«Он записал себе в соратники всех — от Киры Муратовой до Христа»

— Как бы ты объяснил в двух словах несведущему человеку, что такое «Гражданская оборона»?

— Если в двух словах — Егор Летов. Еще в начале своих занятий музыкой и поэзией он придумал дикое количество псевдонимов: Килгор Траут, Джа Егор и много-много других. Отсюда ощущение густонаселенного мира. Когда дело дошло до официальных изданий, приходилось долго объяснять выпускающим компаниям, что все эти люди не будут в претензии и не потребуют гонорар по той простой причине, что их не существует. Это придуманный мир, но придуманный настолько гениально, что в нем можно жить тем, кому в реальности плохо и некомфортно. Мир более интересный, насыщенный, чем то, что нас окружает. Пел же он: «Я ищу таких, как я, сумасшедших и больных, сумасшедших и смешных». Для таких, как он, все этом мире и сделано. Поначалу там жил он и несколько друзей, близких ему по духу: тот же Кузьма Рябинов, с которым они основали группу, Джеф, Манагер, Янка, «Инструкция по выживанию». А потом это расширилось до глобальных масштабов. Летов записывал в свои соратники всех подряд: от Сида Баррета и Киры Муратовой до Христа. Всех, кто выламывался из системы, из матрицы.

— Какое место в этом мире занимала политическая борьба?

— Большое, но Летов боролся не с Советским Союзом, не с ельцинской демократией или путинским режимом, а с системой как таковой, с тем, как устроена не Россия даже, а окружающий мир вообще. «Гражданская оборона» — декларация независимости, обращенная в самые разные сферы, в том числе и в политику.

— Детский вопрос: мир, который построил Летов, темный или светлый, злой или добрый?

— Сложный на самом деле вопрос. Мир этот местами темный и даже черный, но свет там все же был, и с годами он становился все ярче. Просто к свету Летов шел через тьму. Важно помнить, что в жизни и Егор, и Янка были людьми добрыми и веселыми. Да, КГБ, увольнения, преследования, психушка, из которой можно было и не выйти, но все равно шутили, пили чай на кухне, рассказывали друг другу о прочитанных книжках и фильмах, как ни в чем не бывало. Контраст с тем, какими видели их на концертах, огромный.

— А как же панк-рок с его экстремальными проявлениями?

— Но это не панк-рок Сида Вишеса, где все блюют, режут вены и кидаются друг на друга с розочками. Лозунг «Панки, хой!» в устах Егора был ругательством, так он называл откровенную гопоту, которая ставила (и ставит) в один ряд «Гражданскую оборону», «Сектор газа», «Король и Шут». Панк Летова — панк здорового человека.

— Как ты относишься к концертам «золотого состава» «ГО» без Летова в Питере и Москве?

— Как к казусу и ошибке. Группы не существует 11 лет со дня, когда умер Егор. Меня искренне радуют любые трибьюты Летову и «ГО», исполнение летовских песен на концертах и фестивалях. Ни о каких авторских правах и речи нет, пойте на здоровье. Песни для того и написаны, чтобы уйти в народ. Проблема только одна — не надо называть себя «Гражданской обороной».

— Но тогда не было бы стадионных концертов.

— Не соберут они стадионы. Стадионы соберет «Кино», которое объявило о концертах в 2020-м. Там ведется серьезная подготовка, все очень профессионально: видеоарт, новые аранжировки. И главное — никто не пытается петь за Цоя, будет звучать его оригинальный голос, все сделано бережно и с любовью. Но когда пытаются изображать из себя Летова, это заведомо обречено на провал. Я же слышал их в клубах. Вся эта история плохо сделана, левой ногой. Было бы сделано хорошо, другой разговор. Сольные проекты Кузьмы и Манагера, кстати, сделаны отлично, оригинально, интересно. Конечно, они не рассчитаны на большую аудиторию, но творческий потенциал налицо. А тут — зашли не с тех козырей.

И не надо было глупостей в пресс-релизе писать: о том, что Летов просто один из членов группы, о незначительных альбомах (записанные без их участия). А это на минуточку «Звездопад», «Реанимация», «Долгая счастливая жизнь» и «Зачем снятся сны». Работы уникальные, величайшие. Конечно, такими наглыми заявлениями можно создать ажиотаж, хайп, атмосферу скандала. Но монетизировать ее все равно не удастся, а перед людьми неудобно. Как пел Гребенщиков, «если тебе платят за это, скажи, я, наверно, пойму». Я бы понял, если бы концерты так называемого золотого состава были коммерческими, но ведь не получится заработать на них. А тогда зачем? Дань прошлому? Уважение к памяти? Но я как-то по-другому себе это представлял.

