От лазури Пикассо до красного Вермеера: история искусства в 7 цветах
Как один оттенок может радикально поменять смысл картины и что нужно знать о технологиях изготовления красок, чтобы «читать» классическую живопись?
Палитра цветов на картинах классиков может казаться чем-то сугубо декоративным, в то время как содержание, «текст» картины обычно вычитают из сюжета, композиции и других составляющих полотна. Однако порой один удачно подобранный оттенок не только задает настроение всему произведению, но и радикальным образом меняет его содержание. Так, именно «костяной черный», которым Джон Сингер Сарджен подчеркнул бледность кожи «мадам Икс», превратил портрет роковой женщины в размышление о бренности плоти. А токсичный зеленый оттенок, которым написано отражение неба в воде на картине «Летний день» Берты Моризо, наполнил идиллический сюжет всепроникающей тревогой. Келли Гровер — о том, как много один цвет может поменять в смысловом содержании картины и что нужно знать о технологиях изготовления красок, чтобы понимать классическую живопись.
Цвета обладают собственным сознанием. Они хранят секреты и скрывают темное прошлое. Каждый цвет, который мы видим на великом произведении искусства — от ультрамарина, который Йоханнес Вермеер вплел в тюрбан знаменитой «Девушки с жемчужной сережкой», до трепещущего алого, воспламеняющего небо в «Крике» Эдварда Мунка, — имеет за собой необыкновенную историю. Эти истории открывают удивительные детали шедевров, знакомых, как нам казалось, от и до. Так мы с удивлением понимаем, что цвет никогда не бывает таким, каким кажется на первый взгляд. Этот завораживающий и незнакомый язык, на котором с нами разговаривают картины и скульптуры, лег в основу моей новой книги «Искусство цвета: история искусства в 39 пигментах».
Возьмем, к примеру, берлинскую лазурь, завораживающий оттенок, который непостижимым образом связывает «Большую волну в Канагаве» Хокусая (1831) с «Синей комнатой» Пабло Пикассо (1901). Если бы не произошедший в 1706 году в лаборатории берлинского алхимика несчастный случай, эти полотна, как и бесчисленное множество других, включая написанные Эдгаром Дега и Клодом Моне, никогда бы не излучали такой таинственности и силы.
Всё началось с того, что немецкий оккультист по имени Иоганн Конрад Диппель запутался в рецепте запрещенного эликсира, который, по его мнению, мог вылечить все человеческие недуги. Диппель, родившийся в замке Франкенштейна и, возможно, вдохновивший Мэри Шелли на создание «Доктора Франкенштейна», собирался выбросить смесь из сырой древесной золы и бычьей крови, но красильщик, с которым он делил мастерскую, внезапно остановил его.
У красильщика как раз закончилась алая краска, и он взял бракованный раствор Диппеля, бросил туда несколько пригоршней измельченных малиновых жуков, снова поставил кастрюлю на огонь и стал помешивать.
Вскоре они оба с удивлением уставились на то, что булькало перед ними в котле: там не осталось ничего даже отдаленно напоминающего красный цвет — вместо этого смесь приняла глубокий синий цвет, способный соперничать с великолепием ультрамарина, который веками ценился как драгоценный пигмент, гораздо более дорогой, чем золото.
Прошло совсем немного времени, прежде чем художники обеими руками потянулись к берлинской лазури (названной так в честь региона его случайного изготовления), с помощью которой они придавали своим работам таинственности. В этом особенность цвета: он никогда не забывается. Точно так же, как этимология конкретного слова может помочь нам лучше понять стихи и романы, в которых встречается это слово, происхождение цвета может прояснить значение шедевров, в которых он был использован.
