Собирая красную розу: об архивной выставке Александра Жунёва в ЦГК
С чего вдруг вообще так получилось — выставка Александра Жунёва перед Новым годом? Никакого инфоповода, никакой памятной даты, ничего такого. На самом деле, мы стали думать над ней ещё ранней осенью, когда получили возможность поработать с архивом Александра — трафаретами, эскизами, расходными материалами, фотографиями, составлявшими две подготовленные ещё им самими импровизированные выставки, некоторыми объектами. И мы, честно говоря, довольно долго думали, что же со всем этим делать.
В рамках проектов «Соседи по Перми» и «Бумажное прошлое» Центр городской культуры вместе с партнёрами уже несколько лет исследует подходы к личным архивам, эго-документам и персональной памяти. Мы даже проводим встречи, на которых обучаем этому желающих. Но при этом надо отдавать себе отчёт, что не существует каких-то универсальных способов работы с персональной памятью, если только мы хотим оставить её живой и дышащей, а не породить очередную тяжеловесно-мемориальную выставку в стиле «каким он парнем был». Поэтому всегда приходится импровизировать, исходить из имеющегося материала. В данном случае это было нетрудно: то, что было у нас на руках, как будто бы само по себе разделялось на две большие главы, которые, конечно же, не претендовали на полное описание творческого пути Жунёва, но выявляли в нём пару важных акцентов, на которые мы и решили обратить внимание.
К первой истории мы почти и не притрагивались, обойдясь с ней как можно более деликатно: просто перенесли в наше пространство две фотовыставки, к которым не добавили ничего своего — в своём время, более десяти лет назад, Александр уже подготовил и оформил их самостоятельно, и, к нашему счастью, они дошли до нас в том виде и составе, в котором задумывал автор. Это своеобразная ретроспектива раннего творчества Жунёва. Сегодня, по прошествии времени, хорошо видно, что эти самодельные выставки отражают вполне конкретный период его творчества — идеалистически-наивный, полностью посвящённый производству красивых, позитивных и жизнерадостных вещей, которые, по задумке автора, должны украшать город и дарить пермякам хорошее настроение.
Вторая история сложнее: за годы Жунёв стал относиться к городу с бóльшим вниманием и участием, а желание «дарить людям радость» более не соответствовало его амбициям — он справедливо ощутил себя полноправным актором уличной жизни, способным исследовать город, задавать вопросы, формулировать и отправлять вовне критические или провокационные высказывания.
Поздний Жунёв начинает тяготеть к камерным работам, к работам, пригодным для существования не на улице, а внутри помещений и галерейных пространств. Можно предположить, что это связано со многими факторами: тут сказывается и неизбежное повышение статусности (обретя имя и федеральную известность, Александр остался собой, но при этом адекватно воспринял и цену собственного труда и творчества, отчасти перейдя в «галерейный» формат), и изменение контекста. Во многом улица из дружественного открытого пространства превратилась для художников в пространство риска, часто ничем не оправданного. Пространство свободы во многом схлопнулось, и для многих авторов это определило смену творческой стратегии. Конечно, это история не столько про конкретного художника, сколько про время, в которое мы все теперь живём, однако отчасти она касается и Александра — очередной виток своей творческой биографии он в высшей степени обратил на пользу себе и другим, создав множество замечательных произведений, прекрасно чувствующих себя внутри галерейной экспозиции.
Это всё понятно — вот, есть архив, есть возможность сделать пару наблюдений относительно этапов творческого пути художника. Ничего и не добавишь, даже последний абзац текста я просто по большей части утащил из собственной же аннотации: помести его хоть в выставочное пространство, хоть в неформальную колонку, смысл не изменится. Но так историю не прочувствуешь, никакого преодоления барьеров в этом нет. Поэтому и возникла «Уральская роза: Cover». Изначально так называлась большая работа на заборе улицы Петропавловской, имитирующая узоры со старого бабушкиного ковра. Несколько недель назад она таинственно исчезла — непонятно кто с неизвестными целями тщательно отколупал каждый кусочек скотча с забора-сетки. В пространстве ЦГК эту розу можно восстановить, к процессу сборки может присоединиться любой желающий — и это одновременно история и про архивы (Жунёв оставил и палитру цветов, и технологию работы, и эскизы, поэтому некоторые его работы можно взять и вот так вот воссоздать) и про то, что живая память — это наше общее дело и общая ответственность, и наше неравнодушие и любовь к творчеству конкретного человека в этом играет далеко не последнюю роль.
Тут ещё вот что кажется важным проговорить. Мне, автору этих строк, они даются довольно-таки тяжело. В провинциальном городе-миллионнике, в котором достаточно небольшое художественное комьюнити и тесная арт-тусовка, все всё помнят. В период пика активности Саши Жунёва, в конце нулевых и первой половине десятых, я относился к нему и к его работам критически: они казались мне слишком прямолинейными, иногда построенными на слишком простых приёмах, иногда слишком дидактичными. Многие из них кажутся мне таковыми и сейчас, и было бы как минимум лицемерно делать вид, будто всё для меня не так, нарочито тактично высказываться о творчестве Саши или бить себя в грудь, раскаиваясь, что не разглядел художника при его жизни.
Нет никакого достоинства в том, чтобы набиваться в почитатели к покойному творцу. Но дело и не в этом. По стечению обстоятельств буквально вчера я прочитал на сайте ещё одного проекта, с которым сотрудничаю, рецензию на книгу о науке и лженауке, благодаря которой смог кое-что сформулировать. Как меняется мир после того, как одна концепция приходит вслед за другой? Вот был мир, который идеально описывался в рамках концепций Ньютона, а потом пришёл Эйнштейн и... отменил Ньютона? Нет, это не так работает. «Отношения между предшествующей и последующей парадигмами — это известный рисунок утко-зайца. Да, мы действительно стали „более лучше“ понимать мир. Но не потому, что апгрейдили предыдущую парадигму или опровергли её, а потому, что изменили саму оптику».
Так и с творчеством Саши Жунёва: сами работы в моих глазах не изменились, зато внутри меня изменилось нечто куда более важное: сам способ отношения к творчеству, сама оптика. Говорить о достоинствах и недостатках конкретных работ — это слишком приземлённый и не особенно актуальный разговор, для этого не нужно большого ума. Именно работа с архивом и наследием позволяет сменить оптику, перейти на более широкий контекст, а в этом контексте переоценить важность Жунёва как явления, как меняющегося художника, с которым в первую очередь ассоциируется целая эпоха в местном стрит-арте, просто невозможно. Это свершившийся факт, его не отменить.
И эти высокопарные слова уместны не потому, что того, о ком они сказаны, с нами больше нет. В конце концов, мало ли уже на нашем относительно коротком веку было культурных героев, которые казались нам знаковыми и значимыми, но, уйдя из жизни, не прошли проверку памятью и просто растворились, забылись всеми кроме близких людей и особо преданных фанатов? Да достаточно. Но Саша Жунёв не из таких, поэтому не просто, как это принято говорить, «память о нём жива», но и сама эта память живая, порождающая новые инициативы и вдохновляющая целые поколения новых художников — и прекрасно, если каждый из них будет относиться к городу хотя бы отчасти так же внимательно, как это делал Саша.