Наконец, мы все вместе!
У меня частенько бывают проблемы с названием. Не знаю, как озаглавить пост, и это плохой признак. Говорят, как корабль назовешь – так он и поплывет. И если я сама не знаю, как назвать мой корабль, то от плаванья ничего хорошего ждать не приходится. А уж в этом посте, мне кажется, как-то особенно нет ни складу, ни ладу. Ну уж будь что будет. Вы у меня добрые – и я надеюсь, что и на этот раз вы будете ко мне снисходительны, как всегда.
Теперь у нас с Игорем была квартира, и можно было подумать о том, чтобы съехаться с мамой. Я сказала маме, что поеду в бюро обмена, опубликуюсь в бюллетене, который выпускает это бюро, повешу объявление на доске в бюро обмена, словом, начнем процесс обмена. Мама сказала, что, конечно, начнем обмен, но не сейчас, а немного позже. Так она все откладывала и откладывала, к нашему великому огорчению. Я понимала, что это связано с маминым старшим братом и моим дядей Пинхусом, который жил с мамой. Он был старше мамы на двадцать лет и тяжело болел. Я понимала, мама боится, что, когда мы съедемся, в большой семье дядя будет чувствовать себя некомфортно, его положение станет неопределенным, он почувствует себя приживалом. К тому же для тяжелобольного человека наша шумная жизнь с гостями и застольями будет трудна.
Мы подали заявление об обмене, только когда дядя умер, и почему-то очень долго не могли найти желающих с нами обменяться. Наконец, нашли, но обмен этот нельзя было назвать удачным. Все наши друзья и знакомые, мои сослуживцы из ЦНТБ отговаривали нас от этого обмена. Нашу двухкомнатную квартиру на Смольной улице, малогабаритную, но все же общей площадью около 40 кв. м, и мамину комнату площадью 24 кв. м, мы обменяли на квартиру, хотя и трехкомнатную, но маленькую. В трех комнатах было 37 кв. м – 10, 18 и 9 кв. м. Кухня 4,5 кв. м, правда, плита четырехконфорочная. Совмещенный санузел и крошечная прихожая. За наши с мамой 64 кв. м мы получили квартиру площадью около 50 кв. м, причем в самом дешевом доме. Дом был пятиэтажный, без лифта, из силикатного кирпича. Полы в квартире дощатые, крашеные (потом мы настелили паркет), потолки низкие.
Но для меня это все не имело никакого значения. Мы, наконец, были все вместе. Семья объединилась – и счастью моему не было предела. С работы домой я не ехала, а летела на крыльях. Одним махом взлетала на четвертый этаж, входила в квартиру – и там были все, кого я люблю. Игорь был так же счастлив, как я. Он обожал свою дочь. Наша приятельница, жена Саши Родина, говорила мне, что отцы обычно любят дочерей больше, чем сыновей, и ее отец ее очень любил, но такого отношения, как у Игоря к Лене, она еще не встречала. Мне казалось, что Лена любит папу меньше, чем он ее, и мне за Игоря было обидно. Игорь вообще умел любить и служить тем, кого любит. Ему обычно платили взаимностью, но недодавали. Их взаимность весила в разы меньше, чем его любовь. Я и о себе так же думаю, что я ему недодавала, и чувствую себя виноватой. Меня Лена любила больше. Игорь говорил мне: «Я тебе завидую. Твоя дочь тебя не просто любит, она в тебя влюблена». Я думаю, этому способствовало еще и то, что я подружилась с Лениными подругами и стала для них «авторитетом». Они все рассказывали мне о себе и со мной советовались.
Десять лет жизни в этой квартире – это вообще самые счастливые десять лет моей жизни, особенно счастливыми были первые восемь лет, пока Лена не вышла замуж. Когда она вышла замуж, ситуация несколько изменилась, усложнилась, и мое яркое счастье немного затуманилось. О нашей жизни в этой квартире у метро Войковская, мне кажется, я уже рассказывала, но расскажу еще раз.
