Время вспомнить подвиг Достоевского: профессор Алексей Татаринов о 200-летии писателя

По случаю знаменательной даты «Краснодарские известия» пообщались с профессором филологии Кубанского государственного университета Алексеем Татариновым и узнали, за что любят Достоевского, за что попрекают и почему боятся.

Автор мощных сюжетов

— Алексей Викторович, недавно я прочитал в интернете, что Достоевский — самый издаваемый писатель в мире. Учитывая, что тиражи диктуют спрос, можно сделать вывод, что Федор Михайлович самый популярный писатель?

— Если опираться на официальные рейтинги популярности, думаю, что Лев Толстой опередит Достоевского. Запад никогда не променяет «Анну Каренину» на «Братьев Карамазовых». Сейчас, правда, мир пытается стать менее зависимым от литературы. Но все же ценит роман как искусство свободного сознания, которое никому ничем не обязано. Когда Запад оценивает свои романы, прежде всего французские (Оноре де Бальзак, Стендаль, Ги де Мопассан, Гюстав Флобер и др.), он видит, что есть несколько страстей, без которых мир не существует. Это деньги, любовь, успех. К Достоевскому и Толстому западные интеллектуалы идут потому, что у них иначе: страсти могут совпадать, а вот движение к душе и богу принципиально иное. Достоевский интересен для европейцев и как автор мощных сюжетов, которые хорошо пересказываются, не забываются, совмещают детектив и богословие, триллер и практическую психиатрию. При этом у него появляется тот бог, которого на Западе плохо чувствуют, но учатся вспоминать. Для иностранцев Достоевский —  это не столько описание загадочной России, это повествование о них самих — но словно временно возвращенных в какое-то символическое Средневековье. Запад категорически другой, но Достоевский нажимает на те его точки, которые заставляют жителей Европы и Америки видеть себя христианами. Западные исследователи Достоевского чаще пишут не об Алексее Карамазове, не о Зосиме, не о князе Льве Мышкине и уж тем более не о русской душе. Их интересуют прежде всего самоубийцы Алексей Кириллов, Николай Ставрогин, упертый Иван Шатов, пустотник Иван Карамазов, Петр Верховенский, Родион Раскольников.

Все понимают, что Достоевский задолго до экзистен-циалистов описал состояние пустоты, причем не просто описал, а воссоздал и показал его корни. Стоит полистать современную западную (да и русскую) литературу, чтобы увидеть, каких успехов достигла пустотность.

— Но почему Запад принимает Достоевского, ведь в его произведениях западные ценности разносятся в пух и прах?

— Действительно, в «Бесах» и в «Братьях Карамазовых», в «Дневнике писателя» присутствует сильная критика западного мировоззрения. Достоевский был не просто антизападником, он доходил до утверждения, что христианства на Западе уже не существует. В лице Алексея Карамазова или князя Мышкина утверждал, что католичество — не христианство. Поэтому и появляется Великий инквизитор. Но Запад неоднороден. Там не могут согласиться с Достоевским в том, что Христа они трансформировали. В том, что они не нуждаются в нем. Но если бы я был западным человеком, читал бы Достоевского внимательно. Ведь то, что происходит, скажем, с семьей Верховенских, с семьей Карамазовых, образ инквизитора —
все это механизм универсального разрушения, который на Западе может реализоваться значительно сильнее. Поэтому западные интеллектуалы благодарны Федору Михайловичу за искренность. После Зигмунда Фрейда они вообще относятся к писателям как к врачам.

— А как вы оцениваете популярность Достоевского в России?

— Легко сказать, что это самый востребованный, самый нужный писатель. Это можно обосновывать часами. Однако сегодня культура чтения в России такова, что говорить о самом популярном писателе довольно сложно. Неизбежно мир читателей упрощается. Федор Михайлович не совсем соответствует критерию писателя для релаксации. Потом, мы же видим, насколько современный синтез заставляет литературу плясать под дудку киноискусства. Посмотрите, какие большие рейтинги у фильма по роману Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Мне, кстати, кажется, что это произведение сейчас популярнее романов Достоевского. Недавно я пересмотрел современные экранизации произведений Федора Михайловича. Совершенно упрощенное киновоплощение «Братьев Карамазовых» в сериале 2009 года. Та же ситуация с фильмом «Преступление и наказание» 2007 года. Он вышел слишком пафосным. Герои все избыточно красочные. Меня не порадовала экранизация «Бесов» 2014 года, словно авторы лепили очередной триллер, не заметив русскую боль. Могу лишь отметить сериал «Идиот» 2003 года Владимира Бортко. Там есть стремление режиссера передать главную тревогу Достоевского о чудовищной сложности мира.

