Война Чухрая

К 100-летию со дня рождения автора фильма "Баллада о солдате" отрывки из его книги "Моя война"

"Я думал о "Балладе", еще не зная ни ее названия, ни ее сюжета. Она жила во мне со времен войны, я ощущал ее как свой долг перед памятью тех, с кем вместе шел в бой и кто не вернулся с войны. Я помнил, какими они были, и дал себе слово когда-нибудь рассказать о них людям".

Когда в 1959 году "Балладу о солдате" выпустили в прокат, ее запретили показывать в крупных городах и столицах союзных республик. Получилось, что провинция увидела фильм раньше москвичей. Мои будущие родители, вспоминает Дмитрий Шеваров,  в тот год уехали по распределению на целину на Алтай и увидели фильм в Барнауле.



Григорий и Ирина Чухрай. 1944 год.

А в 1962-м, за пару недель до того, как мне придет пора появиться на свет, моя мама в третий раз пошла смотреть "Балладу о солдате".

Вернувшись домой, мама записала в дневнике: "Лента уже в некоторых местах порванная, поцарапанная, с белыми полосами (дай Бог каждой картине такую "несчастную" судьбу). Все уже знакомо до мелочей, до каждого слова и каждого кадра. Но не может не волновать. Вот сила подлинного искусства. После сеанса идут люди. Две старухи и старик. Он говорит: "Неужели снова сыновей на войну посылать?.." Старухи вздыхают".

Четырехлетнюю маму бабушка увозила из осажденной Одессы последним эшелоном. Когда в пути налетали немцы и начиналась бомбежка и все бросались из вагонов в лес, бабушка заталкивала внучку под нижнюю полку. У бабушки было больное сердце, она не могла бегать.

А будущий режиссер "Баллады о солдате" младший сержант Григорий Чухрай лежал тогда раненый в госпитале в Харькове. Ранение было сравнительно легким и вскоре 20-летнего Чухрая назначили командиром взвода престарелых ополченцев, работников торговли, которые и винтовку-то видели только в кино. Взводу приказали защищать станцию Харьков-Сортировочная.

О том, что было с Чухраем дальше, он рассказал сам в своих записках. Не буду их пересказывать.

Книгу "Моя война" Григорий Чухрай написал в конце жизни, в 1990-е. К тому времени его имя уже давно стояло в одном ряду с Федерико Феллини, Ингмаром Бергманом, Анджеем Вайда и Акирой Куросава. Но вот что странно: этой книги Чухрая почти никто не знает. Изданная двадцать лет назад маленьким тиражом, она больше не переиздавалась.



Кадр из фильма

"Моя война": Глазами десантника и режиссера

1941-й

"На станции Харьков-Сортировочная к рельсам медленно двигались три танка.

- Нечего паниковать! Это наши танки! - спокойно объявил я. - Откуда здесь взяться немцам?

Но танки вздрогнули, и через наши головы, шелестя и шипя, полетели снаряды. Один... другой... третий...

- В ружье! - героически скомандовал я.

Но все мои вояки повалились на дно окопа и лежали не двигаясь. Я схватил свою винтовку и стал стрелять по танкам. Огонь со стороны немцев усилился. Снаряды летели через наши окопы, а мои солдаты бездействовали. Я отстреливался, бегал по окопу, матюгался и пинками сапог поднимал боевой дух своих "стариков". Они поднимались на ноги, но только я поворачивался к другим, эти снова оказывались на дне окопа. Между тем с нашей стороны заработала артиллерия. Теперь и наши снаряды, шипя, летели через наши головы и рвались вокруг танков. Шум боя усиливался. В углу окопа, от страха надев противогаз вверх трубой, лежал толстый мужчина. Я подбежал к нему и сорвал противогаз. На меня смотрели глаза, от страха потерявшие радужную оболочку.

- Если бы все люди были честными, - простонал он, - то и войны бы не было...

Я плюнул от омерзения и, схватив винтовку, снова начал стрелять. Танки попятились, развернулись и начали уходить. Наступила долгая тишина и только толстый философ всхлипывал, обхватив лысеющую голову руками. Не скоро кто-то из моих торгашей осмелился выглянуть из-за бруствера окопа, и я услышал победный крик:

- Они ушли! Мы победили!!!

"Хороши победители", - подумал я.

Телефонистка

Город Калач находится километрах в 120 к западу от Сталинграда. Пополнившись новым составом, наша дивизия была выдвинута еще километров на восемьдесят западнее Калача. Миновали станицу Облинскую, развернулись, заняли оборону и сразу стали рыть окопы. Знали: противник где-то на подходе. Но где?

Набросили "кошку" на телеграфные провода, стали звать:

- Мы Советская армия, кто-нибудь, отзовитесь!

В ответ тишина, только гудят провода. Когда иссякла надежда кого-нибудь услышать, вдруг тоненький голосок.

- Ой, слушаю!

- Кто ты?

- Телефонистка.

- Где ты находишься?

- В станице.

- Как называется станица?

- Чернышевская.

Станица Чернышевская в 30 километрах от нас.

- Что у вас делается?

- Наши ушли. Все попрятались. Я тоже ухожу.

- Ты комсомолка?

- Да.

- Ты нам поможешь, если будешь смотреть в окно и сообщать нам все, что увидишь.

Ответила не сразу упавшим от страха голоском.

- Хорошо...

Через несколько минут мы запросили:

- Девушка, ты еще там?

- Да.

- Не уходи. Смотри в окно.

- Я смотрю.

- Что видишь?

- Ничего. Только шум моторов.

- Самолеты?

- Не знаю.