Разместились мы так: мама и Лена жили в десятиметровой комнате, длинной как пенал, два с небольшим метра в ширину и около пяти в длину. В этой комнате еще был глубокий стенной шкаф в торце, что-то вроде гардеробной, в него можно было входить. С одной стороны – полки, с другой – вешалки. Все белье и все верхние вещи помещались в этой гардеробной. Эта комната была самая дальняя, запроходная. Перед ней была комната 18 кв. м, проходная. И была еще маленькая комната 9 кв. м, отдельная, расположенная близко от входной двери в квартиру – это была наша с Игорем комната, и мы действительно пользовались только ею. Там помещалась наша тахта с ящиком для постели, который служил ночным столом. На нем стояла настольная лампа и было место для книг, которые нужны под рукой. Вмещался еще небольшой шкаф, журнальный стол, одно кресло и небольшой туалетный стол. Этот журнальный стол был нашим рабочим местом, мы много работали дома, переводили и писали. При этом Игорь сидел за столом, а я лежала на тахте. Большой комнатой у нас практически пользовалась только Лена. Там у окна стоял старинный письменный стол из гарнитура в стиле модерн, который я уже описывала, и вся прочая мебель из этого гарнитура, и стеллажи с книгами. Мы пользовались большой комнатой, только когда приходило много гостей. Мы раскладывали в ней большой столовый стол. А обычно ею пользовалась только Лена. Лена много занималась, сидя за письменным столом, так много, что сосед из дома напротив однажды во дворе подошел ко мне и сказал, что наша девочка слишком много занимается – так нельзя, мы не должны заставлять ее так много заниматься. Но мы ее, конечно же, не заставляли. Это был ее выбор.
Я занималась с Леной литературой, просто потому что мне это было интересно. Я не могла с ней не обсудить то, что они проходили по литературе. И было такое событие: все школы писали всесоюзное сочинение на тему «Есть у революции начало, нет у революции конца». Это был конкурс. Странная, скажем прямо, тема – теория перманентной революции принадлежала Троцкому, но товарищи из Министерства образования, наверное, этого не знали. Лена на эту тему написала сочинение о Елизавете Яковлевне Драбкиной – она была участником революции и другом, кем-то вроде приемной дочери Владимира Ильича Ленина и Надежды Константиновны Крупской. Еще с эмиграции она жила в доме у Ильичей и продолжала там жить до самого ухода Ленина из жизни. В 1937 году Сталин, естественно, ее репрессировал, но ее не расстреляли. Она выжила в лагерях и в 1956 году была реабилитирована. В последний период ее жизни мы были с ней большими друзьями. Она умерла в больнице буквально у меня на руках. Елизавета Яковлевна стала писателем, и мне нравилось все, что она писала. Одну свою книгу с автографом она подарила Лене. В нашем ЖЖ был про нее пост, может быть, даже не один. Ленино сочинение заняло если не первое место, то одно из трех первых. За это объявлена была премия – поездка на родину Ленина в город Ульяновск. Премию Лене присудили, но в Ульяновск не свозили.
Я занималась с Леной литературой, а Игорь делал за нее черчение. Мы решили, что черчение ей в жизни никогда не пригодится, и ей не нужно тратить на него время. А самое интересное, что Ленин преподаватель никогда не ставил Игорю больше тройки. Игорь в свое время учился в техническом вузе и чертил прекрасно, но почему-то у Лениного преподавателя получал тройки. Я думала, дело было в том, что учитель прекрасно видел, что чертежи делал профессионал, но не хотел разбираться, портить Лене аттестат отличницы, а просто ставил тройки.
