Нецензурная брань в разговоре с ангелами. Гротескные формы в поэме «Москва-Петушки»
Поэма «Москва-Петушки», написанная 55 лет назад, продолжает вызывать споры. Об одном из её аспектов рассказывает Валерия Шумилина.
Поэма Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки» словно выткана из гротеска. Она состоит из хитросплетений интеллигентного и плебейского, низкого и высокого, глупого и остроумного. В ней присутствуют смех, фантастика и даже фантастический смех — например, ангелов над Веничкой. Все произведение — это побег от реальности к фантазии, к призрачному Эдему, который сотворен «ветхозаветной дьяволицей», как описывает ее сам герой.
Гротеск в поэме скользит из строки в строку, но особенно много примеров содержится в отрывке, где Веничка находит себе попутчиков и все они рассказывают друг другу истории. Поначалу герои договорились, что беседовать будут «по-тургеневски», однако в 60-е годы в электричке среди обычных трудяг места тургеневским историям не нашлось. Рассказы пассажиров сменяли друг друга, порождали смех и споры.
Одна из попутчиц Венички рассказала, как из-за Пушкина лишилась четырёх зубов и повредила голову. Но виноват в этом совсем не Пушкин, а нежелание ее возлюбленного брать ответственность за их будущих детей. Его раздражала излюбленная фраза героини: «А детей-то кто воспитывать будет? Пушкин?», — за которую он и выбил ей зубы. Однако простые люди, не осознающие, в чем на самом деле причина и что виноват вовсе не поэт, все равно усматривали в этом свою философию: «А бабушка моя, глухонемая, с печки мне говорит: «Вот видишь, как далеко зашла ты, Дашенька, в поисках своего «я»!». Комично и фантастично в этой сцене многое: и обвинение классика в выбитых зубах, и разговоры глухонемой бабушки. Персонажи и сами над этим смеются.
У героев завязывается спор, в ходе которого выдвигается утверждение, что «в Сибири вообще никто не живет, одни только негры живут», а вот в Штатах — наоборот, не было никаких негров. Мир в поэме переворачивается с ног на голову даже в мелочах, в нелепых утверждениях и дискуссиях, гротеск сочится отовсюду, но герои этим гротеском живут, для них он обыденность. И для Венички фантастика — это попытка вырваться из удивительного мира, в котором глухонемые разговаривают, а негры живут в Сибири.
* * *
Веничка повествует о том, как якобы был в Штатах, а потом и в Италии: «Да мне в Италии, собственно, ничего и не надо было. Мне только три вещи хотелось там посмотреть: Везувий, Геркуланум и Помпею. Но мне сказали, что Везувия давно уже нет, и послали в Геркуланум. А в Геркулануме мне сказали: «Ну зачем тебе, дураку, Геркуланум? Иди-ка ты лучше в Помпею». Прихожу в Помпею, а мне говорят: «Далась тебе эта Помпея! Ступай в Геркуланум!..»». Герою не удается однако ничего увидеть из-за удивительных обстоятельств: то Везувий куда-то исчез, то в Геркуланум не пустили, да и в Помпею тоже.
Веничка хочет поступить в бакалавриат местного университета, но его выгоняют, и он отправляется в Париж. И там, прогуливаясь по улицам, он узнает в прохожей паре Луи Арагона и Эльзу Триоле. А затем из газет узнает, что «не те люди, это были, оказывается, Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар». Странная путаница — узнавание парижских знаменитостей простым советским рабочим — напоминает пьяную выдумку, но ведь все, кто слушают, в нее охотно верят.
Был герой и в Британском музее и просил себя ни много ни мало ангажировать. Сам директор музея, как повествует Веничка, «стал передо мной на карачки и принялся обнюхивать мои носки. Обнюхав, встал, поморщился, сплюнул, а потом спросил: «Это в таких-то носках чтобы я вас ангажировал?»». Ничто не смутило директора Британского музея, кроме пахнущих носков и неподходящих штанов героя. В этом ли заключен гротеск? Очевидно, не только в этом, но и, что самое важное, в том, что все слушающие в это верят.
