Баренцев Евро-Арктический регион как инструмент мягкой силы на Северо-Западе России
Асимметричное соседство
Как было сказано в 1-ой части статьи, в декабре 2006 года Норвегия утвердила стратегию развития северных районов страны, сделав её приоритетной для норвежского правительства. Согласно данной стратегии, Норвегия к 2020 году должна стать доминирующим субъектом геополитики на Крайнем Севере, заняв лидирующие позиции в изучении Крайнего Севера,а также в разработке ресурсной и промышленной базы на Крайнем Севере.
Примерно тогда же, в 2007 году, по инициативе Норвегии был запущен проект “Асимметричное соседство: Россия и Норвегия, 1814–2014”, одним из инициаторов которого был норвежский Институт оборонных исследований. Куратором проекта является норвежский историк Йенс Петтер Нильсен, которому в сентябре 2015 в САФУ присудили степень почетного доктора.
Основной посыл данного проекта, приуроченного к 200-летию норвежской конституции, состоял в том, что Россия и Норвегия, вообще-то, совершенно разные в культурном и цивилизационном отношении государства, сотрудничество которых носило в целом эпизодический и далеко не идиллический характер. При этом Россия воспринималась Норвегией как нечто чуждое, варварское и враждебное, в то время как Норвегия в XVIII-XIX веке для Россией была малозначимой периферией Западного мира. В частности, именно о такой асимметрии в Норвежско-Российских отношениях все время пишет Йенс Петтер Нильсен.
Вот ещё одна типичная работа норвежского историка, в которой Нильсен проводит линию на асимметрию в подобном ключе разницы между Россией и Норвегией, при этом как бы снисходительно похлопывает по плечу мифотворцев из САФУ, в частности, ссылаясь на поморскую версию происхождения Ермака: “Именно с Русского Севера в начале XVI в. началось великое продвижение к востоку, в Сибирь. Поморы открыли торговый путь в Мангазею, купеческий город на реке Таз. Позже они проложили дорогу и далее на восток, в Сибирь и к Тихому океану. Даже «покоритель Сибири», знаменитый Ермак, которого традиционно считают донским казаком, согласно мнению некоторых архангельских историков являлся выходцем с севера и родился скорее на берегах Северной Двины, чем на берегах Дона. Именно они, поморы, «завезли» в Сибирь сельское хозяйство и торговлю, плотницкое ремесло и судостроение. Они же открыли и Русскую Аляску. Не случайно ее первый губернатор, помор Александр Баранов, назвал основанную здесь столицу Ново-Архангельском [Булатов 1998, Окладников 2008].” Впрочем, рядом с “поморьем” и “поморами” почти также часто употребляется Русский Север и русские, и даже “русские поморы-промысловики”, - видимо, в планы норвежцев пока не входит разрыв дипломатических отношений с Россией.
Другой не менее важный концепт асимметричного сотрудничества, предложенный Йенсом Петтером Нильсеном, состоит в том, что Норвегия и Россия осваивали Арктику как бы со “смещением во времени”. Суть этой идеи в том, что пик освоения Арктики Россией приходился на XVIII век, причем главными арктическими первопроходцами были, конечно же, поморы. Но потом поморы уступили пальму первенства в освоении Арктики норвежцам, причем не только в промысловом, но и в научном смысле. Впрочем, дадим слово Нильсену: “Сравнение всегда полезно, поскольку оно часто способствует выявлению новых вопросов и содействует более глубокому проникновению в каждый из сравниваемых объектов. В этом случае оно, например, наталкивает на мысль о значительном смещении во времени между Востоком и Западом, между Россией и Норвегией, когда речь идет об освоении арктических просторов. XVIII столетие было «золотым» веком поморских промыслов в Арктике, тогда как расцвет норвежских промыслов пришелся на XIX — начало XX столетий. То же самое можно сказать и в отношении полярных исследований, если даже учитывать тот факт, что полярные исследования первой половины XVIII в. были весьма отличны от проводимых через полтораста лет.