Любая власть не слишком любит Достоевского

— При том, что Достоевский был признан уже при жизни, первый памятник ему поставили в 1918 году большевики в рамках ленинского плана монументальной пропаганды. Почему так вышло?

— В первые советские годы искусство создания памятников было довольно хаотичным. Сомневаюсь, что Ленин причастен к установке памятника Достоевскому. Ведь слова вождя мирового пролетариата о писателе предельно саркастичные. Для него Федор Михайлович был враг. А вот отношение советской власти к Достоевскому менялось. Насколько я знаю, в 1920-е годы писателя оценили как защитника униженных и оскорбленных. Нажали на педаль социальной темы. Резко изменилось отношение к писателю при Сталине, когда лет 15, вплоть до смерти руководителя СССР, Федор Михайлович был вне школьных и вузовских программ. Потом Достоевский стал полноценно возвращаться. Это произошло в результате деятельности таких разных специалистов, как Михаил Бахтин, позднее — Юрий Селезнев, Ромэн Назиров. Советское литературоведение вернуло Федора Михайловича как мощного классика. Тогда же был издан академический 30-томник писателя. Сегодня такой уровень издания просто невозможен. Я допускаю, что в 60-70-е годы прошлого века в коридорах власти шла необъявленная война кланов: западников-либералов и русских социалистов. Об этом говорит наш земляк Юрий Селезнев, который написал одну из лучших книг о Достоевском. Селезнев стремился вернуть писателя как пророка и показать, что Достоевский способен работать с состоявшимся русским коммунизмом. Ведь Федор Михайлович — серьезный идеолог и стратег духовных процессов. Я бы сказал, процессов одновременного возвращения к социализму и к христианству. За Достоевского шла война. Об этом часто говорят мастера словесности, помнящие 70-е. Например, Сергей Небольсин из Института мировой литературы или Сергей Куняев из журнала «Наш современник». Писатель был аргументом в пользу иной перестройки. Не «перестройки» Горбачева и поворота в сторону Запада, а — в сторону русского социализма и христианского традиционализма. Версия, конечно, полуфантастическая. Но я считаю, что Достоевский вполне мог стать лидером более мягкого и цельного возвращения к национальному пути. Его скрытая миссия — в форме романа сохранять способность русской проповеди о Христе. Это чувствовал и Владимир Ильич, и Иосиф Виссарионович. Ведь Сталин вернул много русского в 40-е годы. Но при этом Достоевского он закрыл. Понимал, что его героизм — это героизм альтернативного пути. Православного, а не упрощенно общерусского.

— Как нынешняя власть относится к Федору Михайловичу?

— Говорят, что государство давно вернулось к Достоевскому. Но посмотрите, как слишком спокойно проходит год 200-летия писателя. Ничего особо не происходит. И пандемия тут ни при чем. Она явно не помешала бы усилить присутствие Достоевского. Ведь если сейчас оправдывать Россию как принципиальный анти-Запад —
Достоевский тут как тут, лучшее оружие. Но Федор Михайлович сообщил, что мир не существует без фигуры Великого инквизитора. Это не только католический антихрист, как часто пытаются представить. Это и есть земная власть в ее трагической сложности, и Достоевский прекрасно это показал. Ведь именно она приговорила его к смерти, потом заменила приговор каторгой.

Достоевский показал неизбежное фарисейство любой власти. Любой, хоть монархической, хоть постсоветской. Достоевский это ощущал как одну из самых главных мировых драм. Он не мог прославлять власть, но и не мог ее отрицать. Он, конечно, мог ее не касаться.

Но в «Братьях Карамазовых» Великий инквизитор — один из важных персонажей. С властью для Достоевского счастливого братства быть не может. Но при этом отношения неизбежны. Власть не может не быть инквизитором, не может не быть фарисеем. Писатель об этом не мог говорить прямыми словами, тем более вернувшись в лоно монархии. Я считаю, что властителям очень трудно любить Достоевского. Они понимают, что Федор Михайлович держит перед ними зеркало и говорит об ответственной миссии. Он им говорит, что они трагические персоны, что на них лежит тяжелая ноша земной организации бытия. Быть Зосимой проще, чем чиновником, приближающимся к идеалу…

Дает говорить тем, кого страшно слушать

— Чем уникальны произведения Достоевского?