В новой школе Лена тоже сразу стала то ли старостой класса, то ли комсоргом, уж не помню точно, несмотря на то, что была новенькой. Естественно, я знала Ленину классную руководительницу и некоторых педагогов. Однажды классная руководительница позвонила мне на работу и сказала взволнованным голосом, что у Лены в четверти намечается двойка. Я спросила, по какому предмету. Она сказала, что по физкультуре и что я должна что-то предпринять. Я спросила, что я могу предпринять, и она сказала, что мне нужно встретиться с физкультурником и попытаться с ним объясниться. Я встретилась. Физкультурник оказался человеком молодым, амбициозным, его буквально травмировало то, что его предмет считают второстепенным. Физкультурник встретил меня агрессивно. Но я как-то поняла его ситуацию и сказала ему, что я очень ценю его предмет. Все школьные предметы вредят здоровью детей, и только его предмет приносит их здоровью пользу. Физкультурник объяснил мне, что Лена – плохая спортсменка, и что особенно плохо у нее обстоит с бегом. Был какой-то норматив по бегу, и Лена его не выполняла. Мы договорились, что учитель будет проводить с ней дополнительные занятия. После уроков будет заниматься с ней бегом. О результатах своих переговоров с физкультурником я рассказала Лениной классной руководительнице. Она сказала: «Этого еще не хватало! Как он это себе представляет? Она будет с ним бегать по вечерам? Этого мы не допустим». Пришлось физкультурнику с этим смириться и поставить Лене тройку.
В новой школе у Лены появились новые подруги. Нужно сказать, что с новогиреевской школой и с теми подругами она расставалась тяжело. Одна из ее новогиреевских школьных подруг Эля приезжала к нам в гости на Войковскую и оставалась у нас ночевать. Расстояние было очень большое – в один день было не обернуться. И мы, и родители Эли очень хотели, чтобы дружба девочек сохранилась. В новой школе Лена подружилась со своей одноклассницей Наташей Осмоловской. Вы знаете, она и сейчас моя главная подруга. Но самой близкой подругой Лены стала Галя Абрамова. Родители Гали редко жили в Москве. Они были строители, монтажники-высотники, и их бригада работала тамы, где шло действительно высотное строительство. Они строили космодром «Байконур», откуда, как вы знаете, взлетел первый искусственный спутник. Зарабатывали Галины родители очень хорошо, нам такие заработки и не снились. Но Галя в столь юном возрасте была предоставлена самой себе, жила вполне самостоятельно. Иногда к ней приезжала из деревни и жила с ней ее бабушка Евдокия Савельевна. Она была настоящая крестьянка. Причем была похожа даже не на современную крестьянку, а на какую-то дореволюционную. Для меня, да и для Лены, Евдокия Савельевна была совершенно экзотической личностью.
Галя жила недалеко от нас, от ее дома до нас было не более пяти минут ходьбы. Галя стала часто бывать у нас дома и вскоре стала почти членом семьи. У меня было ощущение, что у меня две дочери. Я как-то сказала нашей знакомой Светлане Викторовне, которая была одиноким человеком и не очень здоровым, что у нас есть две девочки, которые к ней хорошо относятся и с удовольствием сделают для нее все, что ей нужно. Пусть она только не стесняется и скажет, что ей нужно (о Светлане Викторовне я еще расскажу подробно). Когда Светлана Викторовна ушла, Игорь спросил: «Почему ты сказала Светлане Викторовне, что у нас две девочки?» И Лена сказала: «Папа, разве ты не знаешь, что у мамы две девочки? Я и Галя». Как-то Галя уходила от нас поздно вечером, и Лена пошла ее проводить, просто потому что не хотелось расставаться. Сказала, что доведет Галю до дома и сразу же вернется. Мы разрешили, идти было всего ничего, и нам не казалось, что это опасно. Прошло пятнадцать минут – Лена не вернулась, прошло полчаса – Лены нет. Игорь пошел ей навстречу. Потом рассказывал мне, что он шел по переулку и навстречу ему ехала машина. Он подумал, что вот так, из такой машины могут выйти какие-нибудь два мужика-извращенца, запихнуть девочек в машину и увезти – и никто никогда их не найдет. От этой мысли у него сердце заболело. Он дошел до Галиного дома и увидел, что девочки во дворе качаются на качелях. Игорь сказал: «Так бы и врезал им обеим, с трудом удержался».
Продолжение следует.