Ещё о моей жизни во время войны. Продолжение-3
В предыдущих постах на эту тему я писала о том, как мне в Приуральном было трудно и плохо — работа на пределе сил, голод, холод, болезни, плохие жилищные условия и т. п. Но с Приуральным связаны не только отрицательные впечатления и переживания, было и хорошее, и ещё какое!
Я человек городской, город — моя среда обитания. В городе мне всё понятно, в городе мне комфортно. И в Приуральном мы с Феликсом вспоминали о городе, как об утраченном рае. Вспоминали немудрёную песенку, городской фольклор:
Вечерний город весь в электросвете,
Бегут трамваи марки А и Б.
В одном прицепе в синеньком берете
Кондуктор Валя с сумкой на плече.
Тряхнув головкой в локонах кудрявых,
Она кричит: «Кто не взял билет?
Потеснитесь, гражданин, вы в вагоне не один.
Граждане, местов свободных нет».
До войны выездом на природу для меня был выезд на дачу, другой природы я не знала. Дачу я не любила, на даче на меня нападала тоска, и вся эта природа была мне на фиг не нужна. В Приуральном я оказалась внутри природы, которая с дачей ничего общего не имела. Природа была огромная, необъятная, бесконечная, и в ширину, и в высоту. Она была самодостаточная, самодовлеющая, человек в ней был песчинкой, пылинкой, возможно, если бы его не было, природа бы этого не заметила. Эта природа меня ошеломила, испугала, я сжалась, стараясь от неё закрыться. Но постепенно между мной и природой начали устанавливаться связи. Я стала открываться природе, а природа открывалась мне. Главным проявлением природы была Степь. Я специально написала слово «степь» с большой буквы, потому что это была государыня-Степь. Она была бескрайняя, ровная, в Казахстане ландшафт равнинный, и простиралась, сколько видит глаз, а глаз там видел далеко. И видел он не одну стихию, а две, землю и небо. В лесу тесно, и небо среди ветвей видно клочками. В городе то же самое. А здесь я впервые увидела небо. Наблюдать за небом и степью было очень интересно, там всё время что-то происходило. Небо есть только над степью. Над морем тоже есть небо, но по морю можно перемещаться только на каком-нибудь плавсредстве. По морю нельзя в одиночестве идти пешком, сливаясь с двумя стихиями.
В степи воздух такой прозрачный, что трудно определить расстояние. Видишь на горизонте вагончик тракторной бригады, и кажется, что он близко. Идёшь полчаса, а он от тебя всё на том же расстоянии. Идёшь час, а расстояние между тобой и вагончиком зрительно не меняется.
В разное время года степь разная… Весной — изумрудно-зелёная, богато расцвеченная тюльпанами. Дикие тюльпаны отличаются от садовых, у них стебель короче и цветки мельче, но цветки разноцветные. Может быть, благодаря неконтролируемому перекрёстному опылению у диких тюльпанов множество цветов и оттенков: белые, красные, лиловые, розовые и даже в полоску и в горошек. В Приуральном тюльпаны называли просто «цветы». Слово «цветы» означало только тюльпаны. У других цветов были названия, а тюльпаны назывались просто «цветы». В нашем тракторном вагончике всегда стоял букет тюльпанов. Вазой служил большой стеклянный резервуар от старой керосиновой лампы. Стекла, фитиля у этой лампы не было, и она превратилась в вазу для цветов. Однажды мне велели выбросить несколько подувядшие тюльпаны и принести свежих цветов. Я решила, что можно для разнообразия поставить другие цветы, не тюльпаны. В степи росли, на мой взгляд, очень красивые цветы, я думаю, что это был тамариск. Стебли у него были, как древесные прутики, а цветы — большие кисти, розовые с сиреневым оттенком. Вот я с большим трудом (прутики рвать было непросто) нарвала этих цветов и принесла к нам в вагончик. Мне сказали: «Что ты притащила, тебя послали за цветами, а ты что принесла?»
Но я хочу продолжить рассказ про степь...Весной, как я уже сказала, она ярко-изумрудная, летом изумруд немного тускнеет, появляется несколько болотный оттенок, а осенью степь бурая, но и бурая она безумно красивая. По бурой степи ветер гонит большие шары перекати-поле. Я ещё не сказала, что в степи всегда ветер, и свист ветра — это постоянный шумовой фон. Зимнюю степь я описывать не буду, вы её сами легко можете себе представить. Но, поскольку в степи всегда ветер, снег не падает вертикально, а ветер его несёт и кружит.
