«Человек со смартфоном –<br />это ходячая лаборатория»
О первых советских школах в сети, школьном краудсорсинге и вкусе к исследованиям
Впервые компьютеры в обучении попробовали использовать еще в 60-x, почему многие до сих пор воспринимают это как нововведение?
Образование должно быть консервативно. В разное время в школы пытались внедрить кино, телевидение, когда-то телеграф, но ни одна из этих «новых технологий» не прижилась. Перестройка конца 80-ых помогла внедрить в школы компьютеры, сделала людей свободнее в плане коммуникаций, но большинство тогда понятия не имели, что такое сети. Может быть, кроме небольшого количества человек, группы энтузиастов, которые сегодня уже академики, а тогда были тридцатилетними докторами наук.
Кто были эти люди?
Я начинал в проекте «Школа», которую в начале 80-ых в Москве создал Евгений Велихов, вице-президент Академии наук. Возглавил проект Андрей Ершов, создатель первых программ для БЭСМ, автор знаменитого «Лексикона» и основатель Машинного фонда русского языка; его замом стал молодой доктор наук Алексей Семенов. В разное время в проект входили наиболее интересно мыслящие люди из разных областей науки: Анатолий Кушниренко и его команда с мехмата МГУ, которым удалось в более чем скромные машины с 32 кб памяти запихнуть текстовый редактор, обучалки, игры; Степан Пачиков, создатель Параграфа и Evernote; Александр Звонкин, написавший одну из лучших в мире книг об обучении маленьких детей математике; Михаил Ройтберг, один из крупнейший российских биоинформатиков, философ-дизайнер и знаток джаза Леонид Переверзев, педагог-теоретик с душой ребенка Борис Бим-Бад. Наши семинары в кабинете Велихова в здании Президиума АН СССР затягивались до глубокой ночи. Спорили о том, как и зачем должна происходить компьютеризация образования. Первые IBM PC стоили абсурдные три тысячи долларов, но мы понимали, что будущее образования связано именно с этой техникой, а некоторые чувствовали, что и с сетями.
Но тогда мало кто понимал, что это такое.
Простые люди в Америке и России хотели наводить мосты, холодная война кончалась. В это время я начал создавать совместный российско-американский проект с Национальным географическим обществом. Его директор по образованию Моника Бредшер вместе с известным ученым из MIT Робертом Тинкером задумала проект «Kids Network». Предполагалось, что дети будут вместе изучать экологию Земли — я решил подключить несколько российских школ к этому проекту. Московской школе 57 кто-то подарил компьютер Apple 2GS. Выглядело это так: дети ставят компьютер на тележку и с визгом вкатываются в кабинет директора школы Сергея Менделевича, где был единственный доступный телефонный джек. Втыкают 9600 bps модем в сеть, выходят на связь, видят довольно плохие изображения пикселированного земного шара и представляются. Когда первая советская школа появилась в сети KidsNet, школы-участники со всего мира пришли в невероятный восторг. В течение месяца в Москву шли мешки писем, открыток и приглашений. Невероятно, но именно дети пробивали информационный железный занавес. В течение трех лет мы подсоединили еще десяток школ, включая региональные школы. Сложилась уникальная ситуация: родители не знали, что такое сеть, а дети использовали единственный и редкий по тем временам компьютер и выходили на связь с миром.
Даже сейчас, если вы подключаете какую-то региональную школу, там это запросто может оказаться таким же событием, как в 80-ые.
У нас есть замечательная школа из мало кому известного места: оттуда нам пишут, что GlobalLab — одно из главных событий их поселка. Теперь там и компьютер, и выход в сеть — забытый поселок вдруг стал заметной точкой на всемирной карте.
Позже, в конце 90-ых, я пробовал создать сетевую школьную лабораторию: начал присоединять к компьютеру датчики магнитного поля, измерители света, звука, тепла. Так на стыке идей компьютерной сети и компьютерной лаборатории возник GlobalLab. Впрочем, потом оказалось, что до меня этим уже занимался упомянутый выше Боб Тинкер. Мы подружились и стали вместе привлекать школы к исследовательскому взаимодействию. Дети начали реально соединяться друг с другом: можно было, например, услышать, как журчит ручей на Гавайях или стрекочут цикады во дворе школы в Токио. Это было чудом. Тогда мы впервые использовали общую базу данных — школьники могли обобщать и анализировать свои наблюдения. В 90-ые годы проект триумфально шел по миру, правда, главным образом, силами авантюрных, отчаянных учителей. О нас много писали: Wired, Fortune, я был на обложке Electronic Learning под подписью: «GlobalLab’s Soviet Director». Потом мы договорились с крупным издательством, и они выпустили GlobalLab как годовой курс для старшей школы, но он не прижился.
