство юмора. Это было грустно. А вообще это мой костюм зайчика, в котором я детей развлекаю. Я приехал домой, в квартиру (на дачу не было сил ехать) в довольно подавленном настроении. Хотя вроде бы всё было круто, сто с лишним тысяч человек. После этого у меня азарта поубавилось. И 6 мая я вообще не пошёл на митинг, вот на тот самый, и наблюдал за ним по телеканалу «Дождь», сидя на даче.
— И, значит, тогда ты понял, что всё кончено.
— Я понял, что... серьёзного дела не будет. А что такое по-серьёзному я увидел на Майдане. Вот там люди стояли насмерть. Стояли, были уверены в своей правоте, не уходили. Они готовы были идти на какие-то жертвы. Могли приехать из других городов, поставить палатки, отказаться от зарплаты, от тёплой еды, мёрзнуть и так далее – за своё правое дело. В Москве такого и в помине не было. Приблатнённое, избалованное отношение ко всему. Как только надо на каникулы съездить или на даче картошку копать, люди уходят с протестов, гори оно всё синим пламенем. Совершенно разные уровни страстности.
— Это просто такие два разных народа.
— Да, думаю, да, да. Совок испортил оба народа, но до разной степени.
— А ты сам кто, какой народ?
— Сам я кто? Мне, кроме как русским, больше и некем быть. Но от (большинства) русских я довольно сильно отличаюсь. У меня есть русская кровь, есть еврейская и греческая. Я вообще потомок священников греческой православной династии. Русью во время утверждения православия была импортирована группа греческих священников во главе с известным Максимом Греком, и мой прапрапра… был как раз в их числе. И, соответственно, мои предки на Руси вплоть до прадедушки – все были священниками на севере России. Ярославль, Рыбинск, Кострома – все вот эти места. Конкретно мой прадед служил в деревне Учма, она стоит прямо на берегу Волги, недалеко от Мышкина. Я там бы хотел дом купить.
— Что мешает?
— Ещё куплю. У меня в Ярославле есть любимые родственники: двоюродный брат со своей семьёй – у них, надеюсь, внуки скоро будут. Вот я бы им хотел купить дом в старом родовом селе на берегу Волги.
— Получается, что твоих предков забросили с миссией из, грубо говоря, Евросоюза в Россию, а теперь ты вернулся в Европу.
— Миссия пусть и невыполнима, но она не закончена. Я упертый экзистенциалист. Я никогда не ставлю крест на своих жизненных приключениях. Сейчас я здесь, а где я буду завтра и тем более послезавтра – одному Богу известно.
— Мы, наконец, плавно переходим к теме твоего отъезда в эмиграцию. Ты решил свалить когда?
— В 2014 году. Тогда случились одновременно три события. Одно глобальное. Я имею в виду Крым и Донбасс, воинственные речи, милитаристский угар, пропаганда, все эти Киселевы-Соловьёвы. Второе – мне на журфаке объявили, что зарплата моя благополучно уменьшилась ровно в 20 раз: с 60 000 до 3000 рублей. По каким-то их внутренним обстоятельствам.
— Но у тебя же потребности, ты говоришь, невысокие?
— Да. Но 3000 рублей – это даже немного ниже моих невысоких потребностей. Журфак… Место тёплое, насиженное, жалко было его покидать. Но даже если не считать деньги, за последние полгода мне жизнь на журфаке сильно подпортили: на занятия стали приходить какие-то люди из числа факультетский блюстителей. Они конспектировали мои речи. И предъявляли претензии: почему я пригласил Андрея Макаревича? (А тогда шла как раз его травля.) Зачем я пригласил Зыгаря и Лобкова с телеканала «Дождь»? Из-за всех этих историй я расстался с журфаком легко и без сожаления. Хотя, если бы мне сказали об этом за год до, я бы не поверил, что такое возможно. И третье. В тот момент мне сделали одновременно несколько заманчивых предложений. Одно – это преподавать в Columbia University, в городе Нью-Йорк. Второе – читать лекции в университете Хельсинки. Третье – работать в университете Таллина. Таким образом, я оказался перед дилеммой: валить или нет, уехать или остаться. Не думаю, что, останься я дома, меня бы бросили в застенки. Но была личная аллергия на воровскую власть, сильнейшее чувство тревоги за детей в ситуации усугубляющейся военно-патриотической бесовщины, плюс реальная перспектива полного безденежья – мне-то лично это пофиг, но оставлять семью и малых детей без новых книжек, интересных путешествий и вкусной еды совсем не хотелось. Хотя, зуб даю: если бы я чувствовал реальное движение в правильном направлении и своё место в нём – всё равно бы остался! Но чувствовал я только сгущающуюся безнадёгу и скрип завинчиваемых гаек… И вторая дилемма: ехать по линии связки Таллинн-Хельсинки или всё-таки в Америку. С точки зрения финансовой, предложение из Нью-Йорка было гораздо лучше таллиннского, чуть ли не в 10 раз.
