Игорь Реморенко: Почему учителя дерутся, ругаются и орут?

Для тех, кто работал или работает в образовании всё это ужасно – видеть как кто-то орёт на уроке, выводит учительницу, рукоприкладствует. Неважно от кого исходит агрессия, от детей или учителей, это отвратительно. Вообще, школьное насилие всегда вызывает чувство вины, упрёк к самому себе, ощущение какой-то принципиальной ошибки, серьёзной поломки, которую не удаётся понять и устранить. А рост числа роликов на YouTube про школьную агрессию говорит о том, что быстро и просто эту проблему решить не удастся.

Случай с учительницей из Златоуста, а точнее медийная его раскрутка, - повод ещё раз взглянуть на сложное отношение к этой теме. Это тот случай, когда отношение к проблеме важнее самого события. Ведь когда появилась информация о факте возбуждения уголовного дела, почему-то в сторону ушёл факт жестокого обращения с детьми, он рассматривался как бы со стороны по отношению к основному информационному поводу. А ведь именно жестокое обращение являлось поводом для возбуждения уголовного дела. Все издания, заголовки статей, телерепортажи сосредоточились лишь на том, что вот, мол, некая строгая учительница задавала много домашних заданий, стихотворений наизусть, была требовательна на уроках, блюла дисциплину, а вообще-то она очень ответственный работник, работает уже много лет и выучила кучу детей, но теперь почему-то под следствием. Про жестокое обращение – так, немного в стороне, про это не очень важно как бы. Основной нерв – была требовательна, задавала много домашних заданий, хорошо учила детей и теперь за это же и поплатилась. И тут же родители защищают педагога, дескать, мы и рады были отдать ребёнка к строгой учительнице, и хорошо, что она много задаёт и требует, и пусть строго спрашивает – иначе с этими оболтусами нельзя и так далее. Дальше прокуратура отменяет уголовное дело, инцидент исчерпан, факты не подтвердились, справедливость восторжествовала. Общество защитило школьную учительницу от нападок несправедливой прокуратуры. Ну и как бы сор из избы не вынесли, пусть он там и остаётся.

Да, конечно, проблемы школы должны решаться в первую очередь в самих школах. Какие каждой конкретной школе учителя нужны: строгие или покладистые, разговаривающие с детьми или только диктующие правила, требующие от всех некую высокую планку или практикующие индивидуальный подход. Всё это должно обсуждаться при принятии школьной образовательной программы без посредничества прокуратуры или даже органов управления образованием. Такое налаженное обсуждение всего всех со всеми – это мечта полностью реализованного законодательства, хорошо работающих норм и правил. Сейчас же устоявшиеся традиции, слепая уверенность в работавших в советское время правилах приоритетнее любого сколь либо ясного и структурированного законодательства. Мы оправдываем жёсткие правила в начальной школе и крики на детей по традиции, общей социальной инерции. Нас же в школе принуждали, нам же указывали, нас же заставляли эти дурацкие стихотворения учить – и ничего. Теперь вот зато сами умеем сносить окрики разгневанного начальства. Воспитание покорности, умения подчиняться и не обсуждать правила, по которым живёшь – всё ещё важно для нас взрослых, потому и дети должны этому научиться.

Случаи школьной агрессии ужасны, но ещё ужаснее попытка их слепо оправдать. Любой психолог и опытный учитель скажет, что слишком строгое преподавание в начальной школе – гарантия агрессии, эмоциональных взрывов, а иногда и буллинга (психологического террора, избиений и травли) в подростковой школе. Дети, отделавшись от строгой учительницы, с пятого класса пробуют на прогиб учителей основной школы. И те обязательно, хоть кто-то, но прогибаются, дают слабину – и тут уж школьную агрессию не остановить. Вырвавшись из дисциплинарной кабалы, детей несёт, самостийные дворовые правила порой пожёстче уголовных. Но, тем не менее, нам проще оправдать учительскую строгость, чем её проблематизировать, осмыслить, понимая будущие события. Ну а о связи общественного устройства и качества школьного преподавания вообще мало кто задумывается.

