Время Березовского. Михаил Фридман: «Одинокий и брошенный» (cередина 1990-х)
- Фото: Дмитрий Азаров/Коммерсантъ
Предыдущие части:
Петр Авен: «Борис залуживает воспоминаний»
Леонид Богуславский: «Он так много ездил, потому что бомбил» (конец 1970-х гг.)
Галина Бешарова: «Он был вообще не жадный» (1980–1990 гг.)
МИХАИЛ ФРИДМАН (род. 1964) — российский финансист, совладелец и председатель наблюдательного совета консорциума «Альфа-Групп». По данным Forbes, его состояние в 2015 году оценивалось в 14,6 млрд долларов.
Фридман: Мне было его жалко, когда его взорвали (речь идет о покушении на Березовского 7 июня 1994 года. — Прим. ред.). В каком-то смысле такой он был одинокий и брошенный всеми. Хотя все бились за это обожженное тело. Помнишь историю, когда Галя разбиралась с Леной (третья, неофициальная, жена Березовского Елена Горбунова, мать его детей Арины и Глеба. — Прим. ред.). Там было мало свидетелей.
Авен: Да только мы с тобой и были. Расскажи.
Фридман: Это как раз после взрыва. Когда мы пришли, была уже глубокая ночь. Несмотря на то что Березовского только что взорвали, там, в принципе, никакой охраны толком не было. Это был один из первых случаев покушения на такого известного человека, крупного бизнесмена. Там уже показывали окровавленный труп его охранника или водителя.
Авен: Миши, водителя Миши. Охранник был тоже сильно ранен. Но погиб водитель.
Фридман: Вообще я помню, что там показали ужасные кадры, ну и вообще, такое произошло со знакомым человеком. Мы ночью поехали, с нами уже была куча охраны, на всякий случай. Естественно, суета дикая, потому что совершенно непонятно, что делать, как себя вести в этой ситуации. Березовский был уже весь перемотанный, у него руки замотаны, голова замотана от ожогов, но при этом у него лихорадочная активность, которая вообще ему была присуща. И я помню, как его тогдашняя жена Галя разбиралась с его будущей женой Леной.
Березовский на это не обращал никакого внимания, они между собой общались. Все, что их интересовало, — это кому принадлежит Березовский. А Березовский не говорил вообще ничего: он думал в этот момент, с кем он должен разбираться и что он должен предпринять. Этот диалог я не могу воспроизвести, потому что не совсем литературный.
Авен: Одна из них потом схватила нож.
Фридман: И одна говорит: «Ты же ***, ты ***, ты понимаешь, что ты ***?!» А вторая отвечает: «А ты вообще никто, ты вообще никто». И Березовский говорит: «Уберите их от меня, пожалуйста, куда-нибудь, мне сейчас не до этого». Вот такая была хорошая сцена.
Авен: Он же потом приехал к нам на яхту, ты помнишь?
Фридман: Нет, сначала мы к нему в Женеву приехали. Ты забыл. Он лежал в больнице в Женеве, и мы прилетели. А уже когда его выпустили из больницы еще через пару недель, мы поехали на яхту.
Авен: Да. Он к нам приехал еще с руками забинтованными. И с бородой.
Фридман: И он рассуждал, кто за этим всем мог стоять. А потом мы к нему приехали и взяли его на яхту. Он был с Леной, я — с Олей, и ты был с женой.
Авен: И помнишь, он пошел в казино, поставил 50 тысяч и сразу выиграл.
Фридман: Да, дважды поставил какую-то сумму и выиграл два раза подряд. Просто на красное, на черное, и все. Забрал деньги и пошел. В какой-то момент было как-то его жалко, что ли.
Еще помню эпизод его дня рождения, когда ему исполнилось 50 лет. Помнишь, мы были у него на даче? Там была какая-то очень странная компания. Люди собрались какие-то совершенно случайные, какие-то странные тосты говорили. Сборище какое-то, странные люди, что-то говорят. Причем я тоже попал туда совершенно случайно. Небольшая компания за одним столом. Явно неблизкие ему люди, какие-то совершенно чужие.
Авен: Что в нем было еврейского, а что — русского? Насколько вообще его еврейство, по твоему мнению, повлияло на то, что он воспринимался олицетворением плохого еврейского бизнесмена и собирал на себя много антисемитских нападок?
- Фото: AFP/East News
Фридман: У него было много еврейского. Он был абсолютный еврей и по внешним чертам, и по манере разговора, и по интонациям, и по фамилии, имени, отчеству, и так далее. Безусловно, как советский человек, проживший долгую и результативную жизнь в советской системе, он испытал в полной мере, я уверен, всякие дискриминационные антисемитские вещи, которые тогда были повсеместно. Ментально он, безусловно, был еврей в том смысле, что он очень четко чувствовал свою обособленность от окружающих. Я бы сказал, что он был еврей в том, что у него было такое гибкое и парадоксальное сознание. Он мог смотреть на проблемы достаточно широко, это правда. У него был абсолютно нетривиальный, не ограниченный никакими клише или предубеждениями взгляд на вещи. Он любой истине готов был бросить вызов, бороться с любыми догмами. Это у него было очень еврейское свойство.
В то же время еврейское сознание, на мой взгляд, это комбинация из вот этих качеств и при этом достаточно жестких ограничений с точки зрения морали. Что правильно, а что неправильно, что дозволено, а что не дозволено делать даже во имя достижения самых возвышенных и благородных целей.
Как-то он рассказывал, что с самого начала ставил перед собой задачу получения Нобелевской премии. Это было абсолютно еврейское сознание. Что там мелочиться? Нобелевская премия — вот это более-менее достойная задача для моего размаха. А то, что он по пути к Нобелевской премии мог на тот свет отправить десять человек, если бы он считал, что это поможет, — вот это абсолютно не еврейское, да? Еврей же этим и отличается, что у него очень догматичное поведение в рамках, заданных очень жестким религиозным стандартом и ритуалом.
Авен: И верховенство договоров.
Фридман: Ну, это то же самое. Договоры — это же часть морали. Для него вообще этого не существовало. «Бога нет — значит, все дозволено».
Потому он так и колебался с точки зрения религии, что еврейство его стесняло своим догматизмом в определении дозволенных и недозволенных методов достижения цели. Ему гораздо больше нравились религии, где существует принцип искупления греха. Ему так проще было: да, согрешил, но ради благородной цели, к тому же могу искупить этот грех существенными материальными вливаниями в благородное дело. В этом отношении ему рамки иудаизма были тесны. Он их и не знал, этих рамок иудаизма.
Авен: Почему?
Фридман: Он был человек малограмотный. Это для него была туманная сфера — что иудаизм, что не иудаизм. Но интуитивно он ощущал этот иудейский догматичный подход к коридору возможных поступков. Это его всегда стесняло, он был выше, шире и вне этого вообще. Поэтому мне кажется, что при большом количестве всяких еврейских штук в полном смысле слова евреем он тем не менее не был.
Авен: Можно ли сказать, что он бы добился успеха в любой социальной среде и в любой системе? Или это все-таки было какое-то особое сочетание — этот человек и этот бульон 1990-х?
Фридман: Да нет, он был талантливый человек, и он быстро перестраивался. Я думаю, что если бы он жил в более жесткой системе, в более организованной среде, он был бы другим человеком. Тогда, наверное, и результаты были бы какие-то другие. Больше или меньше — трудно сказать. Безусловно то, что его интеллектуальные и морально-волевые, эмоциональные качества многое позволяли.
Редакция продолжит публикацию отрывков из проекта «Время Березовского» в ближайшие дни.