Дальше случается совсем немыслимое: в дело вмешивается сама королева. В этом фрагменте особенно хорошо отображается связь реального и фантастического: «Тут слово взяла королева Британии. Она подняла руку и крикнула: — Контролеры! Контролеры!.. — загремело по всему вагону, загремело и взорвалось: «Контролеры!!..». Вся эта картина — словно искаженный сон, сквозь который прорывается реальность, но еще не захватывает сознание человека полностью, и ночное видение вбирает в себя частицы яви.
* * *
В чем-то поэма автобиографична. Кроме имени автор передал главному герою и часть жизни: Веничка тоже сирота, тоже очень образован и также злоупотребляет алкоголем. Поэма сочетает в себе лирику и эпос, смеховой тон с элегическим, огромное влияние на нее оказывают самые разнообразные тексты, обильно цитируемые автором, — от Библии до Чехова. Сама манера общения рассказчика с героями и читателем разговорная, нередко фамильярная, а порой напоминает пародию на советскую эстраду. Философские размышления разбавляются пьяными хохмами, а нетрезвые анекдотические рассказы — трагическими нотами. Все это и есть смесь фарса и великой трагедии людей того времени, совокупность комического и трагического, фантазийной реальности и настоящей фантазии.
«Москва-Петушки» напоминает «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Радищева. По словам Владимира Войновича, «общее то, что оба автора, проехав каждый своё расстояние, увидели всю Россию, и души обоих «уязвлены стали»». Отличие же состоит в том, что герой Радищева увидел несчастный народ, у которого все впереди, а Веничка Ерофеева оказался среди людей веселых и довольных своей участью, принимающих все происходящее как абсолютную норму, но с туманным будущим.
Библейские мотивы смешаны с низменной действительностью. Веничка клянет весь свет нецензурной бранью в разговоре с ангелами, в коктейль для беседы с Богом добавляют средство от потливости ног, да и сам коктейль — алкогольный. Все те рецепты, которыми щедро делился Веничка — это аллегорическое описание и произведения, и эпохи, про которую оно написано. Как в пиво причудливо добавлялся лак для ногтей, одеколоны и зубной эликсир, так и в разнорабочем смешивались грубость, пошлость, алкоголизм и знание Тургенева, библейских сюжетов и заповедей, интерес к вечным вопросам, умение размышлять и чувствовать.
Да и сравнивается Веничка ни с кем иным, как со Спасителем. По мнению литературоведа А. П. Мащенко, автор заставляет героя «пародировать» Христа на протяжении всего произведения. Особенно хорошо это иллюстрирует сам текст. Ерофеев пишет о Веничке: душа его «в высшей степени окрепла, а члены ослабели», что отсылает читателя к словам Христа в Гефсиманском саду: «Дух бодр, плоть же немощна» (Мк. 14, 38). Герой задается вопросом: «за кого меня приняли — мавра или не мавра? Хорошо обо мне подумали…?», — как и Христос, вопрошающий у Своих учеников: «За кого люди почитают меня?» (Мф. 16, 13). Не только в репликах и мыслях, но и в сюжете, поступках видна схожесть с путем Иисуса. Например, в главе «Усад — 105-й километр» герой сталкивается с дьявольским искушением — выпрыгнуть из электрички («вдруг да и не разобьешься»), как и Христос, Которого дьявол соблазнял броситься с крыши храма.
* * *
Гротеск — каркас всей поэмы. Без него нельзя раскрыть характер Венички и правдиво показать противоречивую эпоху 60-х годов в СССР — она сама и есть гротеск. Буйство фантазии народа порождено не то алкоголем, не то живостью ума и невозможностью его применить, небесные ангелы и выдуманные рассказы о путешествии Венички по Европе соседствуют с пошлыми анекдотами и пьяными дебошами. Даже сцены интимной близости прописаны посредством библейских образов (лилии, седьмое небо, белесая дьяволица) и грязной ругани алкоголиков, разнорабочих.
Ведь даже такой человек, как Веничка, содержит в себе образ Божий, и даже он может проходить путь Спасителя — по-своему, в свое время, но чем-то похожий на странствия Христа.
Иллюстрации Александра Клещева