Европа между "западом" и "востоком"
Так называемый восток Европы
Что собой представляет так называемый европейский Восток? По всему тому, что уже было написано на этот счет, этот вопрос может показаться, по меньшей мере, запоздавшим. Ни в коей мере не принижая заслуг многих ученых, политиков, писателей, у меня временами складывается впечатление, что если бы о Востоке написали немного меньше, то его мы бы знали немного лучше. Я не хочу этим никого обидеть. Я хочу только обратить внимание на хорошо известную особенность, что даже в области точных наук специалисты имеют склонность к поспешным диагнозам. Эта склонность, понятная с человеческой точки зрения, получает более широкое распространение в областях менее конкретных и определенных. К ним принадлежит европейский Восток. Известна поговорка о деревьях, из-за которых не видно леса. Вот и область европейского Востока настолько обширна, что в силу природы вещей поставляет неисчислимое количество деревьев, закрывающих собой вид на лес.
Одной из наиболее распространенных преград такого типа является теория о том, что большевизм - это якобы историческое следствие старой России, является типично восточным порождением, тем более, что сама Россия всегда была порождением Востока. Это теория просто не соответствует таким очевидным фактам, как, например, что предреволюционная Россия была государством (даже законодательно) связанным с верой в Бога, основанным на христианской морали, частной собственности, свободной конкуренции, капиталистической структуре экономики, человеческой индивидуальности и т.д. – была более, скажем, похожей, если речь идет о сравнениях, на Португалию, размещенную на самой западной оконечности западной Европы, чем на современное советское государство. Естественно не стоит отбрасывать специфические географические, климатические, этнические, поведенческие, исторические различия и многое другое. Однако в сумме они не создают естественных отличий больших тех, что нормально существуют между теми или другими западноевропейскими странами. Жизнь в Петербурге или в Москве была более похожа на жизнь в Лондоне, чем жизнь в Лондоне на жизнь в Сицилии. В реальности не существует этой, поднятой практически до мифической силы, линии европейского раздела на Запад и Восток, которую так привыкли проводить.
Теологический спор
Однако, несмотря на это, эта линия раздела является очень древней. Она появилась вследствие спора между западной и восточной Церковью, между католицизмом и православием. Спор чисто теологический. То, что сейчас называется западной культурой, является наследием латинской культуры, короче: католицизма. Пропаганда не является изобретением последнего времени. Она существовала всегда. Ее классическим образцом является церковная пропаганда. На Западе целые поколения находились под влиянием католической пропаганды, которая формировала взгляды на протяжении веков. Сейчас еще среднестатистический европеец, когда ему предложат в трех словах описать историю Европы, скажет: Рим – Средние века – Возрождение. В его памяти практически нет места на тысячелетнюю историю Византийской империи. На самом деле именно Византия была многовековым центром европейской культуры, в то время, когда ее западная часть погрязла в так называемых сумерках средневековья. Однако получилось так, что латинская пропаганда в споре с православием не только постаралась вычеркнуть его историческую роль, но и превратило его в отрицательное понятие. Что означает понятие «византийский», знаем все очень хорошо. Между тем не все отдают себе отчет, что это в те времена имело такое же значение, что и в эпоху национализма лозунги, служащие для пробуждения так называемой исторической неприязни между народами. Так все, что было плохого в Византии, определялось как византийское или восточное. В то же самое время такое же зло на Западе не имело постоянного эпитета и рассматривалось как преходящее явление, какое-то минутное заблуждение. Я лично убежден, что не было принципиальных различий в отрицательных явлениях на европейском Западе и Востоке. Убивали и выкалывали глаза и здесь и там. Проявления варварства должны быть аналогичны, если не тождественны. Когда сейчас, например, в Салерно или еще где-нибудь в Италии осматриваешь памятники византийского искусства, частично замазанные или уничтоженные только потому, что не были латинскими, трудно избавиться от впечатления, что такие поступки считались бы типично византийскими, если бы не были римскими. Подобно множество ужасов, войн, религиозных преследований и уж особенно процессы св. Инквизиции были бы причислены к категории типично восточных, если бы не произошли на Западе. Территориально граница раздела, приближенная к существующей сегодня, имела характеристику «христианского оплота». Однако на самом деле эта внешняя стена проходила не на границах христианства, а на рубежах римско-католической церкви. Рыцари крестоносцы свою самую крупную битву на Чудском озере в 1242 г. провели не против язычников, но против Александра Невского, впоследствии святого православной Церкви. Под датой 1386 г. в польской истории выступает крещение Литвы. Однако в Великом княжестве Литовском проживало исчезающее меньшинство язычников, а большинство жителей давно приняли христианскую православную религию. Самые древние святыни Вильно и Гродно принадлежат именно к этому обряду. Именем же крещения окрестили только интронизацию католической Церкви в Литве. И наоборот, когда 29 мая 1453 г. под напором неверных пала столица тысячелетней христианской империи на Востоке, латинский Запад не оказал никакой помощи, за исключением венецианского флота, который не прибыл из-за неблагоприятного ветра.
