Прошедший Бухенвальд. Уроженец Сердобска сдерживал напор германцев на Москву
В их судьбах было столько же геройского, сколько и катастрофического. Бойцы 61-й Пензенской дивизии нанесли неописуемый контрудар по германцам в июле 1941-го. А позже пропали в лесах и болотах, пытаясь вырваться из окружения. Те, кто выжил, оказались в плену. И в том аду они совершили ещё один подвиг — остались собой.
О нём в собственных книжках, посвящённых пензенской дивизии, поведал краевед Геннадий Тамбовцев.
Без шансов?
61-я стрелковая дивизия, входившая в 63-й стрелковый корпус 21-й армии, 13 июля 1941-го перебежала в контрнаступление на Бобруйск и Быхов. Активные наступательные действия велись до конца месяца, но под напором превосходящих германских сил корпус был обязан отступить к Рогачёву и Жлобину.
К середине августа ситуация резко усугубилась. 63-й корпус попал в свита. 17 августа умер командир корпуса генерал-лейтенант Леонид Петровский, а на последующий день смертельное ранение получил командир 61-й дивизии генерал-майор Николай Прищепа. После чего организованное сопротивление дивизии как одного целого было подломлено.
В подобных обстоятельствах почти все из выживших жителей Пензы попали в плен. За время войны их переводили из лагеря в лагерь.
В начале 1942 года рейхсминистр восточных захваченных территорий Альфред Розенберг в своём донесении генералу-фельдмаршалу Вильгельму Кейтелю указывал на то, что из 3 млн 600 тыс. русских военнопленных только несколько сот тыс. были в состоянии работать. Так страшными были условия, в которых они содержались.
«Жили ужаснее, чем скотина»
Среди тех жителей Пензы, кто вел войну в составе 61-й дивизии и оказался в плену, примечательна судьба Михаила Дмитриевича Панина. В первый раз он вступил в бой при переправе через Днепр 9 июля 1941 года. Часть, в которой находился Панин, шла через брод. Ездовому Михаилу Дмитриевичу пушки приходилось перевозить на конной тяге. Непосильный труд, тяжелейшая служба.
Из Конотопа часть Михаила Дмитриевича двинулась на Западный фронт — к городскому округу Жлобину в Белоруссии. Ни пищи, ни воды, из арсенала — три пушки. Попав в свита 15–16 августа 1941 года, они смогли выдержать две недели. Позже Панин был ранен в ногу и из окружения не вышел, его захватили в плен.
«Жили мы ужаснее, чем скотина, и охраняли нас, как скот, с овчарками, — вспоминал Михаил Дмитриевич позже. — В земле рыли для себя убежища-норы и забирались в них по трое либо пятеро. Лил ливень, холод, голод. Вошь съедала нас до погибели. Её уже даже и не ощущали. В этом лагере каждую ночь гибло по 200–300 человек. Норы старались вырыть глубже, задумывались, что будет теплее. Понятия „дружба“ в лагере не было, потому что было весьма огромное количество народа, которое всегда перемешивалось».
В первых числах ноября 1941 года Михаил Дмитриевич был переведён в лагерь, где содержались только русские. Сначала он был определён в госпиталь помогать раненым, однако скоро сам попал на больничную кровать: открылась рана, ему сделали операцию. Самым лёгким периодом германских лагерей оказался март 1942 года, когда Панина перевели в Нордхаузен. Он исполнял обязанности по хозяйству, ухаживал за домашней скотиной и занимался сельскохозяйственными работами. Жил он на втором этаже сарая, над свиньями. Те всё время визжали и мешали спать. Есть было нечего, пищу приходилось воровать у свиней.
Допросы, КГБ и одиночная камера
Михаилу Дмитриевичу давали стать одним из надсмотрщиков, однако он отказался. Взамен вступил в группу, которая занималась саботажем. За попытку покушения на полицаев, он и четыре его товарищей были брошены в кюстринскую кутузку. Там после допросов его обусловили в одиночную камеру — цементную «коробку» с крохотным окошком под потолком, замазанным глиной. На ночь ему кидали мешок с травой, однако с утра его опять забирали.
Дальше 4 апреля 1944 года Панин попал в концлагерь Заксенхаузен, откуда было тяжело сбежать: снаружи стояли столбы на расстоянии 2–3 метров, с натянутой колющейся проволокой, и на любом из них горел фонарь. Меж стенкой и столбами с колющейся проволокой находилась тропа, по которой прогуливались часовые с собаками. В том лагере его обусловили на стройку возить тачку с щебёнкой к бетономешалке. Чтоб избежать этого, Панин сунул руку в вагонетку с песком, покалечив себя. Так был направлена в клинику.
28 июля 1944 года Михаил Дмитриевич оказался в ещё более грозном месте — концлагере Лангенштайн-Цвиберге, одном из филиалов Бухенвальда, где наш земляк клепал детали для германских военных самолётов, работая по 12 часов в день. Когда город, где находился лагерь, разрушили, узников повели «маршем погибели» (на данной для нас дороге пленных погибло больше, чем в концлагере). Когда их арестовали западные войска, Михаил Дмитриевич и его товарищи в символ протеста объявили голодовку, пока их не переправили к русским военным.
Однако и там легче не стало: относились к бывшим военнопленным приблизительно так же, как в германских лагерях, содержали в бараках, не достаточно кормили. Всё было так плохо, что один из бывших узников повесился, оставив предсмертную записку с содержанием: «Не могу пережить второго плена!» А Михаил Панин пережил: в июле 1945 года его перевели в Берлин, где он трудился в управлении воинской части военно-полевых работ на перевозке станков из Германии в Россию, позже его направили в Минск.
В итоге Михаил Дмитриевич демобилизовался только 2 сентября 1946 года и спустя некоторое количество дней возвратился в родной Сердобск. Так как он был бывшим военнопленным, его всегда вызывали на допросы в управление КГБ. Сам Панин относился к этому с осознанием и не был в обиде. За время, проведённое в германских лагерях, боец узрел довольно. И признавал: в плен попадали различные люди, в том числе и способные на предательство, так что лучше излишний раз проверить.
Возможность работать у него возникла только 27 апреля 1947 года, когда Михаил Дмитриевич устроился на промкомбинат, где трудился молотобойцем, а потом до 1970 года — кузнецом. На пенсию он вышел в 1971 году, однако продолжил работать прямо до 1987 года.
«У нас, современных жителей Пензенской области, все есть основания гордиться подвигом воинов 61-й стрелковой дивизии в 1-ые месяцы Великой Российской войны, — писал Геннадий Тамбовцев в собственной книжке „У истоков Победы“. — С полной уверенностью можно сказать, что наши земляки, больше месяца сдерживая рвущихся к Москве захватчиков в летнюю пору 1941 года, нередко ценой собственной жизни, стояли у истоков победы далёкого 1945 года».
Числа
За время войны 4 миллиона 559 тыс. военнослужащих Красноватой армии попали в плен. Общее число людей, учтённых как военнопленные, варьируется от 5,2 до 5,9 миллиона. В эту статистику германская сторона включала не только бойцов, захваченных на поле боя, однако и целые группы призывников, ещё не успевших добраться до собственных частей, а также граждан призывного возраста, задержанных на захваченных территориях. Из них назад возвратились только 1 миллион 836 тыс. человек. Согласно разным оценкам, от 2,5 до 3 миллионов русских людей погибло в лагерях и на работах. В русский плен попали 4 миллиона 126 тыс. 964 бойца и офицера противника. Из этого числа 580 тыс. 548 человек погибли в плену.