<...>
Для Норвегии того времени принадлежность Северу, напротив, была скорее способом «сжигания мостов». В 1760-х годах Герхард Шонинг, которого можно считать первым норвежским историком, указывал на принадлежность Северу как на основу норвежской культуры и национальной самоидентификации. Он видел в Севере нечто отделяющее Норвегию от Дании, которая 400 лет оказывала преобладающее влияние на норвежский язык и культуру. Для норвежских патриотов принадлежность Северу стала средством формирования чувства норвежского патриотизма и культурного отстранения от Дании.
<...>
Русские промыслы на Шпицберген постепенно пришли в упадок, и к середине XIX в. плавания поморов прекратились. Почему так случилось?
<...>
В своем большинстве ответы указывали три причины.
- Поголовье моржей, тюленей и птиц на Свальбарде (вследствие их массового истребления) уже значительно истощено.
- С поморами близ побережья Свальбарда в последнее время происходит слишком много несчастных случаев, сопровождающихся гибелью судов и людей.
- Происходит постепенная утрата навигационных знаний и навыков поморами, плавающими на архипелаг
<...>
Отчет Руде напоминает тот скептицизм, с которым относились к промысловикам российские чиновники в середине XIX в. В министерствах Санкт-Петербурга также считали, что поморам следует больше делать ставку на земледелие, а не искать пропитания где-то все ближе и ближе к Северному полюсу. При этом утверждалось, что полярный промысел деморализует и что команды российских промысловых шхун якобы все время ухудшаются в этом отношении. Из-за этого происходили несчастные случаи, вплоть до бунта на судне «Григорий Богослов» в 1851 г., который, как оказалось, окончательно похоронил русский промысел на Шпицбергене [Визе 1948: 86–87.]. Но в Норвегии официальный скептицизм был слабее, и амтманы в губерниях Финнмарк (например, Ярлсберг и Ларвик) отнеслись к ледовому промыслу скорее положительно. И примерно с 1870-х годов в норвежской национальной литературе стало уделяться все большее внимание жизни прибрежных поселков и морякам, а не только норвежскому крестьянину, как прежде.”
Таким образом, в статье как бы ненавязчиво проводится мысль о том, что де Арктика - родная стихия норвежцев, а вовсе не поморов (русских или этнических - потом разберемся отдельно).
Ещё более откровенно высказался профессор Лейденского университета Отто Буле на конференции “Нет Севера, а есть Севера”, проведенной в архангельском САФУ в 2013-ом: “Россия - красавица в снегах и мехах, но русский отказывается считать себя северянином, несмотря на белые ночи Петербурга и северные сияния Мурманска, Сибирь и тайгу. Север - это Финляндия, Норвегия, наконец, Якутия, а Россия - духовный центр мира, сместившийся в сторону полярного круга. Россия не по своей воле забилась на Север, спасаясь от набегов южных степных кочевников в раннем средневековье. Она ждет своего возвращения в теплое лоно цивилизации”.
Данный акцент на чуждость русских северу в некоторых работах норвежских “конструкторов истории” по программе “асимметричное соседство” порой доходит до откровенной подмены понятий в пропагандистских целях, что закономерно становится объектом критики у отечественных историков, ещё не до конца сраженных вирусом трансграничного сотрудничества. Одна из таких работ носит название “Норвежские лесопромышленники - пионеры освоения русского Беломорья в 1880 - 1930 годах”, которую справедливо раскритиковал проректор МГГУ, доктор исторических наук Павел Федоров.