— И в 100 раз лучше чем журфак. Columbia University, эх! Там прекрасно. Всё собрано в одном месте. А то, бывало, в МГУ скачешь по всему городу: общага в одном месте, аудитории в другом, спортзалы, где, кстати, не было и нет душевых, в третьем. Жил бы ты на кампусе...
— За те деньги, что мне предлагали, я мог снять квартиру в любом районе Манхэттена. New York, особенно Манхэттен, хорош тем, что по нему легко и удобно перемещаться. Так что я бы жил где-нибудь на югах, то есть в Сохо, или Трайбека, или Гринвич Виллидж, где-то там. Это мой любимый район старый традиционный богемный. А там, на 110-х улицах – скучновато, по-моему.
Ну вот и при том, что Нью-Йорк – фантастический город, может быть, самый лучший в мире, и знакомств у меня там полно – я понял, что, если мы туда переберемся, то я буду уже отрезанный ломоть. Hello America, гудбай Раша. К этому я не был готов. И мы с женой Верунчиком решили: если ехать, – то в Таллин. Он значительно красивее, чем Хельсинки, и уютнее. В Хельсинки у меня есть хорошие друзья, но в Таллине их гораздо больше. К тому же тут русский язык. Жена по интернету нашла в Таллине квартиру, мы её быстренько купили, она уже была со всей мебелью. Так что нам было легко.
— Почём тут квадратный метр?
— Вообще не знаю. Всем жена занималась. Она мне просто выставляла инвойсы, а я платил.
— Поначалу напрашивался вопрос: а почему бы тебе не поехать в Киев по следам твоего любимого Майдана? Но получилось так, что тебя туда, во-первых, как я понимаю, не звали.
— Не звали. Я исходил из конкретной ситуации, из того, где я оказался востребованным – в Америке и здесь, на севере Европы. Ну да, были какие-то предложения из Англии, ласковые, но весьма неконкретные, до обсуждения цифр дело не дошло. Англия – это, конечно, очень здорово, я её очень люблю. Но там, что в Лондоне, что в Брайтоне – очень дорого всё стоит, всё раз в 10 дороже чем в Таллине. За те деньги, что мы потратили тут на 4-комнатную, в Лондоне я купил бы в лучшем случае студию, а в Брайтоне – двухкомнатную квартиру. Для семьи с двумя детьми это мало. Так что при всём моём англофильстве пришлось отказаться. И вот мы уехали в Таллин летом 2014 года. Тут райская такая буржуйская жизнь! Ровно в 10 минутах пешочком – длинный песчаный пляж, где весь Таллин летом отдыхает. Лесочки вокруг, виллочки… Здесь же яхт-клуб с бывшим Олимпийским центром. Этот район называется Пирита. Но нам тут, честно говоря, наскучило. Мы будем перебираться в центр Таллина, потому что реальная городская жизнь там, а всякий раз ехать 15 минут, и ещё искать где парковаться… Могу сказать, упреждая твой возможный вопрос: чувство ностальгии у меня присутствует.
— Да, да, я как раз хотел, чтобы ты рассказал мне красочно про ностальгию, со слезой, с селёдкой, с бородинским хлебом, с блатнячком: «Москва златоглааавая!»
