Майя Санникова: кто сказал, что рак – это приговор?

— Обычно, когда человеку сообщают диагноз злокачественной опухоли, любой пациент воспринимает это как смертный приговор. Хотя на современном этапе не так много новообразований, которые действительно очень плохо лечатся.

Ко многим опухолям стоит относиться так же, как, например, к сахарному диабету. То есть у пациентов риск умереть от осложнений сахарного диабета, или от стенокардии, или инфаркта миокарда такой же, как от своего злокачественного образования. Понятно, что процесс лечения тяжелый. Понятно, что переносят это все плохо и сопутствующая патология ухудшается. Но если человек хочет жить, то он начинает в этом направлении работать. И у него будет эффект от лечения. Главное — не сдаваться, а сотрудничать с докторами.

УСПЕХ прежде всего зависит от желания пациента, его готовности победить болезнь. У меня сейчас лечится бабушка, которой 72 года. Я ей при первой встрече сказала: «Всё не очень». Она отвечает: «Понятно. Что нужно делать?» «Вот вам список: у вас есть поликлиника, я вам напишу направление на обследование, если там у вас не будет получаться, приходите ко мне снова». Думаю: «Если там толку не будет, значит, положу в отделение и буду обследовать здесь». Хотя, конечно, для нас это плохо, потому что на отделение всегда большая нагрузка. Пациенты занимают койку, мы отвлекаемся, вместо того чтобы уже обследованных брать и оперировать. Время затягивается. А для онкобольных это критично.

Но бабушка оказалась очень добросовестной. Через неделю она пришла с полным обследованием. Видимо, у них в Трубичине хороший терапевт. Мы её положили. Хотя диагноза как такового не было. Огромное образование, которое, видно было, портит ей жизнь. Решили оперировать, чтобы хоть диагноз поставить. Взяли биопсию. Гистологи сообщают: некроз. Еще берем биопсию: некроз. Еще берем биопсию… А у бабушки в этой опухоли огромные сосуды. И она фонтаном нам выдает на операции кровотечение. А гистолог говорит: саркома. Пришлось основной объем этой опухоли убрать. К счастью, за счет того, что убрали часть новообразования, основные органы стали работать хорошо. То есть перестала развиваться почечная недостаточность и так далее.

Мы добились, чтобы женщину взяли на химиотерапию. Хотя мне все говорили, что ей за 70 и она её не выдержит. Очень плохая опухоль, комбинированная, не поддается никакому лечению. Потом, через три месяца, я случайно вижу ее контрольную МРТ и понимаю, что там такой эффект — сама не поверила! Это я о том, что кого-то рак мгновенно убивает, а кто-то пытается от этого абстрагироваться и получить от жизни всё, что она может дать. Конечно, те, кто борется за себя, или родственники за них борются, живут дольше.

ДЕЛО даже не в том, чтобы доктор был «под боком». Невозможно в каждом маленьком райцентре организовать онкологическую службу. Потому что готовить таких врачей сложно, это требует колоссального количества времени. Всё-таки онкологические заболевания у нас не так часто встречаются, как простуда, гипертония или даже сахарный диабет. И доктор, который работает в Пестове, например, просто может не встретиться ни разу в своей жизни с определенным заболеванием и не будет иметь опыта, как его лечить.

Если вы хотите получить квалифицированную помощь, то надо ехать в крупный медицинский центр. Такой, как наш.

Невозможно и бессмысленно пытаться оказывать все виды помощи, особенно узкоспециализированной и высокотехнологичной, в районах. Проще привезти больного к специалисту. Так и надо делать.

С другой стороны, в Шимске в газете дали объявление, что в поселок приедет передвижная поликлиника, будет проведено обследование. У нас в отделении после этого появилось несколько пациентов, они прочитали об обследовании в газете. Одна женщина, славу Богу, с незапущенной опухолью. Мы её прооперировали, а она сказала, что и муж с ней пришел на прием, и его положили в кардиологию, сделали шунтирование. Без этого, возможно, они бы уже умерли. А сейчас работают с физическими нагрузками, в огороде. Мы, говорят, натуральным хозяйством живем. Понимаете, они рады, что у них есть эта жизнь. Она пенсионерка, ей уже за 70 лет. Ходит в лес за грибами. Муж старше на 6 лет. И они довольны своей жизнью.

ЧЕГО в России нет? В России нет у больного понимания ответственности за собственное здоровье. У нас за здоровье больного всегда отвечает кто-то. Сначала родители, потом дети. Ну и врач, конечно. Если больной в принципе никуда не хочет ходить, он столкнется с ситуацией, когда болезнь будет крайне запущена, а такие запущенные заболевания, как правило, не лечатся. Не только в России, но и во всем мире, и в Москве, и в Питере — всё точно так же. Поэтому больной из деревни должен приезжать раз в год в поликлинику и там проходить медосмотр, который включает первоначальное звено, терапевтическое.

А тут возникает второй вопрос, что этот терапевт, который оказывается на месте, пусть он там один, должен обладать огромным количеством разнообразных знаний. Его задача даже не столько поставить диагноз правильно, сколько понять, к какому узкому специалисту конкретного больного нужно направить. И промотивировать человека так, чтобы он туда дошел. Если терапевт на месте не сделает ему обычного анализа крови, ЭКГ — дело дальше не двинется. У нас же сейчас получается, что часть больных вообще никуда не ходит, а если и приезжают, то уже на каталках и в крайне тяжелом состоянии. А некоторые слышали, что в онкодиспансере лучшие гинекологи работают, поэтому приходят не по профилю. Ну не ведут онкогинекологи беременности, например.

КАЖДЫЙ пациент требует к себе индивидуального отношения, и это правильно. Но при этом он не готов взять ответственность на себя за собственное здоровье, не готов выполнять четко назначения, не готов обследоваться. Только если под угрозой его жизнь, и то не всегда. У всех в приоритете жизненная суета. В нашем онкодиспансере лето — это, как правило, период затишья. В остальное время просто не хватает операционных бригад. С одной стороны, как хирург я могу сказать — наверное, это хорошо. Чем больше ты оперируешь, тем больше у тебя опыта. Многие операции быстрее проходят, больному легче от этого. Но мы тоже люди.

Я приезжаю домой: мне бы суп сварить, с дочерью поиграть, еще что-нибудь сделать для завтрашнего дня. Утром встать пораньше, приехать на работу и заняться осмотрами, назначениями, а в 9 часов идти в операционную. А операция-то тяжелая. Плюс мы с операции выходим и садимся за компьютер: надо писать историю болезни. А это занимает полтора-два часа, в зависимости от тяжести больного. Врачи не могут оперировать бесконечно, не могут работать бесконечно. Мы такие же люди, как все.

А у пациентов летом огород… Ко мне приезжала женщина на операцию в июле. Я говорю: давайте завтра положу и прооперирую послезавтра. Она говорит: нет, я собираюсь в отпуск, а потом копать картошку, а потом солить капусту. А недавно она пришла ко мне на прием с претензией: «Почему вы меня записали только через две недели!». Что тут сказать?

По сравнению с Москвой мы, в плане запущенных случаев, действительно отличаемся в худшую сторону. В столице такой контингент больных формируется за счет мигрантов. Все-таки москвичи не настолько плюют на себя. У нас в области с этим есть проблемы — нет моды на здоровье. И дело вовсе не в том, что медицина недоступна.

Они же всё равно попадают ко мне, мои пациенты. Но если бы это случилось немного раньше — на год или даже полгода, у меня как у врача было бы больше возможностей. И это — в руках пациента. Полностью в его власти.

Оригинал в выпуске «Новгородских Ведомостей».