"Контроль был абсолютно невыносимый". Ингушка Марина Яндиева – о побеге из семьи и его последствиях
История Марины Яндиевой из Ингушетии стала известна в конце октября: девушка сбежала из родного дома, где подвергалась насилию. В 2016 году она уже уезжала от родни и скрывалась в шелтере, но тогда влиятельные родственники вернули ее домой, держали под жестким контролем и даже угрожали "убийством чести".
Новая попытка девушки сбежать омрачилась угрозами ее родных юристу северокавказского филиала "Команды против пыток" Магомеду Аламову. Он помог Яндиевой выехать из республики, не зная ни о ее личности, ни о ее истории. Но семья девушки возложила ответственность за ее побег именно на правозащитника и пригрозила смертью ему и его семье, если Марина не вернется домой. Угрозы пока не приведены в исполнение, а путь сбежавшей девушки к свободе и безопасности только начался.
Журналистка редакции Кавказ.Реалии побеседовала с Мариной Яндиевой о том, как родной дом может оказаться тюрьмой, о попытках уйти из консервативной семьи и о планах ингушской беглянки на будущее.
– Расскажите об истории вашего конфликта с семьей?
– В 2011 году я поступила на учебу в московский вуз и жила с сестрами. В 2015-м у меня возник конфликт с родителями, я сказала, что настаиваю на своей независимости и хочу жить отдельно. К тому же я рассказала о своих религиозных взглядах. Это вызвало негативную реакцию матери. Она объяснила мои настроения влиянием моих друзей, увлечений, литературы.
У меня отняли все вещи, связались с моими друзьями и людьми, с которыми я когда-либо контактировала. Написали даже тем, кого я за несколько лет до этого консультировала по поводу поступления в мой вуз. Всем сообщили, что со мной больше не стоит выходить на связь. Это делалось в грубой форме – с угрозами. Меня это шокировало: моя семья была консервативной, но в некоторых моментах я считала ее довольно прогрессивной.
– Правильно ли я понимаю, что конфликт с матерью спровоцировало ваше желание учиться режиссуре?
– Верно, это была совокупность различных факторов, я не могу выделить что-то определенное.
– Сестры, с которыми вы жили в Москве, не поддержали вас?
– Они изначально и полностью заняли сторону родителей. Это было довольно болезненно: я полагала, что мы были близки.
Из-за угроз в адрес моих друзей я окончательно приняла решение сепарироваться от семьи. После этого моя мать созвала своих родственников, и выяснилось, что я давно не исповедую ислам. Тогда в семье приняли решение отвезти меня в Подмосковье на практики экзорцизма. Это было некое коммерческое предприятие, о нем даже писала "Комсомольская правда" (в тексте газеты присутствуют крайне некорректные комментарии о женщинах, подвергающихся домашнему насилию; мы не рекомендуем читать указанный материал, если тема является для вас болезненной, – Прим. авт.), потому что местные жители жаловались на эти "обряды".
Преимущественно туда приводили женщин, некоторых буквально волокли за волосы. Были люди, у которых имелись признаки психических расстройств, и те, кто пришел с обыденными проблемами вроде сложностей в репродуктивной сфере.
Во время "обрядов" всех обязывали закрывать глаза: мне неоднократно делали замечания, что я открываю глаза и смотрю, что происходит вокруг. В какой-то момент я увидела, как женщине сказали лечь на матрас, и человек начал давить ногой ей на горло. Он громко что-то зачитывал, женщина сопротивлялась: окружающие считали, что так нечистая сила проявляет себя.
Потом настала моя очередь. Я уже понимала, как расценивается сопротивление. Мне начали давить на горло, в конечном итоге я потеряла сознание. Меня привели в чувства, и я выбежала из этого помещения. Но из-за того, что я не пыталась сопротивляться, матери сказали, что ["одержимости" или "джина"] у меня нет, и посоветовали "попить водички". Только в последние пару лет я смогла отрефлексировать и избавиться от последствий этой травмы.
– До этого родители или родственники проявляли к вам жестокость?
