Финальная битва

25.04.2021 19:36

Politota.dirty.ru

Абсолютные понятия предполагают абсолютные определения. "Финальная битва между добром и нейтралитетом", на которую вызвали нас соратники Алексея Навального, основывается на четком разделении политически активных граждан на две категории, собственно группы "добра" и "нейтралитета".

"Добром" в этой системе координат автоматически становится каждый, кто поддерживает Алексея Навального — человека, бросившего вызов жестокой, людоедской системе. Перенеся максимально возможные лишения, оказавшись перед лицом смерти, он не пал духом и несмотря ни на что продолжает свой особый путь. Главная цель контроля — спасение России. В воображении сразу же возникает образ праведника, на котором держится всё общество. Да что там — весь мир. "Навальный преподает урок всему миру" — именно так озаглавила свою статью в журнале Atlantic известная американская журналистка Anne Applebaum. Образ морального авторитета, стоящего на страже справедливости, честности и открытости, абсолютен в своей завершенности. Слишком очевидна картина событий, предложенная нам, самим Алексеем и людьми, находящимися в контакте с ним, выступающими от его имени и информирующими нас о его здоровье. "Боли", "пытки", "голодовка", "при смерти", "умирает", "угроза жизни", "отсутствие лечения". Слова, брошенные в информационное пространство, настолько тяжеловесны и страшны, что уже присутствует ощущение наступающего армагеддона. А значит, уже нет времени для вопросов или дискуссий.
Любые факты, ставящие под вопрос образ мученика и совести нации, не отвергаются как таковые, а лишь бросают тень на репутацию того, кто взял на себя смелость их высказать. В качестве готовых контраргументов, призывающих критика образумиться, приводятся различные тезисы, общий смысл которых сводится к следующим вариантам:
— Алексей является единственной альтернативой "деду в бункере". Других вариантов — нет!
— "сначала сам посиди в тюрьме"
— "а что ты можешь предложить?"
— "15 рублей!"

Позиция другого полюса дихотомии борьбы — "нейтралитета", в понятии соратников, предполагает вовсе не "пассивное неучастие" в процессе. Нейтралитет получает негативную коннотацию в виде именно сознательного отказа от спасения жизни самого Алексея и, как следствие, спасения России. Нейтралитет есть, по их мнению, безразличие, отсутствие эмпатии и до какой–то степени пособничество режиму. Старый принцип — "кто не с нами, тот против нас" получает новое обоснование в виде обязательного и безоговорочного присоединения к тем, кто знает, как надо. Сохранение статуса "приличного человека" возможно только при выборе единственно возможной позиции — добра.

При этом люди, взвалившие на свои плечи тяжкое бремя добра, естественно, имеют тайный план по спасению России. По счастливой случайности для реализации этого плана необходимо не только свергнуть нынешнюю власть, но и привести к этой власти самих создателей секретного плана. Добро должно пробить себе дорогу любыми способами. О том, что на пути к прекрасной России будущего наш ждёт абсолютный утилитаризм, можно было подозревать уже давно. (Ведь некоторые из нынешних соратников Алексея, да и отчасти он сам, долгие годы были отлично встроены в систему. Жили, работали, потребляли. И вдруг обратили внимание на то, что оказывается в "датском королевстве всё прогнило").
Сегодня в этом факте можно быть вполне уверенным.

Взять хотя бы митинг, организованный сторонниками Алексея в эту среду. Главным лейтмотивом, спускающимся от штабов в народ, была всё та же информация о недопуске врачей и критическом состоянии здоровья. Эта информация поступала и от самого Алексея, и от его адвокатов. Доступа к независимым от ФСИНа врачам у Алексея — нет. Разве вся суть голодовки не заключалась в том, чтобы были допущены врачи? Такова была последняя версия в среду вечером, перед митингом в Москве и Питере.