— Достоевский начинал как социальный писатель, который пытался решить проблему классическим западным путем: «Дайте людям свободу, денег, жилье, и все будет здорово». Потом понял, что причины лежат в иной, более сложной, психической области. В 20-х годах прошлого столетия из него делали жалобщика, так же поступали в рамках изучения в школьной программе. Его и Виссарион Белинский с Николаем Некрасовым пытались «закрыть» именно здесь. Конечно, в «Преступлении и наказании» сильна социальная тема. Когда читаешь «Бесов» или «Братьев Карамазовых», там уже меньше разговоров о бедности. Там проблема абсолютной духовной инициативы. Враги Достоевского часто бьют по «Бесам». Потому что роман этот — логично выстроенный текст о мистическом характере зла. Там много памфлетного, много проповеди. В «Бесах» Достоевский показал и механизм саморазрушения умного, красивого человека, потенциального долгожителя. Он задал вопрос: что происходит с Кирилловым и со Ставрогиным, которые могли бы жить и жить, создать семьи, служить миру? Но они занимаются только одним — саморазрушением. Писатель говорит о том, что происходит с душой человека, который вдруг впадает в суицидальность. Не случайно западные интеллектуалы сильно интересовались Ставрогиным, Шатовым и особенно Кирилловым. В этих героях Достоевский смог по-разному показать странную философию лжегероического самоуничтожения. Когда человек вдруг оказывается в такой пустоте, что все равно: революция или контрреволюция. Мы сегодня часто сталкиваемся с проблемой пустоты, с которой что-то нужно делать. Поэтому «Бесы» по-прежнему актуальны. Это роман о том, что происходит с теми, кто решительно прыгает в смерть. Да еще пытается обосновать этот прыжок как новую религию. Когда читаешь то, что происходит с Иваном Карамазовым, с Раскольниковым, с Кирилловым, то видишь, что писатель поднял самую важную проблему — как человечество может самоуничтожиться через свою элиту. Он показал процесс распада в самых образованных, сильных, философски настроенных людях. А через это становится возможным конец мироздания. Многие современные писатели об этом думают. Тот же Мишель Уэльбек, Джулиан Барнс, наши соотечественники.

— Очень часто можно услышать, что Достоевский — сумасшедший…

— Литература — всегда особая форма психической сложности. Тем более у Достоевского. Не стоит забывать, что перенес писатель в жизни. Сколько страданий!

В развитии его сюжетов касание безумия, испытание пограничных состояний, захлебывающаяся речь об опасных переходах разных границ — какая-то особая обязанность «достоевского» мира, его главная установка. Но все эти выпадения из нормальности не утверждаются как верный и необходимый путь, а находятся под контролем автора.

 Этот контроль не являет себя специально, в прямом писательском слове, а воплощается в управлении текстом: в движении к покаянию Раскольникова, к преодолению «бесов» любовной сущностью мира, к целостному сознанию Алеши Карамазова. Достоевский действительно верил в бога и переносил эту веру на литературу. Писатель — не идеолог, не резонер, а организатор трудных, противоречивых сюжетов, в которых естественное торжество божьего присутствия не может не проявить себя. Достоевский — божий солдат на мистической войне и всегда готов к атаке.

— У писателя есть неудачные произведения?

— У меня не получилось полноценно работать с романом «Подросток». Для меня это слишком суетливый, «горизонтальный» текст с резким снижением духовных высот. Словно в «Подростке» автор желает поменять свои «бездны» на бальзаковское многословие и более понятную страстность. Разумеется, это моя проблема, а не Достоевского, у которого нет неудачных произведений.

— За что сейчас можно критиковать произведения Достоевского?

— Прежде всего хотел бы сказать, что меня восхищает в писателе. Он потерял отца, рано утратил мать, в юности стал эпилептиком, был приговорен к смертной казни, пережил каторгу, страдал игроманией, привязанностью к  женщинам с тяжелым характером вроде Аполлинарии Сусловой, тащил на себе пасынка, кормил семью брата. Недугов у писателя было много.

Но Достоевский сумел дорасти до великой художественной системы и совершенно особой нравственной философии. Он прославил Христа и сказал, что человек должен воспринимать жизнь как благо. Всегда, даже когда вокруг и внутри совсем темно. Я считаю это подвигом.

Что касается критики Достоевского… Тут у меня два субъективных представления. Достоевский показал, особенно если вчитаться в «Записки из подполья», что страшно быть «маленьким человеком». И это большая проблема. Ведь «маленький человек» — универсальный герой. Русская литература вышла из жалости к подобной душе, из печали по ней. Достоевский показал, что в таком человеке может создаваться  будущий ад — ненависть к себе, богу и миру одновременно. Еще в некоторых текстах, например в позднем рассказе «Кроткая», писателем как будто специально  создается избыточность душевной сложности героя. Ее нет в Алексее Карамазове, в рассказчике из «Бесов». Но во многих текстах эта избыточность психических атак просто сносит голову. Конечно, от Федора Михайловича — дорога к христианству. Но много и тех, кто использовал мир Достоевского для собственного декадентства. Впрочем, создатель по-настоящему сложных романов должен быть готов к неоднозначным последствиям своего влияния.

Текст подготовил Максим Куликов