— Могу тебе сказать, что у меня это другие формы принимает. Но вот ностальгия – есть. Я, честно говоря, от себя этого не ожидал. Я всегда был тип абсолютно космополитический. Сентиментальный, да, но… Я жил почти год в Англии, это конец 89-го – начало 90-го. В Лондоне. С предпредпоследней женой. И в ус не дул, прекрасно себя чувствовал. Тогда было по-другому. Может, это оттого, что я был моложе. А, может, просто время было другое, чёрт его знает. Я не ожидал, что будет так хотеться приезжать в Россию. Езжу я постоянно, раз в месяц или полтора. Это Москва, Питер, иногда – другие города, куда позовут с лекциями и с концертами.
— Концертами?
— Я же иногда выступают с группой «Отзвуки Му». Это проект, не авторизованный Петром Николаевичем (Мамоновым). Капустник музыкальный просто. Так что приезжаю я в России часто. С большим удовольствием приезжаю. И потом с ещё большим удовольствием уезжаю.
— У тебя просто идеальная конструкция выстроилась!
— Да, это win-win situation, как говорится. Ностальгия у меня, надо сказать, весьма широкая. С одной стороны, естественно, это старшие дети и любимые друзья. С другой стороны, честно скажу, вот этого я уже совсем не ждал – я ощущаю ностальгию по церквям, берёзкам, это такая как бы пошлятина. Смотрю я на это с умилением. Мои любимые места – Вологодская область, Ярославская, мне там нравится, я в тех краях душой отдыхаю. Езжу туда даже без особых дел. Я даже детей туда привозил. Насколько им там понравилось, сказать трудно. Но, по ходу дела, они там не жаловались.
— Вот интересно: у одних есть ностальгия, а у других нет.
— Думаю, что ностальгии нет у людей, которые за время жизни в России успели её возненавидеть по-настоящему. Или которые были в России несчастливы. А я ни по одному, ни по другому пункту не прохожу. В России я был счастлив, и жизнь моя там складывалась абсолютно так, как я хотел, как я ею рулил.
— Ты мне напомнил высказывание Довлатова: «Я был два раза женат, причем оба раза счастливо».
— Ну да, только я был женат даже больше чем два раза. Счастлив был не каждый раз, – первый получился какой-то скоропалительный. Так вот, если бы меня до 2014 года спросили: «Кому на Руси жить хорошо?» – я бы себя бил в грудь и говорил, что это мне хорошо живётся. При том, что меня тошнит от Российского государства. А страну Россию я очень люблю. Я и людей люблю, и бытовуху русскую.
— Типа выпивать на кухне?
— Ну да, ну да. Способ общения, способ коммуникации человека с человеком. И все эти легкие бытовые проблемы типа транспорта. Я пользуюсь исключительно общественным транспортом.
— Здесь или там?
— В Таллине, в Лондоне, в Нью-Йорке, в Москве в том числе – только общественный транспорт. И, надо сказать, я не ропщу по этому поводу. Я езжу в троллейбусах, метро. Люди там со мной фотографируются. Иногда девушки автограф берут. Но неприятно, когда какие-нибудь пьяные парни начинают со мной о музыке спорить. В целом же я себя в метро очень уютно и душевно чувствую. А машину я вообще не вожу.
— Ты принципиально не стал права получать?
— Права у меня есть (правда, они уже просрочены), я честно закончил школу вождения. Но мне не нравится водить машину, меня это нервирует. Я вижу много всяких пакостей и несправедливостей во время общественного движения, и каждый раз хочется в кого-нибудь гранату бросить. Зачем мне все эти негативные чувства за рулём? Я просто решил за руль не садиться.
— Это у тебя поповская кровь. Они не водят авто, чтоб кого не задавить.
— Ну, может быть. Не поповское это дело…
английский у меня второй родной, общаться на нём не представляет для меня ни малейшего труда
— Кто-то из великих сказал – то ли Набоков, то ли Лотман – что идеальная русская природа, она как раз в Эстонии.
— Ну, я бы не сказал, что эстонская природа – это типично русская. Это просто северная природа: сосны, камни, мох, – эти три составляющие меня совершенно восхищают. Мне очень нравится валяться на мху и пожирать при этом чернику. Север мне нравится гораздо больше, чем роскошная южная природа: пальмы, лианы. Там это всё очень суетливо, а здесь – минималистично, стильно, красиво – и в тоже время уютно.