Однако уже после митингов выяснилось, что Алексея возили в больницу 20 апреля, за день до митинга. И за два дня (20 и 21 апреля) не нашлось ни одного человека из окружения Алексея, который бы рассказал, как обстоят дела на этот момент. Не знали? Прямых доказательств, что знали — нет. Но с учётом того, что команда Навального комментирует каждое изменение ситуации вокруг своего лидера, непонятно, чем можно объяснить двухдневное молчание по самому важному вопросу.

Начнём с того, что ИК закрывается не позднее 17 часов. А, значит, как минимум в 17 часов вечера 21 апреля о факте вчерашнего осмотра и обследования Навального независимыми врачами соратники уже должны были знать от адвокатов. Но знали они, скорее всего, ещё раньше. 20 апреля, в 16 часов, адвокат Кобзев написал, что Алексей "находится в одиночной камере туберкулезной больницы колонии строгого режима. Его госпитализировали в воскресенье и вечером с четвёртого раза ему сделали капельницу с глюкозой." Дальше следует еще несколько твитов. Но про осмотр независимыми врачами 20.04 — ни слова.
В интервью изданию Знак сам Леонид Волков подтвердил, что знал об обследовании врачами:

" — Команду Навального критикуют за то, что вы не были достаточно честными со своими сторонниками и перед акциями 21 апреля не сообщили, что, по сути, главное требование было выполнено еще до их начала — Навального обследовали гражданские врачи. Когда вы узнали, что 20 апреля было обследование и почему вы об этом не сообщили до начала акции?

— Честно говоря, я не очень понял, в чем поинт этой критики. Для меня она звучит как критика ради критики. Вместо того чтобы обсуждать ситуацию с Навальным по существу, давайте обсуждать коммуникацию штаба. Мне трудно понять, что нам предъявляют. Когда адвокат выходит от Навального (после посещения в колонии. — Znak.com), он мне всегда отзванивается. 21 апреля он вышел в 17:05. В это время у нас уже шел прямой эфир с митингов, я сам уже, по–моему, был в эфире. В этот момент адвокат передал нам информацию, что Навального вывозили к врачам во Владимирскую больницу. Что ему там сказали? Какие обследования проводили? Что там происходило? У нас никакой информации не было. Эта информация у нас появилась только в четверг. То есть, честно говоря, я просто не понимаю, в чем претензия и вопрос.

— Не было информации, когда вы узнали об этом, поэтому возникли вопросы.

— Адвокат Сергунин отзвонился мне в 17:05 21 апреля. И что? Я не понимаю, что нам хотят сказать. Мы что, должны были в 17:05 сказать: «Новосибирск и Екатеринбург — молодцы, а Москва не выходит, потому что Навального свозили в больницу и сделали там неизвестно что»? Это странно, это реально наезд ради наезда. Я не считаю, что с нашей коммуникацией было что–то не так. Мы не кривили душой, не злоупотребляли доверием."

Как мы знаем сейчас, в том числе по результатам обследования, врачи убедили Алексея прекратить голодовку. Именно эти врачи убеждали нас в том, что Алексей может умереть в любой момент. Разве такой риск не был достаточной причиной для постоянного мониторинга ситуации с ним? Да и само молчание адвокатов и команды весь день и вечер 21.04 о ситуации с врачебным обследованием как минимум странно — если человек рискует умереть, его команде логично и в этот день сообщить: "Врачи его так и не осмотрели". Усилив гнев протестующих. Поэтому такая тишина скорее свидетельствует, что не хотели прямо лгать об отсутствии осмотра, предпочтя умолчать. В итоге, получается, что Алексей провёл "два лишних дня" в голодовке.

Итак, адвокаты знали. И знали соратники. И не сочли нужным сказать, потому что хотели вывести побольше людей на митингах. При этом никто на этот момент не мог предполагать, что митинги не будет разгонять силовым способом. В обсуждении часто забывается, что в Питере были массовые задержания. Людей избивали дубинками, ногами, применяли электрошокеры. Полиция ловила даже тех, кто пытался скрываться в метро или магазинах. Как мы видим, последствия от слов могут быть разными. Но, если разговаривать со своими сторонниками предельно честно, то ответственность за эти последствия будет лежать полностью на стороне властей. Если не договаривать или сознательно умалчивать, то ответственность ложится и на плечи штабов.