Цвета, изобретенные обитателями пещер каменного века и опытными учеными, захудалыми шарлатанами и жадными промышленниками, цвета, которыми написаны картины всех художников — от Караваджо до Корнелии Паркер, от Джотто до Джорджии О’Кифф, — таят в себе захватывающие истории. Хотя Ван Гог, возможно, придал совсем немного так называемого индийского желтого луне в «Уголке звездной ночи» (1889), резкий пигмент по-прежнему сохраняет сохраняет ауру мучения, с которым было сопряжено его происхождение — он был дистиллирован из мочи коров, которых кормили одними листьями манго. Происхождение цвета — это его значение.
Далее следует подборка замечательных работ, глубочайшие смыслы которых раскрываются благодаря исследованию цветов, которым они были написаны.
1. Черный: костяной черный на картине Джона Сингера Сарджента «Портрет мадам Икс» (1883–1884)
![](https://knife.media/wp-content/uploads/2023/09/CZveta-1-640x1211.jpg)
Когда Джон Сингер Сарджент представил портрет жены французского банкира Виржини Амели Авеньо Готро в парижском Салоне в 1884 году, это вызвало скандал. Говорят, что решение художника позволить правой бретельке облегающего черного атласного платья соблазнительно соскользнуть с плеча (деталь, которую он позже убрал) было чем-то большим, чем мог вынести взгляд современника. Но в этой картине есть и еще кое-что, помимо рискованной детали облачения — и именно это делает картину такой необычной. Сарджент придал устрашающе бледный оттенок коже Готро, которую он написал с помощью любопытного сочетания свинцово-белого, розовой марены, киновари и виридиана с добавлением щепотки костяного черного цвета. Последний традиционно добывают из измельченных останков сожженных скелетов. Секретный ингредиент усиливает великолепный гангренозный цвет лица Готро. Черный костяной превращает портрет в проникновенное размышление о мимолетности плоти, стирая грань между желанием и разложением.
2. Красный: розовая марена на картине Вермеера «Девушка с бокалом вина» (1659–1660)
![](https://knife.media/wp-content/uploads/2023/09/CZveta-2-640x728.jpeg)
Существует какая-то неприятная химия между молодой женщиной, находящейся в центре картины Вермеера «Девушка с бокалом вина», и ее неряшливым поклонником, который угощает ее алкоголем, пока его компаньон дремлет в углу. Чтобы усилить напряжение, Вермеер изобретательно пропитал платье своей героини розовой мареной — пигментом, получаемым из огненно-красных корней многолетнего травянистого растения Rubia tinctorum. При варке корни выделяют органическое соединение под названием ализарин, из которого можно выжать сияющий рубиновый ликер, опьяняющий глаз. Развратный поклонник не жалеет вина — зритель же зачарован цветом платья.
3. Оранжевый: оранжевый хром на картине сэра Фредерика Лейтона «Пылающий июнь» (1895)
![](https://knife.media/wp-content/uploads/2023/09/CZveta-3-640x641.jpeg)
На первый взгляд может показаться, что знаменитый портрет спящей нимфы Фредерика Лейтона «Пылающий июнь» передает свежесть беззаботного летнего сна. Но для некоторых то, как нимфа опускается ниже уровня горизонта, мерцающего у нее за спиной, а также вид веточки смертоносного олеандра в пределах досягаемости ее руки привносят темы смерти и похорон в кажущуюся томной сцену. Кроме того, Лейтон искусно украсил гибкое тело девушки складками цвета оранжевого хрома — относительно нового пигмента, производство которого в XIX веке стало возможным благодаря открытию обширных подземных залежей обманчиво тусклого минерала хромита. Нимфа, облаченная в оранжевый хром, — не простая смертная, которая вот-вот погибнет и будет похоронена, а сокровище, которое вот-вот будет найдено, — и это немеркнущая эмблема бесконечно возрождающейся красоты.