– У меня авторитарная мать, абсолютно бескомпромиссная, но она никогда не использовала физическое насилие. Только отец проявлял ко мне агрессию.
– Расскажите о вашем первом побеге. Кто помог вам его организовать?
– Инцидент [c "экзорцизмом"] был триггером, после которого я поняла, что не хочу взаимодействовать со своей семьей. Я уехала из дома и через друзей нашла центр помощи пострадавшим от домашнего насилия, но юридической поддержки у них на тот момент не было.
Сейчас развивается правозащитное направление, в 2016 году такого еще не было. Я понимала, что меня рано или поздно отыщут, если я ничего не предприму. Я начала обзванивать правозащитные организации, которые существовали на тот момент, но единственными людьми, которые согласились меня выслушать, были сотрудники комитета "Гражданское содействие". Мы начали разрабатывать план эвакуации из страны, но реализовать его не получилось – меня настигли раньше.
У меня был загранпаспорт, но я боялась оформлять визу, для этого нужно было подавать документы, "светиться". Уезжать в безвизовые страны – всегда большой риск. У меня влиятельная семья, я знаю их ресурсы, так что ближнее зарубежье для меня абсолютно небезопасно.
– Вы обращались в полицию после первой попытки побега?
– Да. Было 28 свидетелей, которые подписали заявление, то есть подтвердили, что видели мое похищение. Я под давлением согласилась сказать, что добровольно поехала домой с родственниками, но у меня по всему телу были синяки, в том числе на лице. Полицейские довольно саркастично сказали, что не видят никакого насильственного воздействия, и ушли.
– Как складывалась ваша жизнь в семье после побега?
– Когда мы обсуждали произошедшее, я стала требовать, чтобы меня отпустили. Мне пригрозили "убийством чести". Причем сказали, что решение оставить меня в живых очень милосердное, что были люди, которые хотели завершить ситуацию моей смертью, но они так "великодушны", что отказываются от этого, хотя к такому исходу всегда можно прибегнуть.
Это было похоже на колонию-поселение. Первые несколько лет контроль был абсолютно невыносимый: меня буквально не оставляли одну в комнате, даже в ванной я не имела права запирать дверь. В последующие годы стало проще, но у меня не было ни личного средства связи, ни возможности самостоятельно выходить из дома. Мои контакты сильно ограничивались.
В первое время мать просматривала все, что я читаю и слушаю, даже книги из нашей библиотеки должны были пройти ее одобрение. На работе контролировать меня не было необходимости: я завершила учебу в Ингушетии и трудилась терапевтом в одном кабинете со своей матерью.
– Сеансы "экзорцизма" повторялись?
– Меня еще несколько раз возили к разным людям, но это было несопоставимо. Когда тебя кладут на пол и гладят по животу – это не самая приятная вещь. Но больше не душат – и на том спасибо.
– Вы пытались вести диалог с родителями?
– Пыталась до последнего, но с моей семьей возможны только монологи – когда говорят они.
– У вас была поддержка в тот период?
– Меня сильно поддерживали маленькие дети [из числа родственников]. Это был спасительный контакт. В определенный момент, когда я перестала что-то требовать от родителей, мы перешли в некое пассивное состояние. Я взаимодействовала с родней, но это было травматично. А вот с детьми мне нравилось общаться.
– Как вам удалось подготовиться к следующему побегу?
– Через несколько лет [тотального контроля] у меня появилась возможность пользоваться чужими устройствами и выходить в интернет. Но насколько бы невыносимой не была ситуация, мне эмоционально было очень тяжело отважиться. Я до последнего не могла поверить, что произойдет побег, и до сих пор не верю, что он произошел. Я очень далека от конца пути.
В 2021 году мне удалось приобрести телефон. Я написала в [правозащитную группу] "СК SOS", они попросили предоставить доказательства ситуации, в которой я нахожусь, и в общих чертах обрисовали, как могут помочь. Я на месяц отказалась от своей идеи, но потом вернулась к диалогу с правозащитниками: у меня повышались суицидальные риски, я понимала, что больше не могу находиться в этом месте.
– Что вы почувствовали после нового побега, когда узнали об угрозах вашей семьи правозащитнику Магомеду Аламову?