— А что скажешь про историю с музеем в омской квартире Летова? Мнения разделились. Кто-то говорит, что это достойный проект, а кто-то считает попыткой присвоить Летова, встроить его в систему.

— Присвоить его не удастся ни власти, ни ее оппонентам. Он принадлежит всем поровну, независимо от политических взглядов. Его слушают и ультраправые, и ультралевые, и патриоты, и либералы. Любовь к Летову объединяет людей, которые в других обстоятельствах друг друга поубивали бы.

С музеем же ситуация сложная. Незадолго до смерти Егор переехал в новую квартиру и перевез туда вещи. Студия «Гроб-рекордз», картины, книжки, артефакты — все наследие Егора находится в другом месте. Осталась убитая трешка в полуразваленной хрущевке с неотодранными плакатами на стене. Может быть, и можно там устроить музей, но когда в этой истории появились Прилепин и компания, они сделали только хуже. Дело не в его взглядах, а в манере поднимать ненужный шум и бить себя пяткой в грудь на федеральных каналах. Это как минимум неделикатно. Вместо того чтобы шуметь, стоит сесть и подумать, реально ли там сделать музей.

Если уж делать, то по-настоящему: собирать вещи, восстанавливать обстановку, обеспечить доступ посетителей. А это значит выселять всех с первого этажа, делать отдельный вход — серьезная работа. Готов ли к этому Омск, где, кстати, Летов ни одного концерта в своей жизни не дал и вообще относился к нему прохладно? Не знаю, не уверен. Но иначе это видимость музея, а не музей. Меня это волнует, а не взгляды Прилепина. Пока я вижу только самопиар, выпячивание себя. Зачем, ничего не сделав, так громко кричать об этом? Это такой же анекдот, как с переименованием аэропорта. Летов бы очень смеялся. Он любил цитировать Григория Сковороду: «Мир ловил меня, но не поймал». Не поймал тогда и не поймает сейчас. Не тратьте время, ребята.

Концерт памяти меня. Из книги «Егор Летов. Моя оборона» (готовится к выходу в издательстве «АСТ»)

Егор чудом не успел сойти с ума за три месяца, проведенные в психушке, Кузьма, несмотря на вполне законное право на «белый билет», отслужил два года на Байконуре, откуда постоянно писал Летову письма, одно другого краше. Тем временем по стране расползались слухи и легенды. А в 1987 году записи «ГО» («Красный альбом», «Мышеловка», «Хорошо!!», «Тоталитаризм» и «Некрофилия») пошли в народ. Качество их поначалу было ужасным. Помнится, на 5-м фестивале Ленинградского рок-клуба в 1987 году кто-то из дружественных журналистов пытался заставить меня послушать «Оборону» с допотопного диктофона. Оттуда доносился только невнятный, при этом совершенно невыносимый скрежет, в котором невозможно было разобрать ни звука, ни слова. Увольте, увольте, только не это, я так не могу. А вот спустя некоторое время появились и вполне пристойные записи, и они сработали, как надо.

Мы тогда еще не знали, что все эти альбомы Егор записал в одиночку, играя на всех инструментах, и разве что вставной номер «Печаль моя светла» Янки Дягилевой выглядел такой шутейной песней от «басистки ГО», коей она вовсе не была. Да и слово «басс» Егор всегда предпочитал писать с двумя «с», уточняя, что «бас» — это Федор Шаляпин. Есть записи — есть группа, пусть это на самом деле всего один человек.

* * *

12 апреля 1987 года на 1-м Новосибирском рок-фестивале состоялся первый большой публичный концерт «ГО», точнее, Егора Летова и группы товарищей из омского коллектива «Контора Пик & Клаксон». Братья Лищенко — Олег, он же Бэбик, и Евгений, он же Эжен, — были, по словам Егора, немногими, наравне с Евгением «Джеффом» Филатовым (не путать с Игорем «Джеффом» Жевтуном), кто решился в то время иметь с ним дело. В остальном была полная изоляция, после истории с КГБ Егора сторонились, как чумного. Выступление вышло абсолютно случайное и спонтанное — в программе освободилось место из-за не приехавших на фестиваль «Звуков Му» и «Аукциона» (тогда еще через «и»).

Надо сказать, что в 1980-е условные «панки» и условные «фашисты» в массовом сознании шли «через запятую», и были неким злобным фетишем, красной тряпкой для обывателя и «охранителей», белыми воронами, изгоями, врагами. Впрочем, такое отношение было ко всем «не таким» — хиппи, рокерам, странно одетым людям — никакая перестройка тут не работала, а в провинции и подавно.