Проходит еще немного времени. Вызываем - нет ответа. Повторяем вызов еще и еще - результат тот же. Решаем, что девушка ушла. И вдруг опять ее голосок, тяжело дышит в трубку:

- Вы слушаете?

- Да, слушаем. Почему не отвечала?

- Бегала смотреть... Немцы подходят к станице. Танки.

- Много?

- Да! Они вхо...

Связь прервалась на полуслове. Так мы узнали, что в Чернышевской уже немцы. Кто была эта девушка и что с ней стало потом - не знаю, но мне на всю жизнь запомнился ее испуганный голосок.

Отпуск

Все время, пока Ирина была в оккупации, мысли мои были о ней. Я боялся потерять ее. Теперь, когда Кавказ освобожден, я решил, что найду ее и женюсь. Последнее время я думал только об этом. Я слыхал, что за каждый прыжок в тыл врага по приказу Сталина полагался двухнедельный отпуск. Но никто этим приказом не пользовался. Это было как-то не принято. Я решил, что на этот раз я должен получить отпуск. Благо представилась командировка в Москву, я пришел на Кировскую в штаб ВДВ и попросил дать мне двухнедельный отпуск.

В те времена добраться до Ессентуков за неделю было практически невозможно. Я проявлял чудеса эквилибристики: перескакивал с одного эшелона на другой, ехал на площадке, окружающей котел паровоза, и на открытых платформах, и в паровозном тамбуре, и в буферах.

Только на пятый день пути, ночью, я оказался в Ессентуках. Пришел на улицу Луначарского и увидел, что на двери квартиры, в которой жила Ирина, висит большой амбарный замок. "Она у тетки! - решил я. - Надо найти тетку. Нельзя терять ни минуты!"

Адрес тетки я знал: Пятигорская, 17. Это на другом конце города. Бегом отправился на Пятигорскую. Город спал, погруженный во тьму. Номеров на домах не было видно. Чтобы добраться к номеру и разглядеть его, я попробовал подняться к нему по водосточной трубе. Она не выдержала нагрузки и оборвалась. Но по трубе следующего дома, я все-таки добрался до номера. В темноте рассмотреть номер было невозможно. Достал зажигалку, осветил - номер 13. Дальше вычислить, где находится 17-й, было нетрудно. Зашел в небольшой двор. Маленькие, похожие на сарайчики домики. Постучал в первый попавшийся. Там проснулись, переполошились, отперли дверь. Это была армянская семья. Узнав, что я ищу Ирину, побежали к такой же сараюшке у самых ворот и стали стучать в дверь.

- Дина Тихоновна, к вам приехали с фронта!

Тетя Дина хотела постелить мне постель, но я объяснил ей, что не могу задерживаться и, получив адрес Ирины, бросился на станцию к электричке.

Когда я приехал в Пятигорск, уже рассвело. Нашел двор, где жила Ирина, но будить ее так рано не стал: пусть поспит вдоволь. Решил пойти на базар и там подкрепиться. На базаре было пустынно, появлялись только первые торговцы. У одного из них я купил еще теплую кукурузную лепешку. Какая-то женщина принесла на базар ведро сирени. Я купил все ведро и с огромным букетом в руках отправился вновь по заветному адресу. Теперь я уже не стал ждать, а забарабанил в дверь.

- Кончайте спать! Гость приехал!..



Алеша Скворцов из "Баллады о солдате".

Последний бой

Когда "Баллада..." была снята, директор студии стал требовать, чтобы мы вырезали не понравившиеся ему эпизоды. Мы не соглашались.

Тогда он вызвал нашего монтажера Марию Николаевну Тимофееву.

- Ваш режиссер, - сказал он ей в моем присутствии, - возомнил себя Львом Толстым. Он отказывается вносить исправления в фильм. Студия не может выпустить в свет такой фильм. Я официально приказываю вам лично вырезать из фильма следующее...

Он протянул ей бумажку:

- Возьмите список и приступайте.

Женщина не двинулась с места.

- Вы что, не слышите?

- Товарищ директор, - сказала Мария Николаевна. - Я вас не только не слышу, я вас не вижу! Это фильм памяти тех, кто погиб за нашу Родину, за нас с вами. Портить его я не буду.

Тогда нас вызвал министр культуры Михайлов.

- У вашей картины, - сказал Михайлов, - пессимистический финал. Такой пессимизм недопустим в наших фильмах о войне. Ваш солдат умирает. А зачем нам печалить советского зрителя?

- Но о том-то и рассказ, - ответили мы, - что человечество потеряло одного хорошего человека, а это - большая потеря и большая печаль.

Министр обратился к директору картины:

- А что вы скажете про все это?

Директор картины, который четырежды останавливал съемки, говоря, что я снимаю вредное кино, заявил, что "Баллада..." позорит Советскую Армию. Я вообще-то сдержанный человек, но тут взорвался и заорал: "Ах ты, старый мерзавец! Ты всю войну просидел в Ашхабаде, а теперь защищаешь от меня, фронтовика, Советскую Армию?!".

Министр перепугался и тоже закричал: "Секретарь! Секретарь! Вызовите милиционера!".

А потом было партийное собрание "Мосфильма", где меня топтали за то, что я снимаю фильм несовременный. Я сказал:

- Вдовы еще не выплакали слез по погибшим, у фронтовиков еще раны не зажили, а вы уже называете этот фильм несовременным!

Из зала закричали:

- Не вешай нам на уши лапшу! Исключить его из партии!..

И постановили было исключить. Но кто-то вспомнил, что партия не только карает, но и воспитывает. И мне вкатили строгий выговор".

Полностью текст книги Григория Чухрая "Моя война" доступен на сайте Военная литература