Но тут сразу можно заметить, что какая, мол, разница, был он в больнице или нет? Ведь выходили за другое. За освобождение политзаключенных, против репрессий и вообще против власти. Финальная битва всё–таки. Это, простите, что же получается, вы настолько не доверяете своим сторонникам, что думаете, их действительно выйдет меньше, если они узнают, что врачи были у Алексея? Разве это не будет ещё более позитивным знаком для общества по принципу: "Смотрите, наше давление на систему даёт результат! А давайте теперь все выйдем!" Да ради этого дела можно было и видео новое выпустить.

С точки зрения ведения политической борьбы умолчание, возможно, логичный довод. В битве хороши любые средства. Но получается, что о визите в больницу не знали и те самые подписавшиеся лечащие врачи. Им ничего не говорили два дня. Ради митинга.

Или вот твит сторонницы Навального, которая утверждала, что её пытали в отделе полиции. В современных российских реалиях эта история может быть правдивой, ровно настолько может быть и выдумкой. Время такое. Но потом выяснилось, что пытали не сотрудники полиции, а кто–то другой, неизвестный. А еще спустя некоторое время стало известно, что девушка обращалась точно с таким же заявлением в полицию два года назад. История полна странностей и, как минимум, неоднозначна. Но сторонники Навального, в том числе видные личности с большой аудиторией, распространили информацию о пытках в первоначальной версии. Естественно, без дальнейшего уточнения. Опять же — это мелочь. И это отличный политический ход.

Но, действуя постоянно по логике утилитаризма, можно очень быстро угодить в серьезный моральный конфликт. Точнее, окончательно лишить общество возможности выбраться из той моральной ямы, в которую оно угодило в "тучные годы" правления кооператива "Озеро". Потому что любое общество может жить только основываясь на моральных принципах и устоях. Чтобы не перейти к произволу и варварству. Мораль живет на высшем государственном уровне, она есть на среднем уровне общества, и она есть на уровне индивидуума. Часто кажется, что если один человек совершает поступок, порочный с точки зрения морали, то это никак не скажется на уровне морали в обществе. Но, если порочные поступки начнет совершать большое количество людей, то это обязательно перейдет на следующий уровень. И когда–то сами законы будут применятся выборочно, потому что общественная мораль порочна. Потому что на уровне одного человека это приемлемо. Ну а если на политическом уровне приемлемо обманывать или недоговаривать в мелочах, то почему же это будет неприемлемо делать в больших вещах? Тем более когда любые поступки и мысли возводятся в абсолют и становятся чуть ли не библейскими принципами. Как, например, считает политолог Владимир Пастухов:

"Своим возвращением он [Алексей Навальный] как бы объявил: „Я есть революция, я еду делать революцию, я возвращаюсь, принеся себя как Иисуса в жертву, чтобы произошла революция".

Теперь о другой, не менее важной политической составляющей. Политическая борьба с преступным режимом, коим является путинская власть, не ведется с позиции собственной исключительности. Таких примеров нет в истории. Невозможно требовать прихода лучших врачей в системе, в которой подавляющее большинство заключенных вообще не получает должного медицинского обслуживания. Условный Дима Дугин (герой одного из расследований Романа Анина о пытках) умирал в информационном вакууме:

"Пока ты там находишься, тебе каждый день приносят мазь «Бодяга» — мазать синяки. Они знают: раньше трех недель ты никуда не выйдешь, и каждый день мажут. Врачи там есть, водят уже в другой корпус в больницу, там все процедуры стандартные: кровь берут, мочу, флюорографию мне делали. На полное обследование у них оборудования нет. Мне нужна была консультация аллерголога, я разговаривал с начальником больницы, а он сказал, что для этого нужно в вольную больницу везти: «доживешь до освобождения».
Лежим мы в палате, и тут привозят прямо в плохом состоянии [заключенного] Диму Дугина из СИЗО–3 «Кольчугино», у него цирроз печени. Он задыхается, к нему подходят санитары, говорят: «Да че его лечить, он завтра помрет», — а врачей никого нет. Он сутки мучился, к нему никто не подходил, ничего не делал, потом ему принесли какой–то аппарат для вентиляции легких.
Он не мог ни ходить, ни вставать, ссался, срался там, мы ему как–то помогали, эти [санитары] вообще никакой поддержки не оказывали.
Он пролежал сутки, на следующий день встал, попросил позвать дневального — он до этого вообще не говорил. Говорит дневальному: «Дай мне святой водички». Потом сказал, что–то ему плохо, будет блевать, ему тазик принесли. Он сел и как будто засыпать начал. Я понимаю, что он умирает, зову врачей, кричу, дневальный прибегает, валит Дугина на эту кровать, пульс трогает и говорит: «****** (кошмар), отъехал». Записал время, пошел врачам сказал; через двадцать минут только пришли врачи с мусорами. Нас из этой палаты вывели.
А на следующий день пацан, который напротив этой палаты сидел, мне говорит: «Они там целую реанимацию развернули, таких аппаратов поприносили». Пока Дима помирал, они на это просто смотрели, а когда он умер, они там забегали, чисто на камеру показать, что они ему все делали. Вот такие там врачи. Хотя женщины в возрасте, общительные, не сказал бы, что они конченные. Но против системы не попрешь — им приходится на это идти. Я там полторы недели еще пробыл, никаких проверок не было, информации по минимуму. Потом меня вернули в Мелехово, а оттуда я в марте освободился".

Утверждать, что Алексея пытают, когда он находится под постоянным взором врачей, громко кричать о нарушении его прав, в условиях, когда к нему практически каждый день ходят адвокаты (которые собственно за эти права и должны бороться), можно разве что с позиции библейского абсолюта, лишенного всяческой критики.

У Алексея ещё есть возможность разрушить преступную систему. Но сделать он это может, лишь перейдя от условных "патрициев" к "плебеям" и избавившись от своей исключительности. Именно этот путь совершил когда–то Ганди (с судьбой которого так часто проводят параллели сторонники Алексея), сын главного министра индийской провинции, получивший лучшее юридическое образование в Лондоне. Он просто стал жить так, как живет обычный человек. Он не требовал для себя лучших условий по причине своего статуса. И именно поэтому он сдвинул процесс с мертвой точки. Массы людей пошли за ним.
А ведь именно исключительность и превосходство одних над другими является на сегодняшний день одной из главных проблем российского общества. Она выражается на самом высоком уровне законов (например в неприкосновенности президента), на уровне общества в привилегированном положении тех, у кого, в силу их статуса, есть доступ к ресурсам, и на уровне одного "маленького человека", который, получив некую власть, мгновенно начинает ей злоупотреблять. А поскольку ею злоупотребляет человек невысокого социального положения, то ею с какого–то момента начинает злоупотреблять и общество. Ну а дальше вы сами всё понимаете...

И закончить здесь остаётся только цитатой из братьев Стругацких:

"У них две цели, одна — главная, другая — основная. Главная — удержаться у власти. Основная — получить от этой власти максимум удовлетворения. Среди них есть и незлые люди, они получают удовлетворение от сознания того, что они — благодетели народа. Но в большинстве своем это хапуги, сибариты, садисты, и все они властолюбивы…".

Но разве властолюбие — это не часть человеческой природы? Вполне себе. И в нём самом нет ещё ничего аморального. Ну только если человек, стремящийся всеми силами попасть во власть, не начинает прикрывать эту свою жажду благими намерениями...