Сначала шли песни Лищенко: известная впоследствии «Эй, брат любер» и композиции «Майн Кампф» и «Третий рейх». Затем — вещи Егора: «Тоталитаризм», «Я бесполезен», «Зоопарк» и «Страна дураков». Этого было достаточно, чтобы комсомольцы из числа организаторов сильно разозлились.

Спустя годы становится ясно, что в масштабах страны первое выступление ГО (как впоследствии сказал кто-то из журналистов самиздата, «панк-рок в СССР существовал всего 25 минут») не стало таким уж прорывным, да и публика реагировала совсем не однозначно восторженно. Но для Сибири это был шок и скандал. И именно благодаря этому дебошу в Новосибирске Егор познакомился с Янкой Дягилевой, Вадимом «Черным Лукичом» Кузьминым и другими прекрасными людьми, которые вскоре стали его друзьями и соратниками.

В Омск полетела официальная депеша о безобразной вылазке оголтелых фашистов-антисоветчиков. Через некоторое время людей из тусовки снова начали дергать на допросы в КГБ. Летова же по сложившейся традиции собирались отправить обратно в сумасшедший дом для полного и окончательного излечения от всех недугов. Оставалось только пуститься в бега, прямиком на вокзал — и в Москву. Вместе с Янкой Дягилевой Егор, находясь в розыске, несколько месяцев кочевал по стране автостопом — от Москвы до Киева, от Киева до Крыма и обратно в Москву.

* * *

С декабря 1988-го по весну 1990-го случился чудовищно быстрый и вроде как необъяснимый всплеск массовой популярности «Гражданской обороны». Публика разносила залы в щепки, скандальная слава зачастую опережала Летова со товарищи, так что организация его концертов, даже акустических, вскоре стала весьма проблемным делом.

Все это напоминало ранние концерты западных рокеров 1960-х, о которых мы знали лишь понаслышке — из иностранных журналов и рок-энциклопедий. И если группа The Who, чья пластинка A Quick One с отломанным краешком в детстве произвела на Егора неизгладимое впечатление, могла сознательно крушить на сцене аппаратуру и громить концертные залы, то в нашем случае все получалось спонтанно. Только ломать инструменты отечественным музыкантам в то время было себе дороже — играли на чем придется, компенсируя технические неполадки сверхчеловеческой энергией.

Рок-движение, уже маленько пообвыкшееся в новых реалиях, увидело нового игрока, отчаянного и непримиримого, который не хотел вписываться в готовые схемы, целенаправленно разрушал любую благостную идиллию.

Окружение «Обороны», в которое и я сам без каких-либо размышлений немедленно влился, напоминало тогда чуть ли не религиозную секту, неистово переполнявшуюся все новыми парадоксальными идеями. В общем, это была настоящая рок-революция. И в ней, как и во всякой революции, не обошлось без потерь.

Первая настоящая трагедия у нашего поколения случилась в феврале 1988 года, когда в Петербурге трагически погиб Александр Башлачев, один из главных поэтов того времени, даже без всякой привязки к слову «рок». А весной 1989-го в возрасте 25 лет покончил с собой Дмитрий Селиванов, лидер новосибирской группы «Промышленная Архитектура», выступавшей на том самом фестивале «СыРок-88», где состоялся московский дебют «ГО». Селиванов играл в раннем составе «Калинова Моста», сотрудничал с «Путти», выступал с «Обороной». От него осталось считанное количество записей, да и концертов Селиванов успел дать совсем немного.

О новосибирском концерте памяти Селиванова в начале июня 1989 года сказано уже достаточно. Мы с моим коллегой по журналу «Контр Культ Ур’а» Лёвой Гончаровым были не меньше всей сибирской братии поражены дикости и неуместности действа, когда мемориал и дань памяти превращаются в сабантуй в битком набитом зале. Уже тогда стало понятно, что все эти поминальники — от лукавого, а за фразами «помним-скорбим» скрываются пляски на костях:

И тогда, в Новосибирске, и в феврале 1990-го года на мемориале Башлачева в Питере Егор предельно жестко и нелицеприятно высказывался со сцены как насчет самих такого рода мероприятий, так и в адрес их организаторов, некоторые из которых таят на него обиду до сих пор. Наш старинный добрый приятель Кирилл Кувырдин, художник, тот самый «исполнительный продюсер и ответственный квартиросъемщик» из аннотации к альбому «Прыг-скок», соавтор коллажей Егора и Кузьмы, рассказывал, как он шел по улице и вдруг его взгляд уткнулся в афишу, на которой было написано «КОНЦЕРТ ПАМЯТИ МЕНЯ». Вот-вот, подумал он, так и со мной будет — концерт памяти меня. И только потом сообразил, что имелся в виду покойный священник, отец Александр Мень. Завтрак, ужин и обед. Мужичок мертв, а мы еще нет.