— На юге жарко и узкоглазо.
— Да, и пот льётся.
— Как тут с русскими?
— В Таллине их примерно половина. Я вообще думаю, что скоро Эстония, Литва и Латвия станут невероятно востребованными странами. Не только у русских, но и у европейцев. Потому что это почти единственное место в Европе, где нет мусульман. Их, как я недавно выяснил, на всю Эстония 2000 человек. Беженцев они тут принимают по восемь семей в год. Так что никакого наплыва мигрантов тут нет, он не ощущается. Никакой чеченской мафии, никаких азербайджанских ломальщиков. Ничего такого.
— Это такой добрый политкорректный расизм?
— Дело в том, что они хорошо устроились в Евросоюзе. Они всё-таки маленькая страна. И во-вторых, это страна которая уже пострадала от насильственной русификации. Аргумент у эстонцев такой: «Тут уже был наплыв беженцев, приехало из России 300 000 человек, мы с ними справиться не можем, и вы ещё хотите разбавить эту картину мусульманами? Так эстонцев вообще не останется! Это неправильно!» Евросоюз к этим аргументам прислушивается.
— Ну, а кто же мешает эстонцам плодиться и размножаться, заводить по десять детей, как некоторые?
— Ну, рождаемость тут и так неплохая. Но всё равно население страны сокращается, потому что очень многие уезжают на запад: Германия, Англия, Ирландия и, естественно, Скандинавия. Очень много молодёжи там оседает.
— В общем, Эстония должна благодарить русских – благодаря им тут нет сирийских беженцев. (Мне всё равно, но некоторым мигранты не нравятся.)
— Я на месте эстонцев такую благодарность по крайней мере в глубине души бы держал.
— А ты тут замечаешь антирусские настроения? Можешь рассказать какие-то истории про то, как не хотели обслуживать русских? Или это было только в перестройку?
— Я с этим не сталкивался никогда в жизни, а сейчас тем более. В Таллине с этим столкнуться невозможно. Хотя бы потому, что это огромный туристический центр. Здесь полно людей со всего мира. Весь сервис, весь городской уклад в значительной мере заточен под приезжих. Отношение к ним самое ласковое, будь то финны, русские или японцы. Разговоры о том, что кого-то не обслужили, обозвали – ну, это надо сильно постараться, чтоб на такое нарваться. Для этого надо себя очень по-хамски вести, как-то уж совсем некорректно выражаться, чтобы на это кто-то здесь среагировал.
— О! Я вспомнил слово «курат». С которым познакомился в Советской Эстонии.
— Это «чёрт».
— Да! Вене курат, – русский черт! Уроки СССР!
— А ты, кстати, живёшь на улице Вене, твоя гостиница «Телеграф» как раз на Русской улице.
— Да, да, – телеграф, мосты и что там ещё Ленин придумал взять. Телестанции.
— Ха-ха-ха.
— А ты тут выучил ещё какие-то слова, кроме «чёрта»?
— Язык учит активно жена Верочка. В школе сын Иван язык учит, а в детском саду – дочь Лидия. Они все трое за меня отбиваются. А я, вовсе не к гордости своей, но к стыду своему, должен сказать, что, хотя, естественно, нахватываюсь каких-то слов и выражений, но целенаправленно эстонским языком не занимаюсь. С одной стороны, нет времени, а с другой стороны, нет такого особого стимула. И, опять же, за всё время у меня тут ни разу языковых проблем не возникло. Кому за 40, те знают русский, а молодые люди очень часто совершенно по-русски не говорят, зато владеют английским просто как англичане.
— Значит, это тут такая государственная политика?
— Да. Очень здорово у них это поставлено. Вот почему школьники-старшеклассники тут говорят на английском лучше, чем выпускники русских языковых вузов. С официантами или с клерками в банке говорить – сплошное удовольствие. Слава Богу, английский у меня второй родной, общаться на нём не представляет для меня ни малейшего труда.
— Прям-таки второй родной?