4. Желтый: свинцово-оловянный желтый цвет на картине Рембрандта «Пир Валтасара» (1636–1638)
![](https://knife.media/wp-content/uploads/2023/09/CZveta-4-640x506.jpeg)
В 1940 году исследователь из Института Дернера в Мюнхене совершил одно из величайших открытий в истории искусства. Ричарду Якоби удалось восстановить секретный рецепт желтого цвета, который старые мастера на протяжении веков передавали из поколения в поколение; в середине XVIII века этот цвет таинственным образом исчез с картин. Якоби выяснил, что нагревание смеси монооксида свинца и двуокиси олова в точных пропорциях может дать восхитительную гамму желтых оттенков от темно-горчичного до пикантного шифона, которые Тициан использовал для освещения мятых одежд в «Вакхе и Ариадне» и которым Рембрандт написал слова на стене в «Пире Валтасара».
5. Зеленый: изумрудно-зеленый в «Летнем дне» Берты Моризо (1879)
![](https://knife.media/wp-content/uploads/2023/09/CZveta-5-640x390.jpeg)
Некоторые считают, что именно зелень Шееле, токсичный зеленый пигмент, обнаруженный в обоях, которые украшали спальню изгнанного Наполеона Бонапарта на острове Святой Елены, смертельно отравили его и привели к его смерти в 1821 году. Полвека спустя французская художница Берта Моризо выбрала изумрудно-зеленый цвет, близкий к зловещей зелени Шееле, для отражения неба на своей картине «Летний день». На полотне запечатлена пара молодых женщин, неторопливо плывущих в лодке по покрытой рябью воде, но в воздухе, которым они дышат, есть что-то тревожное. Изумрудно-зеленый цвет с примесью мышьяка придает полотну тревожную атмосферу, от которой становится не по себе.
6. Фиолетовый: кобальтово-фиолетовый в «Ирисах» Клода Моне (1914–1926)
![](https://knife.media/wp-content/uploads/2023/09/CZveta-6-640x646.jpeg)
Искусство и удача идут рука об руку. По счастливой случайности в XIX веке изобрели кобальтово-фиолетовый — первый специальный фиолетовый пигмент, а также портативные тюбики с красками, которые художники могли брать с собой на пленэр. Всё это оказалось очень кстати для импрессионистов, стремившихся запечатлеть, как на природе падают тени.
«Я наконец-то открыл для себя истинный колорит атмосферы, — восклицал Эдуард Мане перед группой друзей в 1881 году. — Это фиолетовый. Свежий воздух — это фиалка. Я нашел его! Через три года все будут писать фиолетовым!»
Среди тех, кто мог бы доказать правоту Мане, был Клод Моне, картины которого с изображением ирисов и лилий обязаны своим существованием изобретению новых красок и тюбиков. Полотна Моне не просто полны фиолетового цвета. Они дышат им.
7. Белый: свинцовые белила в «Симфония в белом № 1: девушка в белом» Джеймса Макнейла Уистлера (1861–1862)
![](https://knife.media/wp-content/uploads/2023/09/CZveta-7.jpeg)
У белого есть темная сторона. Просто взгляните на «Симфонию в белом № 1: девушка в белом», само название которой пытается скрыть неряшливость манеры, в которой картина написана. Хотя картина может показаться символом безупречной чистоты, в ее основе лежит грязный пигмент: свинцовые белила. Для получения этого пигмента свинцовые бруски помещают на месяц рядом с лужей уксуса в глиняную камеру, окруженную кучами экскрементов животных. Сочетание ацетата, образующегося из-за соседства свинца и уксуса, с парами углекислого газа, выделяемыми фекалиями, дает на свинцовых брусках пышный белый налет. Еще во II веке греческий врач и поэт Никандр из Колофона описал свинцовые белила как «отвратительный напиток», который может вызвать неприятные симптомы у тех, кто его собирает. Однако происхождение свинцовых белил отнюдь не оскверняет работы Уистлера, а проливает неожиданно возвышающий свет на картину и наводит на мысль о том, что искусство способно преобразить нас во что-то новое и прекрасное, каким бы ни было наше прошлое.