Вестники певчих льдов. Поэзия Роман Рубанов

Ничего не поделаешь: первое впечатление о человеке часто остается с тобою навсегда. Обычно это — внешний вид, картинка, фасад. И ты создаешь в себе образ увиденного.

Иногда впечатление перемещается и на дела человечес­кие. А иногда — и нет.

Вот с поэтами интересно: перстни и кольца Пушкина на указательном и большом,  его длинные ногти и накидки (вспомним классические портреты Кипренского и Тропинина). Ожерелья и шали Ахматовой. Фрак Гумилева и белая сорочка Блока… Помним, помним.

Это к тому, что как увидел я лет двенадцать тому назад на литературном форуме курянина Рому Рубанова в костюме да сверкающих туфлях, так и порешил: строит, строит мужчина образ — себе и нам. Ан нет. Это у него чуть ли не с детства — любовь к опрятности и элегантной строгости. Еще в детском садике посадил, играя, на футболку с ежиками пятно и, пока вели домой, прикрывал это место ладонью: нехорошо, мол.

Он и на встречи с друзьями ходит в костюмах, а они шутят: опять в домашнем пришел.

Между тем 42-летний Роман — отчаянный трудоголик, пахарь из пахарей.

И, как это положено христианину, он не разрешает себе закапывать таланты в землю. А их у него — что пальцев на руке: актер и литератор, музыкант и режиссер, художник.

Поставленные им поэтические спектакли — о Есенине, Цветаевой, Высоцком и фронтовой лирике — классический подход к делу: изучение эпохи и биографий, муки сценографа, подбор музыкального ряда и декламационного посыла (сам же и читает).

Пять лет проучился на теолога, с юности прикипев к Ан­дрею Рублёву. Драгоценные родные места — воспетая им деревня Стрекалово да купеческий Рыльск. В текущем году выпустил пятую поэтическую книгу «Порядок снов», которую любезно составил его поэтический «мастер цеха» — поэт и легендарный редактор Алексей Алёхин.

 В одном из последних поэтических сборников стоит посвящение «Маме и Папе с любовью». Репинская максима «просто и хорошо» кажется ему образцовой. Он прав.

* * *

Сумерки. Ты в синем пальто
мост переходишь как сон.
Быть ноябрю теперь, а потом
Павшино снег занесёт, 

вылетят белые осы из гнёзд — 
вестники певчих льдов.
Вижу, как ты идёшь через мост,
не оставляя следов. 

Краски сгорают, листва летит,
тускло мерцают огни,
реки ломаются, гаснут мосты,
ветер гуляет по ним,

перепевая старый мотив.
Ты, не касаясь земли,
вот она — стоит лишь мост перейти…
Долго ли, коротко ли…

* * *

Ночь сядет в лодку. Скрипнут вёсла.
День медленно пойдёт на дно
И все известные мне звёзды
Уставятся в твоё окно.

* * *

Я всю ночь не спал, я глядел в окно,
геометрию города изучал:
эти ромбы, квадраты, в которых ночь
тянет жилы жёлтые из луча, 

из луча, излучаемого фонарём.
И мне стало жалко и ночь, и луч,
путь, который от лампочки проторён,
одиночество матовых серых луж. 

Как печально это и как светло.
Опускается лист, по лучу скользя,
и фонарь наклоняется, как святой
Симеон, чтобы на руки чадо взять. 

Геометрия рушится, всё летит,
и в луче проступает не Он ли Сам,
отменяя обманчивость перспектив,
упраздняя заносчивый ренессанс.

* * *

— и тело полети — 
сказал он вслух
и тело полетело
се воплоти
смиренный дух
его покинул тело
летало
тело чудо нам явив
— смотри летит — 
и столько стало
на земле любви
что не вместить

Роспись

Поднимут человека на лесах. 
Теперь ему держать руками небо. 
На северном и южном полюсах 
хор херувимский не смолкает, ибо,

когда умолкнут эти голоса
и прекратится музыка живая, 
возможно ль будет небо дописать,
в шершавую доску́ спиной вжимаясь?

Все мышцы наливаются свинцом… 
Но грянет хор мурашками по коже.
К апостолам и ангелам лицом
лежишь и тихо шепчешь: «Святый Боже…»

И дальше кисть работает сама — 
рука её послушно разжимает.
И входит поп и говорит: «Зимаааа…»
И, снег смахнув с плеча, пальто снимает.

* * *

Деревья подпирают небо,
оно тяжёлое, большое,
оно как океан бушует,
в нём провода дрожат как нервы,

оно летит на землю медленно,
оно звенит звезда́ми медными,
а люди прячутся и плачут,
а травы плачутся и прячут

упавших в них живых и мёртвых.
И только белые конверты
взлетают в небо, как стрижи,
чтоб рассказать о тех, кто жив.

опустошение и боль,
любовь и бой.
...и вечный бой.

И только Бог
не спит ночами,
Он — есть начало
и конец.
Он щедр ко мне.

Он, мир дымящийся в пыли,
подымет, многотерпелив.

* * *

Листья летят и поют,
как перелётные гуси,
будто бы лебеди-гусли
сказку бросают свою.

Ждёт их другая земля,
реки, поля с васильками.
Золото, охра и кадмий
землю оставить велят,

чтобы увидеть, взлетев,
как над покинутым раем
спички рябин догорают
тихо шипя в темноте.