«Каждый вечер играли в тетрис» – так мы называли укладывание спать четырнадцати человек в двухместной камере»
История минчанки, которая дважды прошла через Окрестина
33-летняя минчанка Марина дважды прошла через Окрестина – в августе 2020 года и в конце июля 2021-го. За год в изоляторе ничего не изменилось – все те же пытки. Во время 15-дневного заключения девушка ни разу не была ни на прогулке, ни в душе. Ей не отдавали передачу – пришлось пользоваться чужой зубной щеткой и надевать чужое белье. После освобождения Марина уехала из Беларуси, и уже будучи в безопасности, рассказала «Белсату», через что пришлось пройти на родине.
«Их злило, когда я смеялась»
«Меня задержали 22 июля. Я поехала на СТО. Когда ждала в очереди, мне в окно постучали. Я подумала, что это сотрудник СТО. Но оказалось, что КГБ. До сих пор не знаю, как они меня там нашли – за мной следили или прослушивали телефон.
Мне сказали, что я – свидетель и должна ехать с ними. Больше ничего не объясняли. Я предложила прислать мне сначала повестку, но они настаивали, чтобы я отменила свои дела на СТО и ехала с ними. Я могла поехать на своей машине, но в сопровождении сотрудника, или на их бусе. Я на это сказала – садитесь, ребята, прокачу, ведь бусы мне не очень нравятся еще с августа прошлого года. С двумя сотрудниками мы поехали в мой адрес прописки на обыск. За нами вслед ехал тот самый бус.
Квартира, в которой я прописана, новая, я там еще не живу, идет ремонт. Ключей от квартиры у меня не было. КГБшники настояли, чтобы я позвонила прорабу и попросила привезти ключи.
Мне запретили позвать своих понятых, а также разговаривать с теми понятыми, которых они привезли. Еще их очень злило, когда я смеялась.
В квартире, естественно, ничего не нашли, сказали ехать в квартиру, где я живу, но когда мы к ней подъезжали, они передумали делать там обыск. Не знаю, почему. Меня повезли на допрос в КГБ».
«Ты сидела с бомжами? Нет? Вот, посидишь»
«Еще в квартире мне сказали, что я – свидетель по акту терроризма, якобы по попытке подрыва вышки радиосвязи. Большего абсурда я никогда в жизни не слышала. Мне сказали, что та вышка курировала подводные лодки. Было смешно это слышать. Беларусь и подводные лодки? Я не знала тогда о российской военной части у нас.
Пока шла эта странная беседа, другой сотрудник лазил по моему телефону. Взять адвоката мне не разрешили, говорили, что я насмотрелась американских фильмов, поэтому требую адвоката, и что если бы я в Штатах сделала то, что сделала здесь, за мной бы вообще приехала группа захвата.
До сих пор не понимаю, почему меня задержали. Возможно, потому что мое интервью было на ресурсе «Август-2020», и я там рассказывала о пытках со стороны омоновцев во время прошлогоднего задержания. Мне включали это интервью и говорили, что в августе тогда никто никого не бил, что я вру.
Потом сказали: если не хочешь сотрудничать, поехали на сутки. На вопрос «за что?» сказали, что следователь разберется. Угрожали, что я не выйду через 15 суток, что меня будут задерживать снова и снова. Я спрашивала: почему? Отвечали: мы же не знаем, в каком психологическом состоянии ты выйдешь, вдруг побьешь омоновца и сядешь снова.
Спрашивали: Ты сидела с бомжами? Нет? Вот, посидишь.
Но самое отвратительное было в другом. В интервью на «Август-2020» я рассказывала, что после моего задержания у папы случился инфаркт, и он умер. А моя мама – инвалид. И они мне говорили: ты не боишься, что будешь сидеть, а с твоей мамой тоже что-то случится? Это было на самом деле больно, потому что я переживала за маму, а мне даже позвонить ей не дали».
«Дважды в день был шмон, все вещи, даже прокладки, намеренно разбрасывали по камере»
«В изолятор меня оформляли в Советском РУВД. Обвинили в неповиновении. Ночью меня и еще одну женщину отвезли в ИВС на Окрестина. На следующий день был суд и 15 суток. Судью не волновало, что у меня мама после двух инсультов – ничего не имело значения.
После суда я оказалась в ЦИПе, в камере № 15.
С бомжами меня не посадили, наоборот, с очень хорошими женщинами, все они тоже были по политическим делам.
У нас была двухместная камера. Не было ни матрасов, ни подушек. Одна двухъярусная кровать с металлическими решетками на спальном месте. Нас в камере было от 9 до 14. На полу могло поместиться человек 10-11. И еще один человек на столе. Когда было больше людей, нам приходилось кого-то отправлять на кровать. Все, кто на нем спал, были потом в синяках.
На столе можно было спать, если ты очень худой. Под столом спала одна миниатюрная девушка.
Спать на полу по сравнению с кроватью – очень комфортно. Мы мыли пол каждый раз после шмона, и каждый вечер репетировали, как будем укладываться спать – называли эту «забаву» «конструктор» или «тетрис».
В душ не водили. Дважды в день был шмон, во время которого разбрасывали все вещи, даже прокладки, по камере. Это было намеренно. Прогулок не было».
«Сначала думала: как я буду чистить зубы чужой щеткой? Но как иначе?»
«Когда нас стало больше 14, перевели в 4-местную камеру. Там были те же условия плюс тараканы.
Было очень душно. В жару вентиляцию включали редко. А когда пошли дожди, и было очень холодно, нам на всю ночь ее включили.