— Ну, я же человек рок-н-рольной культуры. Ну куда я денусь? Начиная с 7 лет слушаю и перевожу песни Beatles и прочих. В меня это впиталось если не с молоком матери, то уж со школьными завтраками точно.
— Значит, у тебя тут комфорт, взаимопонимание, покой, природа, пляж. В Москве мороз, а тут тепло. Хорошо устроился.
— Должен сказать, единственное, что мне тут не нравится – это зимняя погода. Я бы хотел или снега, или тепла, а вот здесь климат питерский. Что такое Питер зимой, мы прекрасно знаем, это редкая гадость: ветер, сырость. В Питере -5 воспринимается как в Москве -25. Это единственная моя претензия к здешней жизни. С ноября по февраль – темно и сыро, промозгло.
— Тут я тебе ничем помочь не могу.
— Никто не может помочь, только глобальное потепление.
— Вот раньше говорили: «Если бы в России было как в Германии – западная страна и восточная – то мы б с удовольствием жили в Западной России, а не в ГДР и не в Совке». А можно ли сказать, что здесь такая как бы Западная Россия, но без русской государственности?
— Я бы не сказал. Всё-таки Эстония – это, конечно, совсем не Россия. И большинство русских, которые здесь живут, они на самом деле маются. Это потомки военных, потомки гастарбайтеров и так далее. Они эстонцев не особо любят и эстонский образ жизни не воспринимают. Эстонскость им не нравится. Они отзываются об эстонцах довольно пренебрежительно.
— «Чухна белоглазая»?
— Во, во! Эстонский менталитет, эстонский способ управления, в том числе государством, мне нравится. Но сказать, что тут такая идеальная Россия – я не могу. Это не Россия, это всё-таки северная страна, она по своему менталитету гораздо более лютеранская, нежели православная. Большинство русских существуют тут в каком-то параллельном мире, они почти не пересекается с эстонцами. Есть районы компактного проживания русских, есть русские рестораны, русские магазины. Главный из таких районов называется Ласнамяэ. Там русские клубы, русские компании. Некоторые, конечно, интегрируются в здешнюю жизнь, владеют эстонским и прекрасно себя чувствует. Но другие русские называют их как? Интеграсты. С суффиксом всё понятно.
— О, какая красота!
— Да, повторяю, это не Россия. И русскости тут постепенно становится всё меньше и меньше. Думаю, лет через 20 тут будет однородная северная европейская среда.
— Значит, тут есть некое национальное давление? Эстонцы активно защищают свой способ жизни?
— Да, но это было ещё в Советском Союзе. Эстонцы всегда были сами по себе. Даже крепостное право тут отменили куда раньше, чем в России – в 1811. Тут всегда всё было немного по-другому. Советской власти в Эстонии было всегда меньше, чем в России. Не удивительно, что сюда всегда было паломничество хипарей, московских и питерских панков, именно сюда поехали герои повести Аксёнова «Звёздный билет». А теперь их инаковость уже институционализирована государственным образом. И надо смотреть: тебе это нравится или не нравится? Мне вот нравится. Я сам человек спокойный, сдержанный, холодный. Меня совершенно не ломает эстонская флегматичность, замедленность и прочее, о чём рассказывает анекдоты. А вот что меня раздражает, так это русская неделикатность и экспансивность. Хотя не в той степени, чтобы я серьёзно по этому поводу парился.
— Ты вообще не столько эмигрант, сколько гастарбайтер. Да?
— Тут ситуация чуть более сложная. В общем-то, я трудовой мигрант. Но с одной оговоркой. Я вернусь в Россию не в том случае, если я тут очень много заработаю. И не в том случае, если в России мне предложит работу с зарплатой 10 000 евро в месяц. А вернусь я в Россию в том случае, если буду уверен, что государство не начнёт меня ломать. В сегодняшнюю Россию возвращаться не хочется. В первую очередь, кстати, из-за детей. Здесь образование очень хорошее и абсолютно нейтральное. Одной из причин того, что мы в 2014 году уехали, была такая. Сын пришёл из гимназии и сказал, что у них вместо истории был урок патриотизма, и что их силком заставляли – заметь, это в лицее Ходорковского – смотреть фильм «Сталинград». А дочь – ей тогда ещё не было и четырёх лет – вернулась из дома детского творчества и стала нам рассказывать про фашистов, которые атакуют со всех сторон нашу Россию и про то, как мы должны с этим делом бороться. Ей это воспитатели рассказали. А я вот люблю цитировать строки из песни Шнурова: «Ты всё Россию прославляешь, а лучше б мусор выносил».