Две меры
С этой традиционной, впрочем, взаимной неприязни двух Церквей берет свое начало эта двойная мера оценки так называемого европейского Востока и Запада, которая просуществовала до наших дней. Я помню, как в предреволюционный период не метрическая система, использовавшаяся в России, характеризовалась как типичная отсталость. Аналогичная система в Англии, между прочим действующая до сих пор, свидетельствует только о привязанности к традиции. Когда Николай II возглавлял церковь, был примером «типичного византизма». Зато когда Елизавета II является главой двух церквей сразу, это свидетельствует о «популярности» монархии и т.д. Когда в современной большевистской нищете люди покорно стоят в очередях перед магазинами за куском хлеба, часто говорится о рабской покорности, наследии Ивана Грозного и т. д. Когда в Лондоне при менее существенных обстоятельствах выстраиваются в послушные очереди, это цитируется как пример общественной дисциплины. Когда царский полицейский (городовой) давал по зубам кулаком, то был примером варварского Востока. Когда французская полиция по причинам, бывает, менее веским, лупит по головам дубинками, это не трактуется как типичное для Запада. Я убежден, что если бы Швейцария не располагалась в центре Европы, а, например, за линией Керзона, то нашлось бы много знатоков, которые смогли бы обосновать лишение женщин права голоса для участия в выборах как пережиток татарского влияния. Аналогично еврейские погромы в России в 1905 г., процесс Бейлиса в Киеве о якобы ритуальном убийстве в 1913 г. также считались возможными только на темном Востоке. А между тем само сравнение тех эксцессов с ужасной формой, которую приобрело преследование евреев в европейской фортеции Гитлера, представляется просто наивным. Сколько же эрудиции было пролито на бумагу западных газет во время московских процессов 1937-1938 гг. для продвижения довода о том, что неслыханную форму покаяния обвиненных можно объяснить исключительно наследием византийской психики и воспитанием в вечном рабстве. Однако, когда в 1945 г. в аналогичных большевистских процессах аналогичные покаяния делали: немецкий генерал, британский атташе, католический епископ, римский кардинал и т.д. уже не было речи о восточных душах, а только о таинственных пилюлях.
Существует ли «восточная душа»?