В 90-ые годы проект триумфально шел по миру, правда, главным образом, силами авантюрных, отчаянных учителей.
Тогда вы остановились и вернулись к идее только в последние годы?
Я стал заниматься совершенно другой вещью — компьютерной молекулярной лабораторией Molecular Workbench. Но меня не покидала идея возродить GlobalLab. Продукт мы сделали, но надо было двигать его в школы, нужны были координаторы, помощники. С 2007 проект существовал только в России и двигался из нее в мир. К нам присоединялись школы из постсоветского пространства, из некоторых европейских стран, из Кореи, но мы особо не продвигались — денег не было и сил тоже.
Дело в том, что мало разработать хороший проект — надо уметь донести его до людей. В мире время от времени возникают перспективные сетевые проекты, ориентированные на детей, через два — три года они исчезают в небытие. Наука устроена так: вы получаете грант, продвигаете фронтир на метр или на километр, но при этом не занимаетесь внедрением и разработкой продуктов. Для этого нужны совсем другие люди и ресурсы.
Наука устроена так: вы получаете грант, продвигаете фронтир на метр или на километр, но при этом не занимаетесь внедрением и разработкой продуктов.
Кто вам делает платформу?
Мы все сами делаем. Еще разрабатываем датчики-приложения для смартфонов. Представьте такой проект — описание шума во всех московских ресторанах. Какой шумнее, какой тише? У нас есть мобильное приложение glSound2, оно и превращает ваш телефон в шумомер. Для подобных проектов появился странный термин в литературе — cognitive surplus. «Cognitive» — это все, что связано с мозгами, «surplus» — это избыток. То есть, грубо говоря, людям часто нечего делать. Вот он сидит, скучает. Почему бы не сделать что-нибудь полезное.
То есть, вы хотите расширить сеть и на взрослых?
На всех. Но ребенок может быть хорошим проводником новых веяний. Ведь человек со смартфоном — это ходячая лаборатория.
Если вернуться к платформе, насколько ученик в ней свободен? В классе часто бывает, что вроде занимаешься исследованием, а на деле смотришь за всеми остальными. А у вас можно начать что-то измерять самостоятельно?
Аккаунт может завести любой человек — у нас пока нет входа для классов. Поучаствовав в двух-трех проектах, он получает определенный навык и возможность предложить собственное исследование. Вот, представьте, есть у ребенка вопрос и он не знает, кому его задать. Родители заняты или не знают ответа, учителю вообще не до того — надо отчеты писать. А у нас можно задать вопрос международному сообществу и увидеть данные в виде инфографики. Мы пытаемся сформировать у детей вкус исследованию, привычку к самостоятельному мышлению. Это долгий путь.
Надо уметь задавать правильные вопросы.
Разумеется. У нас есть шаблоны, но мы стараемся делать их гибкими. Потом можно посмотреть географическое расположение ответов, построить графики соотношения и даже совершить открытие. Наша редакция придумала одно очень симпатичное исследование — «История одной улицы». Есть гипотеза, что в разные исторические периоды названия улиц давали на основе разных принципов. Например, улицы стали называть именами исторических личностей только в XIX веке, а раньше были Северная, Южная. Мы предположили, что, глядя на название улицы, можно сказать, в какой исторический период оно было дано. Я не говорю, что вы прямо все бросите, побежите исследовать. Но тем, кто интересуется топонимикой, историей географических названий, проект может быть интересен.
У проекта есть научные партнеры? Ведь дети по всему миру могли бы измерять уровень шума или уровень загрязненности воды, а потом отправлять данные реальным ученым или даже бизнес-заказчикам для более серьезных выводов.
У нас в редакции очень увлеченные люди, я все время на них давлю — надо искать реального заказчика. Это серьезное дело: ученые должны поверить, что дети, снабженные смартфоном, тоже могут собирать и тщательно документировать информацию. А некоторые говорят: «Вы что, хотите превратить детей в роботов по сбору данных?» Но в этом нет ничего плохого. Почему это хуже, чем, например, играть в какую-нибудь компьютерную стрелялку?
Или бездумно решать однотипные задачи в школе.