Передач не отдавали. Меня задержали в одном платье и босоножках, у меня не было с собой кофты, носков. Со мной сокамерницы поделились носками.
В общем, если кто-то освобождался, уходил из камеры, то старался максимально оставить вещи, которые мог: байки, кофты. Я никогда не думала, что буду носить чье-то белье. Его оставляли также для последующих. Пришлось и такое пережить. Буду ли я пользоваться зубной щеткой, которой до меня пользовалось неизвестно сколько людей, но точно не один и не два? Я сначала думала: нет, никогда в жизни. А потом ты понимаешь: а как иначе?
Зубная щетка у меня появилась только на 12-е сутки. Одновременно с кем-то мы не пользовались, только когда человек уходил, то оставлял.
Каждый час в 2 и в 4 часа нас будили. Иногда сотрудник просто заглядывал – мол, все на месте, не ок, и уходили. Но это было очень редко. Чаще было так, что каждый должен был встать и назвать свое имя, фамилию и отчество. А когда мы все уже разложились спать на полу, сложили свой «тетрис», было очень непросто вставать и потом снова укладываться…»
«Половина помидора на обед была праздником»
«Было много больных. Позже я узнала, что у моих сокамерниц после отсидки были положительные тесты на ковид. Я плохо чувствовала себя и в камере, и когда вышла. Но теста не делала – и смысла не видела, и сил не было дойти. У меня была такая слабость, что я не могла встать с кровати и дойти до кухни, чтобы воды выпить, я просто лежала и все.
Нашим лечением никто не занимался. Медсестра приносила только парацетамол, и то не всегда – одну-две таблетки. Мы просили лекарство от кашля, а в ответ слышали: девушки, я же вам говорила, нет.
Я уговаривала себя есть все, что дают, убеждала, что я должна выйти оттуда с наименьшими потерями для себя. Но это было невозможно. Ежедневно давали каши и котлеты, которые было невозможно есть. Сидевшие более 7 суток уже ничего не ели, так как от того, что давали, тошнило. И я их быстро поняла. Я могла с утра съесть кашу и в обед суп. И все. Часто все было очень соленым, другого вкуса не ощущалось – только соль.
Счастьем было, когда давали свежие овощи, например, половину помидора, что было очень редко. Воду мы пили из-под крана.
Каждый вечер с моими прекрасными сокамерницами мы подводили итоги того, что у нас случилось за день. И мы вспоминали: дали половину помидора-здорово. Принесли мыло-в общем праздник. Больше всего радовало, когда кто-то выходил на свободу».
«Я не верила, что на свободе, пока не оказалась дома»
«Я до самого конца не верила, что выйду после 15 суток. Тем более что видела, как за два часа до освобождения людям приносили новые протоколы. Да и помнила, что я там еще омоновца должна была побить. Пока не оказалось дома, я не верила, что на свободе.
После освобождения я долго болела. Дней 10 мне было очень плохо: кашель, температура, слабость. Когда в конце концов вышла в город, поняла, что у меня немного паранойя – я думала, что за мной следят.
Недели через две после освобождения я уехала. За меня очень переживала моя мама. Мы вместе принимали это решение. Она говорила, что если еще раз со мной такое случится, а тем более «уголовка», она этого не переживет. И я понимала, что после двух инсультов она действительно может не справиться.
Когда меня задержали и не давали с ней связаться, я тоже очень переживала. Я понимала, что в случае чего никак не смогу помочь, и мне даже могут не сказать. Так я почувствовала, что такое неволя.
Снимок носит иллюстративный характер. Вид на Жодинскую тюрьму. Фото: АВ/ БелсатК маме сейчас ходит социальный сотрудник, и я на расстоянии делаю все, что могу. Мама, конечно, скучает, но для нее главное, чтобы я была в безопасности».
«Каждый день смотрю в окно и думаю: может уже можно возвращаться?»
«В 2020 году меня задержали 10 августа, а отпустили в ночь с 13 на 14. Тогда я не уехала из Беларуси, так как хотела бороться дальше свободы. Я будто была готова и к жестким задержаниям, и к заключению. Я не до конца понимала, что на моих родителей влияет то, что происходит со мной.
Когда меня задержали, мама и папа очень переживали, что меня не было ни в каких списках. Они думали, что меня даже может не быть в живых. А когда я появилась в списках, они переживали, в каком я состоянии: меня побили, изнасиловали?
Через два месяца после моего освобождения у папы случился инфаркт. Ему было 70 лет, он был еще довольно сильным мужчиной, но после моего задержания стал плохо чувствовать себя. Мне об этом никто не говорил. Я старалась не волновать родителей, рассказывала, что на Окрестина был почти санаторий. И они мне не рассказывали, что папу уже тогда было плохо и вызвали скорую.
После смерти папы я не могла бросить маму. И до сих пор не уверена, что приняла правильное решение. Каждый день я смотрю в окно и думаю: может уже можно возвращаться? Каждый день читаю новости и жду того, что позволит вернуться. Каждый день у меня какие-то сомнения, размышления, чувство вины.
Я не знаю, как правильно. С одной стороны, если бы я была дома, я бы могла больше помогать маме. Но если меня посадят, я уже ничем не помогу.
Тогда, в августе 2020 года, казалось, что все будет быстро. Но потом стало понятно, что нет, и что это болезненный процесс. Но я думаю, что эта цена стоит нашей свободы. И я уверена, что свободу мы обретем, хотя, наверное, и не так быстро, как хотелось бы».
Анна Гончар/МВ belsat.eu