Есть множество специалистов в этой области, которые подчеркивают якобы отличие восточной души, особенно русской души, обращаясь к высказываниям русских философов и великих писателей, цитируя Герцена, Бакунина, Гоголя, Хомякова, Аксакова, Тютчева, Достоевского и многих других: «Послушайте, что сами пишут о себе!». Не буду так далеко углубляться в историософскую полемику, как и не буду подавать голос в споре, какая Церковь права: та, которая придерживается, что св. Дух исходит только от Бога Отца, или та, что утверждает, что от Отца и Сына? Поскольку это, как известно, является главной причиной противоречий. Мне кажется, что обе эти полемики, та с VI по XI век, и текущая с XIX и XX в., имеют общие черты в их несколько запутанном талмудизме. Лично я убежден, что трудности, с которыми сталкиваются множество специалистов при поиске «русской души», заключаются в том, что они ищут вещи, которых не существует. Существующие отличия между западноевропейской и восточноевропейской психикой коренятся, по моему мнению, в цивилизационной отсталости восточной части Европы и обусловленной ею неграмотности. Я помню, как в 1911 году первый раз еще ребенком был во Франции, и мое внимание привлекли: «Смотри! Извозчик на козлах читает газету!». Русский крестьянин газет не читал. Его не интересовал вопрос о том, какая команда победит в футбольном матче, и масса прочих вопросов, затрагиваемых в газетах. В свободное от забот время его интересовали более доступные для размышления вопросы: есть ли Бог и где правда. Отсюда происходит пресловутое, якобы типично русское «бого - и правдоискательство», которое в значительной степени отразилось в литературе. Однако, с другой стороны, равно как в западной литературе, так и в жизни и криминальных хрониках, или в миллионах и миллионах случаях, мы найдем идентичные проблемы, идентичные движения, побуждения, томления и действия, которые знатоки от разделительных картотек приписали бы в каждом отдельном случае «восточной психике», если бы их зафиксировали на Востоке. Впрочем, подобно тому, что в эпоху национализма поспешно считают за типично французское, английское, польское или немецкое, нечто в сущности своей является только типично человеческим.
Проблема Бога и правды с культурной точки зрения не стоит ниже вопросов текущей политики, спорта или кино. Бывает даже наоборот, что последние культурный уровень понижают. Когда я смотрю на стотысячные толпы в западноевропейской столице, давящие друг друга в борьбе за возможность увидеть хотя бы издали звезду «рок-н-ролла», уровень культурных интересов восточноевропейского мужика может показаться выше.
Неграмотность, успешно побеждаемая всеми народами мира, в практике восточной Европы сыграл свою дополнительную роль. Особенно в предреволюционный период избавила социальные низы от псевдокультуры, которая формально заливает Запад, находя потребителей среди массы пол и четверть интеллигентов. На Востоке так называемое общество образовывали исключительно высшие слои, культурно не уступающие наивысшему уровню западной культуры.
Большевизм не продолжение, а противоположность старой России
Только большевистская октябрьская революция произвела в России перемены, изменяющий порядок вещей. Снеся, как «буржуазный», старую культуру высших слоев, «подняв» массы из неграмотности, но в сущности до псевдокультуры. Запрещая полицейским приказом вопросы Бога и правды, не дала взамен других, поскольку все вопросы мира уже разрешены Лениным и достаточно их только выучить наизусть. Сомнение стало наказуемым. А там, где нет сомнений, не может быть размышлений, а, следовательно, не может быть мысли. С тех пор прошлая Россия, может быть, преувеличенно, слывшая с «въедливого буквоедства», превратилась в коллектив, бессмысленно повторяющий строфы ленинских канонов.
Большевизм не только не является наследием психических структур старой России, как настаивают некоторые, но ее противоположностью, и это с каждой точки зрения: политически-государственной, экономической, философской, поведенческой и может больше всего – психологической. Сохранив внешние рамки империи, изменили ее внутреннюю сущность.
Многие апеллируют к советской внешней политике, часто указывая на аналогию с заграничной политикой царской России. Это правда. Однако применительно к внешней политике каждого государства есть почти всегда константы, которые проистекают от географического положения. Если бы итальянцев заменили бы китайцами или скандинавами, то проводили такую бы внешнюю политику, которую навязывало бы им географическое положение Аппенинского полуострова.
При оценке большевизма следует знать труды Ленина. А он учил, что для достижения целей допустим буквально каждый тактический прием, а, следовательно, с московской геополитической точки зрения тем более и приемы старой России. Не российский империализм пользуется международным коммунизмом, а наоборот: международный коммунизм пользуется российским империализмом.
Иногда можно услышать вопрос, выступающий в роли аргумента: «Чем же однако объяснить, что коммунизм пустил корни именно в России?». Можно на это ответить обширным трактатом, а можно лапидарным контрвопросом: «А чем объясняется, что народ – творец европейского романтизма, народ «Бури и Натиска», дошел до гитлеризма?». Гитлеризм был отвратительным явлением, однако противники немцев стараются доказать, что он появился из особой германской души. Большевизм отвратителен, поэтому враги России стараются доказать, что он народился из русской души или той же византийской или восточной. Установление коммунизма в России является таким же стечением обстоятельств как установление гитлеризма в Германии, фашизма в Италии, или хотя бы того же коммунизма где-нибудь; все-таки немного оставалось до его триумфа на западной оконечности Европы в Испании.