Недавно на съезд учителей гуманной педагогики, который проводил в Тбилиси наш выдающий педагог Шалва Амонашвили, приехал очень интересный детский врач-стоматолог. Он рассказал, как у них у врачей принято обсуждать способы «заговорить» ребёнка, чтобы тот отвлёкся, а во время этого отвлечения врач-мастер, спрятав в марличке щипцы, ловко вырывал больной зуб. Дело сделано, однако недоверие и боязнь в детях остаётся на всю последующую жизнь. Поэтому сейчас появляются такие стоматологи, кто от обмана детей специально отказывается. Они предпочитают честно рассказать детям, что и как предстоит делать при лечении зубов, как проведут обезболивание, и почему не нужно бояться. Конечно, не все дети сразу соглашаются, кто-то предпочитает ещё помучиться. Однако доверие к врачам, желание осмысленно заботиться о своём здоровье появляется. У таких детей поход к доктору становится вполне допустимым и осмысленным. А это куда важнее одного болящего зуба. Прошу прощения за болезненные стоматологические воспоминания.

Не хочу проводить прямых параллелей со школой. Упование на то, что лучше быть добрым, чем злым, что лучше не орать, чем орать, что бить детей нельзя - банально. Дело скорее в ином - в осмысленности происходящего. Школе сильно не хватает понимания школьной же действительности, самого содержания образования. Уже никто не понимает зачем всем изучать тригонометрию, учить кучу стихов, запоминать число Авогадро, формулу бензола, строение ланцетника, дезоксирибонуклеиновую и рибонуклеиновую кислоты. Сами по себе заученные факты всё более отчуждены от нас. Это подспудное и неосознанное непонимание приводит к настойчивому учительскому желанию вдолбить без обсуждения и тем более осмысления. Пусть будет и ладно. Дальше подбираются соответствующие методы – громко рассказать, попросить повторить, ещё раз повторить, заставить запомнить, потренироваться на упражнениях, задать большое домашнее задание и строго проконтролировать. В последствии даже выясняется, что дети скорее научаются слепо следовать норме, нежели чем заучивают всю эту требуемую по программе информацию. Дисциплина и подчинение сами становятся содержанием образования. Что-что, а слушаться сильных, подчиняться при нажиме, изворачиваться и уворачиваться, ретироваться и тушеваться, когда на тебя кричат, – этому дети научаются. И некоторым это очень даже симпатично. Не всем же хочется, чтобы их дети жили лучше их самих. Или всё-таки всем, но на это трудно решиться, придётся многое поменять в себе самих?

В российской школе не всегда было так. В элитных учебных заведениях типа Царскосельского лицея, школе при Петровской Академии наук, первых мужских гимназиях доля осмысленности была существенно выше. Однако при построении массового образования основным регулятором школьной жизни стала так называемая «дидактическая единица» - то, что нужно запомнить как непреложный факт, как данность. Отчасти этот способ был перенесён из практики изучения «Закона Божьего», где изучаемые тексты сами по себе священны. Их не нужно проблематизировать, им нужно внимать. Но когда с такой же непреложностью стали относиться к другим предметам обучения, школьная агрессия стала неизбежной. Никак нельзя убедить запоминать огромное количество разнообразной информации, кроме как настойчивыми требованиями это делать. И в этом смысле, чем меньше осмысленности, чем больше агрессии – тем лучше для усвоения.

Естественно, что последние веяния относительно установления обязательного списка учебной литературы, единых учебников сработают лишь на усиление школьной агрессии. Простыми мерами тут ничего сделать нельзя. Учителя веками учились быть носителями истины в последней инстанции и только сейчас постоянно расширяющееся информационное поле у них эту функцию отбирает. Драться за неё – естественная реакция, применимая в первую очередь к самим детям, они ведь ближе всех. Чтобы изменить ситуацию, надо двигаться медленно – менять стандарты, иначе учить молодых учителей в вузах, в школах больше общаться с родителями, делая жизнь более осмысленной. Избавление от агрессии в осмысленности, по крайней мере в своём ближайшем окружении.