В степи много всякой живности. Там и сям столбиками стоят суслики, их много. Меня удивляло, что мясо сусликов не едят. Они такие красивые, чистенькие, питаются только зерном. Почему бы их мясо не употреблять в пищу? Но не употребляют. Голодают, а сусликов не едят. Если удаётся достать соду каустик, то из сусликов варят мыло. Много мышей-полёвок. Сядешь, прислонишься к копне и чувствуешь, как в копне копошатся мыши-полёвки. Идёшь ночью по степной тропинке, а впереди тебя бегут, прыгают, кувыркаются тушканчики, чистые чертенята. Но самое замечательное, что я видела в степи, это большие птицы — дрофы и стрепеты. Теперь они занесены в Красную книгу, их осталось совсем мало. Моя подруга Нора Аргунова, я о ней рассказывала, у которой особое отношение к природе и животным, очень завидовала мне. Про дроф и стрепетов расспрашивала подробно. А они, когда я работала на тракторе, выпархивали из-под колёс. Я слезала с трактора и искала гнездо, собирала яйца. Все так делали. Яйца мы варили, они были вкусные, дополняли наш скудный рацион.
Я не знаю, как это объяснить, но степь оказала на меня большое влияние. Она была для меня большим переживанием, переродила меня, переформировала. Изменила мой внутренний мир. Если бы в моей жизни не было степи, я сейчас была бы другим человеком. Степь — это всегда красиво, и я там насмотрелась, напиталась этой красотой. Степь — это ещё и музыка. Я писала, что в степи постоянно свистит ветер, но свист этот бывает очень разный. Это музыкальная «тема с вариациями». И вариации довольно значительные. Пушкин в «Капитанской дочке» написал про ветер в оренбургской степи (а Оренбургская область граничит с нашей Западно-Казахстанской). Пушкин написал: «Ветер дул с такой свирепой выразительностью, что казался одушевлённым». Вот одушевлённый — это очень точное слово. В степи всё одушевлённое и проникает в твою душу.
Однажды к нам в бригаду приехал директор МТС. Когда он уезжал, я попросила бригадира разрешить мне на ночь уехать в посёлок. Раз в неделю разрешали поехать на ночь домой, помыться. Директор взял меня в свою коляску. Стал со мной разговаривать, спросил, как мне, городскому человеку, здесь живётся. Я сказала: «Здесь степь». Он сказал: «Степь, и что?». Я ему объяснила всё про степь. Он спросил: «А люди в этой степи? Какими они вам показались?» Я сказала, что люди здесь, как дети. Директор удивился. Но я действительно приуральских жителей так воспринимала. В городе шестилетний ребёнок знает о мире больше, чем здесь знали бородатые старики. Жизненный опыт этих людей был очень ограниченный. Многие, большинство, за пределы посёлка никогда не выезжали. Железнодорожная станция Казахстан была всего в 40 километрах. Те, кто возил зерно на элеватор, видели железную дорогу и поезд. А те, кто не возил, не видели, и им неинтересно было посмотреть. Они никогда не видели даже двухэтажного дома, не говоря уже о многоэтажном. Я пыталась им рассказывать. Они спрашивали, как попадают на верхние этажи, и я рассказывала про лифт, но им это было не шибко интересно. В казахском колхозе казахи больше меня расспрашивали о мире, который они не знали, и с большим интересом слушали. Правда, с наиболее образованной и интеллектуальной частью населения Приурального мне не пришлось познакомиться. В Приуральном была школа-семилетка. А те, кто хотел получить полное среднее образование, должны были в старших классах школы учиться в Бурлине. Это было связано с определёнными трудностями и расходами. Нужно было снимать квартиру в Бурлине, непонятно, как и чем питаться. Учреждений общепита в Бурлине не было. Снимали квартиру с питанием, и это получалось недёшево. Девушек со средним образованием в Приуральном не было. А из ребят я в бригаде познакомилась с Венкой. Он показался мне человеком вполне образованным, мы говорили с ним на равных. С другими ребятами со средним образованием я познакомиться не успела, их всех забрали в армию той же осенью, что мы приехали в посёлок.
В тот сезон, что я работала в казахском колхозе, мама работала учётчиком в нашей тракторной бригаде в Приуральном, я о её работе в бригаде потом подробно расскажу. Так вот, при маме в бригаду приехал директор МТС и спросил про меня. Ему объяснили, что я в этот сезон работаю в казахском колхозе Жетекше (слово «жетекше» значит «вожатый»). Директор был недоволен, говорил, что не надо было меня отправлять в казахский колхоз, мне и в русском колхозе сложно, а там ещё и незнание языка. Спрашивал, есть ли от меня какие-нибудь вести из Жетекши, как мне там. Мама мне говорила, что директор МТС приехал в бригаду вроде бы по делу, а разговор был только о тебе. Мама спросила: «Чем ты его так зацепила?». Я сказала, что чем я его зацепила, я не знаю, а чем он меня зацепил, я могу объяснить. Мама сказала: «Этого ты можешь мне не объяснять». Я спросила: «Ты тоже заметила?». Мама сказала: «Конечно, заметила». Я уточнила: «Ты заметила, что он похож на папу?». Мама сказала: «Невозможно было этого не заметить, родные братья редко бывают так похожи». Вот такой у нас был директор МТС, похожий на моего папу, как родной брат.
Продолжение следует.