«Тайна» коммунизма находится на Западе
Обычно таинственные особенности большевистской психики ищут в Москве. Напрасно. В Москве господствует внешнее принуждение, или внешняя механическая причина, могущая деформировать изучаемый предмет. Между тем доступ к Москве затруднен. Представляется, что было бы целесообразнее перенести исследования туда, где феномен коммунизма выступает почти в чистой форме, т.е. без примеси внешнего полицейского давления и одновременно в условиях легкой и общей доступности. Например, в Италии господина Тольятти или во Франции господина Тореза, в которой 30 % людей добровольно голосуют за коммунистов на выборах. Не получится также оспорить, что коммунизм является произведением не столько восточной, сколько западной Европы. Как известно, Ленин привез его в Москву из Швейцарии, Берлина, Парижа, Лондона, Брюсселя, а не наоборот.
Повсеместно поддерживается убеждение, что пресловутый русский большевизм это не тоже самое, что европейский коммунизм. С этим утверждением трудно полемизировать, поскольку оно опирается на очевидное пренебрежение общеизвестными фактами, которые свидетельствует об идентичной идеологии, тесной связи и одинаковой внутренней дисциплине всего международного коммунизма под каждой географической широтой. Здесь проявляется обыкновенное «желательное мышление» или видение того, что хочется увидеть. Основанием для этого является природный человеческий оптимизм, а в данном случае он имеет свои особые практические причины.
Московский большевизм, представляемый исключительно как чисто восточное порождение, а, следовательно, чуждый латинской психике Запада и не способный к ней привиться, кажется от этого менее грозным, чем его изображают. В соответствии с этой оптимистической трактовкой формируется отношение к западноевропейскому коммунизму. Не только среди «попутчиков», но и истинных демократов сегодня господствует направление, которое я бы назвал «донкамиллизм». Оно заключается в снисходительном отношении к чудакам, на самом деле немного докучающим, но не лишенным достоинств упрямцам. Распропагандированное посредством одной из наипопулярнейших книжек и европейского фильма «Дон Камилло», образует полную приходского очарования конкуренцию двух идеологий, все же сплоченных братством по оружию в прошедшей войне. Такой тип коммуниста, в сущности доброго патриота, стараются сейчас, но уже под другими влияниями, использовать все энтузиасты титоизма и «национальных коммунизмов».
Возможно, общим основанием для этих разных побуждений к деактуализации коммунистической опасности является страх перед войной. Никто, кроме порабощенных народов, войны не хочет. А без войны никто конкретных рецептов по устранению коммунистической угрозы не имеет. Поэтому друг друга утешают тем, что ее или не существует, или в ней нет ничего необычного.
То, что уже было
На первый взгляд в этом есть определенная доля правды. То, что подается в так называемой популярной антисоветской пропаганде за содержание этой угрозы в сущности не кажется чем-то небывалым. Все уже было. Ни массовые убийства, ни концентрационные лагеря, ни полицейские государства, ни монопольная система тоталитарной монопартии не составляют коммунистической особенности. В некоторых случаях происходят количественные отклонения в ту или иную сторону. Сравнение с преступлениями Гитлера (особенно если сравнить методы уничтожения евреев) часто идет в пользу Советов. Преследование инакомыслящих политических противников или форма преследования этих противников не всегда превосходит даже западные демократии. Если вспомнить, что тело Муссолини и товарищей (в том числе и женщин) висели несколько дней под боком католического кардинала на Пьяццо Лорето в Медиолане подвешенными за ноги как животные на бойне… Если вспомнить, что поэт мировой известности Эзра Паунд был посажен в 1945 году американцами в клетку для горилл.. Что 85-летнего Кнута Гамсуна, одного из величайших писателей планеты, засунули в сумасшедший дом. Если представить себе цифры, так мало известные широкой публике, согласно Маргарет Бовэри, во Франции в период чистки было арестовано полмиллиона по обвинению в предательстве, произошло 160 тыс. процессов; американские источники утверждают, что 100 тыс. французов пали жертвой освобождения, т.е. больше, чем Франция потеряла на полях сражений и в лагерях военнопленных. В Бельгии 600 тыс. процессов и дознаний, в Голландии 130 тыс. – должны прийти к выводу, что в процентном отношении к населению этих стран не составляют они чрезмерной диспропорции с 15 миллионами отбывающих кару в советских лагерях. Нюрнбергский процесс также не подтвердил принципиального отличия европейского Запада.