– До 23 октября, пока Аламов не объявил об ультиматуме моих родственников, я очень переживала о здоровье матери и о том, как все это сказывается на семье, я испытывала чувство вины. После угроз я поняла, что наша эмоциональная связь с семьей оборвалась. Я привыкла к их действиям по отношению ко мне. Но то, что эти люди оказались способны на угрозы постороннему человеку, поставило крест на наших отношениях.
– Вы не сомневались в решении не возвращаться домой?
– Когда я узнала об угрозах Аламову, я решила, что поеду домой. Мне понадобилось чужое участие, чтобы осознать, что это не самая удачная идея.
– Вы знаете случаи успешных побегов кавказских девушек из дома (до начала записи интервью Марина рассказала, что переживает из-за задержания в Армении сбежавшей из семьи ингушки Фатимы Зурабовой)?
– Я лично знаю девушек, которые предпринимали попытки сбежать, а затем были возвращены. Успешных случаев я, к сожалению, не знаю, но у меня очень узкий круг общения.
Подобные инциденты "держат меня на плаву". Из них я черпаю здоровую агрессию. Я против насилия в любой его форме. Но после таких случаев [как задержание Зурабовой] я осознаю, что об этом нужно говорить.
– Ваши родители продолжают не отвечать на звонки?
– Они изначально отказывались от диалога. Я многократно пыталась с ними связаться, оставила им письмо. Когда я узнала об уголовном деле против меня, я опять им перезвонила, но мои тети сказали только пару реплик.
– Вы хотели бы публично обратиться к родственникам?
– Я даже не персонально к своим родственникам хотела бы обратиться, а ко всем людям, которые преследуют женщин, единственное желание которых, чтобы их оставили в покое.
Хочу сказать, что семьи можно строить не только на насилии. Более крепкие связи возникают благодаря любви, если вы на нее не способны – просто отпустите человека.
– Как вы представляете себе конечную точку вашего пути?
– У меня сейчас много трудностей с документами, но даже если бы их не было, я не знаю, где смогу чувствовать себя в безопасности. Можно сменить имя, но я не хочу скрываться. Я предпочитаю говорить открыто, ведь кто-то должен об этом [о проблемах беглянок с Северного Кавказа] говорить.
Конечную точку вижу там, где смогу хотя бы немного расслабиться, где правоохранительные органы встанут на мою сторону, если мне придется обращаться за помощью. Но я пока не представляю, когда и как это может произойти.
В Армении сбежавшую от домашнего насилия уроженку Ингушетии Фатиму Зурабову доставили в полицию по заявлению родственников. На допрос прилетел ее дядя – он уговаривал 21-летнюю племянницу вернуться домой и обещал "разобраться" со всеми, кто помогал "ребенку" уехать. Правозащитники требуют проверить законность действий сотрудников полиции, которые организовали эту встречу. Сайт Кавказ.Реалии рассказывает, что известно об истории Зурабовой.
ЛГБТК-люди с Северного Кавказа могут чувствовать себя более-менее безопасно только за пределами России. На родине они подвергаются похищениям, насилию, унижениям, конверсионной терапии. Корреспондентка сайта Кавказ.Реалии побеседовала с руководительницей немецкой организации Эвелиной Чайкой, которая помогает кавказским квир-персонам получить убежище в странах ЕС.
Проблема насилия над женщинами остается одной из главных на Северном Кавказе. За последние годы стали известны истории нескольких беглянок из республик; в случае их принудительного возвращения домой они зачастую больше не выходят на связь. Например, так произошло с уроженками Чечни Заирой Сугаиповой, Халимат Тарамовой, Селимой Исмаиловой и Седой Сулеймановой.
В ноябре правозащитники проекта Ad Rem опубликовали доклад об эвакуации жертв домашнего насилия на Северном Кавказе: по их данным, чаще всего за помощью обращаются женщины в возрасте от 18 до 30 лет, наиболее распространенная причина запроса о помощи – физическое насилие в семье, следом идет разлучение матери с детьми и запрет видеться с ними, а также угрозы "убийством чести".