— О, кстати о художественном творчестве. Ты вдохновил меня на придумывание эстонского афоризма: «Вене види вици».
— А, русский увидел и победил?
вся Эстония станет этакой Силиконовой долиной
— Как ты уже шпаришь по-эстонски!
— А вот ещё любопытное наблюдение, тебе может быть интересно. Раньше люди уезжали из России, и каждый жил сам по себе. А теперь они тут в Европе организуются. Всё время происходят какие-то общие тусовки. Идёт взаимодействие между разными европейскими столицами, где живут русские. Проходят какие-то форумы, фестивали, создаются общеевропейские русскоязычные СМИ.
— Это чекисты работают?
— Нет. Идёт самоорганизация эмигрантов. Это новая история, это происходит последние два года, не больше. Эта Западная Россия – она возникла. Нельзя сказать, что у неё есть чётко определённая столица. Может быть, это Лондон, там штаб квартира «Открытой России». Важный город Прага, там много русских активистов, там «Радио Свобода». Берлин, где много художников, там осело очень много беженцев. Вильнюс очень активно привечает эмигрантов из России.
— Зачем?
— Ну, это надо спрашивать у литовских властей. Я думаю, что это из чувства солидарности. Киев – там становится всё больше и больше русских журналистов. Политэмигранты начинают находить друг друга, устанавливать постоянные каналы общения, они проводят большие тусовки в том же Вильнюсе, а ещё в Таллине, в Берлине, в Брюсселе идёт активная жизнь. Это довольно интересно, я думаю, это движение будет приобретать всё более осмысленные формы. Может быть, это похоже на ситуацию, которая была в конце 19 века – в Европе тогда было много русских.
— А ты участвуешь в этой русской жизни?
— Не могу сказать, что участвую в качестве какого-то активиста или инициатора, но ко мне очень часто обращаются за помощью. Вот в Таллине было мероприятие «Открытой России», меня попросили его вести. Естественно, я отказываться не стал. А вот на втором форуме «Свободной России» в Вильнюсе я не был, потому что произошла накладка: практически в то же самое время шёл форум Бориса Немцова в Берлине. Я не представляю из себя такого гиперполитического активиста, который из Берлина с одного мероприятия в тот же день летит на другое в Вильнюс, чтоб костерить авторитарный подлый режим, – ну уж нет. Борю Немцова я помянул, а на антисоветский шабаш не полетел.
— Хорошее слово – «шабаш». Я тоже его применяю в этом смысле. А кто здесь, в Таллине, из русских, которые на слуху? Ты, Чирикова, Веллер, – а ещё? Их присутствие тут ощущается?
— С Веллером не общаюсь, я с ним лично не знаком и его координат у меня нет, а он на меня никогда не выходил. В культурной жизни Эстонии он не участвует. Так что присутствие Веллера я никак не ощущаю. А с Женей Чириковой мы друзья, так что её присутствие я ощущаю. Более того, надо сказать, что я поспособствовал её переезду сюда. Когда ей перекрыли все каналы в России, я её пригласил в Таллин, она тут осмотрелась и пришла в полный восторг, и переехала сюда. Она тут делает с мужем портал activatica.org. Довольно мощный, он посвящён всевозможным активистам в России. Раньше у нас были какие-то партии и митинги, а сейчас это всё распалось на мелкие локальные группы активистов. Одни защищают какие-то парки и водоёмы, есть активисты религиозные, есть «Синие ведёрки» – они за справедливое уличное движение. Есть активисты «Архнадзора», они хотят, чтоб красивые дома не сносили.
— А что тут с русским языком? Как преподавание идёт?
— Тут есть эстонские школы, есть русские. Хватит всем. Но по уровню образования ?