В этом случае можно было бы согласиться, что здесь, подобно с сопоставлением Рим-Византия, не наблюдается какая-либо качественная историческая разница.
То, чего не было
Что-то иное отличает коммунизм как единственный в истории мира феномен. Этот феномен заключается в лишении человеческих слов их первоначального значения. Этот феномен проявляется под разными обличиями. Иногда речь идет о замутнении слова, иногда о придании ему противоположного смысла. Характерно, что деградация человеческого языка или главного выразителя культуры до вещи без ценности происходит после XX съезда партии и «десталинизации» еще более впечатляющим образом, чем в эпоху Ленина-Сталина. Никогда еще до сих пор с официальных трибун с такой выразительностью не утверждалось, что миллиарды слов, провозглашавшихся в течение десятков лет в высших политических ареопагах, в литературе, театрах, школах, в университетах и на митингах и т.д. и т.д., не только не имеют никакой связи с реальностью, но освобождают от ответственности вследствие своего массового характера.
Равно в СССР, как и в государствах-сателлитах, так и в так называемом «национальном коммунизме», премьеры, министры, чиновники, писатели, ученые и т.д., насколько не были вычищены из-за личных взглядов, остались на своих должностях, несмотря на то, что писали и говорили годами то, что сейчас запрещено. Именно в тех самых словах и тем самым тоном. Это администрирование смыслом слов приобрело невиданное прежде в истории жонглирование. Следует при этом взять во внимание, что девальвация человеческого слова расходует материальную энергию блока государств, охватывающего сегодня наибольшее пространство на планете! Беспрецедентность дела заключается еще и в том, что против обесценивания слова нельзя при коммунистическом строе защищаться даже молчанием. Наоборот, все должны говорить.
Именно поэтому коммунизм является величайшим из возможных врагов культуры, а тем самым не одного народа, а всего человечества. Если мы признаем, что во всех человеческих делах существует иерархия потребностей, то в иерархии потребностей современного мира первой потребностью является устранение коммунизма.
Национализм и «реальная политика»
Есть множество людей, которые с этим взглядом полностью или частично согласны. Между тем существует большая разбежка во взглядах на методы, которые должны быть применены для достижения этой цели. Источник этих расхождений коренится в мешанине понятий и отсутствии правильного диагноза.
Я выше оговорил ряд аспектов в отношении Запада к европейскому Востоку. Я выразил также убеждение, что между ними нет качественной разницы. Ее так же нет в отношении к появившемуся в XIX веке национализму. Напряжение национализма на Востоке и Западе является одинаковым. Национализм, как известно, имеет особенности, не объединяющие, а разделяющие народы. Эти особенности являются натуральным следствием генезиса национализма, в котором редко проявляются ростки pro, чем contra в отношении иных народов. В основном он действует как ограничение на большие объединительные концепции. Национализм обращается в национальные реалии. Ему чужды наднациональные идеологии, даже в отрицании, к которому ощущает особую склонность. Ему необходима конкретность в присущих ему понятиях. Отсюда антикоммунистическая идеология для национализма чрезмерно абстрактна, поэтому ему подходит антирусская программа.