Или просто ничего не делать. Вот вы, наверное, учили в школе буферные растворы или третий закон Менделя, но все это, чтобы порадовать учителей и родителей. Я же являюсь сторонником проверенной педагогической модели «learning on demand» — образование по запросу. Нужно создавать у ребенка потребность в знании — а она возникает тогда, когда знания могут немедленно применяться на практике. Допустим, несколько тысяч людей собирают дождевую воду и измеряют ее кислотность, а потом данные каждого помещаются на общую карту. Если при этом оценивать направление ветра, можно узнать, откуда приходит кислый дождь. Иногда на голову капает довольно крутая серная кислота, потому что электростанции топят плохим углем. От этого портятся волосы, разрушаются мраморные скульптуры. И это не так трудно — собрать литр дождевой воды, туда сунуть какой-нибудь датчик или полоску индикаторной бумаги. Дальше возникает интересный вопрос: а совместимы ли вообще эти данные? Как стандартизировать условия, как сделать методику измерения одинаковой, а данные сопоставимыми? Надо предложить всем сделать один и тот же буферный раствор с известным pH, потом проверить соответствие приборов. Это уже довольно высокая химия, хорошая наука, и для ЕГЭ полезно.
Ученые должны поверить, что дети, снабженные смартфоном, тоже могут собирать и тщательно документировать данные.
Как вы планируете монетизироваться?
Участие в проекте, базовые сервисы будут бесплатны. Но мы постепенно начнем создавать внутри проекта больше образовательных сервисов — поддержка портфолио, проверка знаний, тренинги, дипломы. Будет и платная подписка с доступом к более широкому списку образовательных сервисов.
Но покупать их, видимо, будут уже родители, а не школы.
Неизвестно. В новых федеральных стандартах от школы требуется участие в проектах. И мы хотим стать единой платформой для школы и класса. Здесь они могут найти идею проекта, команду, инструменты. Конечно, нам бы хотелось, чтобы и родители поняли, что это лучше, чем компьютерные игры. Мы будем геймифицировать наши проекты, но исследовательский компонент останется сильным.
В американском образовании многое построено на проектах. Но в русских школах настоящие исследования — редкость, чаще это выглядит как «Давайте все расскажем про свои увлечения». Что вы понимаете под проектами?
Исследовательской деятельностью можно заниматься всю жизнь, а проекты обычно имеют начало и конец. Мы создаем гибрид. Не все имеют опыт и вкус к научной работе, но исследованиями мы занимаемся всегда, даже если не обучены. Человек даже может не вербализовать методы, которые он применяет в своих исследования, но в них есть и анализ, и синтез, и статистика. Я помню смешную историю, как одна дама, видя распечатку с кредитной карты, заметила, что муж чаще обычного стал на машине пересекать мост имени Джорджа Вашингтона, ведущий из Манхеттена в Нью-Джерси. Этот интуитивный статистический анализ в конце концов привел к серьезным осложнениям в семейной жизни этой пары. Хотя это была лишь корреляция, за ней последовало обсуждение причинности. Так и в науке. Почти в любом проекте можно начать с поиска корреляции. Кто больше занимается баскетболом — мальчики или девочки? А кого чаще держат дома — кошек или собак? Дети в совместной работе конструируют новые знания. Звучит очень пафосно, но это может касаться даже чего-нибудь очень маленького. Тут работает важный принцип краудсорсинга — совокупность неуникальных данных может быть уникальной. Представьте, что вы сообщаете простую вещь — вылет первого комара в мае в вашей местности. Когда они принимают решение вылетать или оставаться в зимней спячке, они суммируют все данные о климате. Если привлечь данные такого рода, собранные десятками тысяч людей со всего мира, можно получить интересную климатическую линию, из которой понятно, меняется климат или нет. А всего-то делов — просто нажать на кнопку «видел комара», и еще фото хорошо бы, чтобы ученые были уверены — да, комар.
Не все имеют опыт и вкус к научной работе, но исследованиями мы занимаемся всегда, даже если не обучены.
А сейчас вы сами отсеиваете проекты?
Сейчас да, но в дальнейшем надеемся применять рейтинги вместо цензуры. Мы скоро опубликуем диалог между нашим тьютором и мной. Он будет называться «Диалог лирика и физика». Она говорит: «Я хочу сделать проект, в котором люди будут коллекционировать закаты. Каждый закат — единственный. У нас будет карта, там место и закат. Красиво, да?» Я говорю: «А почему это исследовательский проект, а не просто галерея фотографий, которую можно поместить на любом сайте. Мы же лаборатория». Пауза. Я говорю: «Давайте подумаем. В закате какая у нас переменная? Цвет. А отчего может зависеть цвет? От угла наклона солнца. Так как угол наклона — это функция времени, пусть они сообщают время наблюдения. Но я подозреваю, что цвет заката может зависеть еще и от запылённости воздуха. И может выясниться, что цвет заката является индикатором качества воздуха — наличия пыли, крупных частиц». Все это очень интересные проекты для физики и даже для изобразительного искусства.
Наталья Чеботарь