Конечно, для трезвомыслящего человека, знающего историю освоения Русского Севера, норвежская парадигма “смещения во времени” покажется крайне уязвимой - а как же в данную концепцию вписать экспедиции Русанова, Седова, Брусилова, Вилькицкого, не говоря уже о советском периоде освоения Арктики и Северного морского пути, когда был создан не имеющий аналогов в мире атомный ледокольный флот? Ответ очевиден - для продвижения норвежского квазиисторического нарратива в России нужны проплаченные псевдоисторики, они же - агенты иностранного влияния, которые будут замалчивать и принижать факты освоения Севера русскими учеными и полярниками с одной стороны, с другой - всячески превозносить историю освоения Севера Норвегией. Именно этим и занялись псевдоисторики архангельского САФУ, организовав серию торжественных мероприятий с 2011 по 2013 на норвежские деньги по случаю 150-летия норвежского исследователя Фритьофа Нансена и 100-летия его поездки в Сибирь в 1913 году. В число мероприятий входил круиз по Северному морскому пути на научно-исследовательском судне ледового класса “Профессор Молчанов”. Особую статусность мероприятиям, лишенным всякой научности и имеющим лишь пропагандистскую направленность, придавало участие одного из ведущих норвежских дипломатов в России Эйвена Нурслеттена. При этом участники мероприятий совершенно проигнорировали 100-летие экспедиций Георгия Седова, Владимира Русанова, Георгия Брусилова и Бориса Вилькицкого, мемориальные годы которых приходились как раз на 2012, 2013 и 2014 годы.
Видимо, норвежцы предполагают когда-нибудь разобраться и с советским периодом освоения Арктики, надеясь, что рано или поздно процесс десоветизации сделает нелегитимными все советские достижения, в том числе и советское освоение Арктики и Северного морского пути. Иначе зачем на конференции “Государственная политика по защите национального суверенитета и урегулированию спорных проблем международных отношений на Европейском Севере и в Арктике в первой четверти ХХ века: исторический опыт и уроки для современности”, проведенной в САФУ в начале сентября 2015 года, поднимать темы, не имеющие прямого отношения к освоению Арктики, но при этом с явным “белогвардейским” уклоном, например, “Научные контакты России и ее союзников по блоку Антанта в годы Первой мировой и Гражданской войн” или “Отношения руководства Эстонской Республики с лидерами белого движения на Северо-Западе России”?
Согласно логике асимметричного соседства, даже название конференции “Нет Севера, а есть Севера”, проведенной в 2013 году в архангельском САФУ, носит подчеркнуто “разделительный” характер. Несмотря на этот факт, российские псевдоисторики, творцы поморского мифа, этого как бы не заметили и продолжили оставаться в прежней парадигме “Северной идентичности”, основанной на вымышленной истории поморско-норвежского многовекового добрососедства.
Суммируя все вышесказанное, становится очевидной скрытая сторона формулы “асимметричное соседство”, суть которой состоит в том, что Норвегия для внутреннего потребления создает исторический нарратив, легитимирующий норвежскую экспансию на Крайнем севере, в то время как для российского потребителя “на экспорт” по-прежнему предлагается идея “трансграничной северной идентичности”, размывающей культурные и цивилизационные границы в русском сознании. Проект “асимметричного соседства”, в котором историческая тема, судя по всему, играет не единственную, хотя и немаловажную роль, призван укрепить позиции Норвегии как субъекта экспансии на Крайнем Севере и, соответственно, подорвать позиции России в Арктике. Безусловно, проект “асимметричное соседство” является иллюстрацией смены норвежского вектора т.н. “мягкой силы”.
В частности, в канву “асимметричного соседства” вполне укладывается недавно вышедший в Норвегии сериал “Оккупированные” об оккупации Норвегии Россией, что подчеркивает усиление тенденции на создание чужеродно-враждебного образа России внутри Норвегии и что абсолютно никак не вяжется с идеей “общей северной идентичности”, объединяющей норвежских и русских “поморов”. В этой связи закономерно, что в норвежских СМИ всячески раздувается тема российской угрозы в виду усиления российского присутствия в Арктике, в том числе и военного, а также обновления кораблей Северного морского фота РФ.
А пока норвежцы смотрят сериал "Оккупированные", строят планы своего доминирования в Арктике и истерят по поводу мнимой российской угрозы, русские дети признаются Норвегии в любви:
Можно только сказать, что Россия таких детских признаний давно не слышала. И в этом виден особенно зловещий подтекст пресловутого "асимметричного соседства" - граждан какой страны мы воспитываем?.. Или, может быть, норвежские дети точно также признаются в любви к России?.. Впрочем, о скандинавской, и, в частности, норвежской экспансии в образовательно-воспитательной сфере будет рассказано в следующей части публикации.
Продолжение следует