Множество людей борются с гипертрофией национализма как проявлением, противоречащим духу гуманизма. Иногда делают это только для ослабления чужого национализма. Однако даже тогда, когда они руководствуются доброй и искренней волей, сталкиваются с практически непреодолимым препятствием. Это препятствие сейчас выступает везде под лозунгом «реальной политики», которая повсеместно признана верхом политической мудрости. Однако если бы соскоблить внешнюю поверхность фразеологии, найдем под ней существенное содержание той политики, которая за реальные вещи принимает только собственные интересы. Таким образом возникает «порочный круг», вне которого остаются «мечтания», «утопии» и прочие идейные лозунги, признанные реальными политиками за нереальные. А в реальности выходящие за узкий круг их интересов. Несомненно так было всегда. Однако с другой стороны никогда не было такого большого раздробления национальных интересов по одну сторону, когда с другой встала огромная, наднациональная мощь, угрожающая всем вместе.
Как классический пример этой «национал-реалистической политики» может служить такой фрагмент: главный публицист эмигрантской польской «Культуры», которая считает себя журналом, борющимся с национализмом, пишет следующее: «В минуту, когда Россия полностью уйдет из Польши, не будет никаких преград для установления нормальных отношений с СССР. Мы должны всегда подчеркивать, что целью нашей политики является исключительно получение независимости, а не гибель СССР и уничтожение коммунизма на всем пространстве земли».
Из этого свидетельства однозначно следует, что под коммунистическим ярмом могут остаться: Латвия, Литва, Белоруссия, Украина, Кавказ, народы средней и восточной Азии, Китай, Вьетнам и т. д., и. т. д. – лишь бы Польша была независимой. Можно обоснованно опасаться, что целью немецкой политики является исключительно «Воссоединение» и границы 1937 г., а политик, который для приобретения этой «исключительной» цели хотел бы призывать к борьбе с коммунизмом, был бы признан нереалистичным политиком, если бы не вообще вредным утопистом. Аналогичную «реальную политику» представляют сейчас предводители литовского, украинского, грузинского и всех перечисленных выше народов под советским ярмом. Их реальная программа завершается на освобождении из-под ярма «России». И что дальше? А «далее» остается согласиться с программой «Культуры». Ведь это программа политического сосуществования с коммунизмом, которую все эти народы в данное время считают единственной, если проводится Америкой, пока они сами еще не освобождены.
Таким образом у оснований так называемой реальной политики лежит полная неискренность лозунгов в сопоставлении с истинными целями. И одновременно полная нереалистичность, когда достижение цели возможно только при объединении, а не раздроблении интересов. Так, например, какой интерес может иметь Франция в общем фронте с Германией против «России», коль в течение неполных ста лет она трижды воевала с Германией, а Россия была союзником Франции? Между тем интерес этот становится понятным, если речь идет о совместной обороне от международного коммунизма. Это две совершенно разные вещи. Непонимание этой разницы приводит к диспропорции, в которой международную мощь хотят победить национальным партикуляризмом.
Если мы примем за основу, что «реальная политика» великих держав диктуется исключительно их имперско-национальными интересами в отношении к России, то должны были бы прийти к пессимистичному выводу о том, что в эту минуту никто на Божьем свете не выступит против международного коммунизма, а все идеологические лозунги, провозглашаемые на Западе, являются только морем лживых фраз.
Нет разницы между коммунизмом и большевизмом. Так, как нет разницы между ленинизмом, сталинизмом и хрущевизмом. Различается только тактика и менее или более курс, который не изменяет сущности системы. Никогда не было сталинизма как идейной концепции. Сталинизм придумали не враги большевизма, но конкуренты в борьбе за власть, уничтоженные Сталиным. Коммунизм не является геополитической проблемой. Он является видом психической заразы, первой жертвой которой пали русские. В этом положении Россия не является противником Запада, а должна быть его первым союзником в борьбе с коммунизмом, для которого Москва в эту минуту является имперской столицей.
Однако независимо от цели, в которой хотели бы победить ее господство над покоренными народами, ее можно добиться исключительно посредством вбивания клина между русским народом и коммунистической партией. Никогда посредством отождествления России и коммунизма. С этой точки зрения мы имеем устрашающий пример политики Гитлера во время советской кампании. К сожалению, часто представляется, что современная «реальная политика» как Запада, так и эмигрантских вождей порабощенных народов не сколько ослабляет, сколько усиливает мощь международного коммунизма.