Танцующая в пустоте
Даже видавшему виды детскому психологу может встретиться ребенок, который поставит его в тупик
Они пришли под вечер, когда в поликлинике уже почти никого не было. В полутемном коридоре гуляло гулкое эхо.
— Марина, иди сюда! Марина, что я тебе сказала! Иди сюда немедленно! Доктор нас ждать не будет!
— Ну и пускай не ждет! — резонно откликнулась откуда-то из-за угла невидимая Марина. — Пускай он домой идет!
Мать ожидаемо взвилась, Марина была отловлена и притащена ко мне.
На вид года четыре-пять (оказалось — шесть), одета в платье колокольчиком, на голове какая-то сложная плетеная прическа с косичками, бантиками, заколками и защелками. Лицо, увы, выдает какой-то диагноз из тех, что обеспечивают задержки или нарушения развития. Я эту девочку раньше не видела, но понятно было, что обращение к психологу не первое, какой-то консенсус специалистов уже состоялся и, возможно, неоднократно. Ко мне, вероятно, пришли за какой-нибудь справкой или узнать что-нибудь дополнительное насчет обучающих-развивающих игр и программ для таких детей. Я решила пока ничего не спрашивать, сейчас мать успокоится и все сама объяснит.
— Марина, вот игрушки, — обратилась я к девочке. — С ними можно играть.
— Какое у тебя тут все... — задумчиво сказала Марина, не делая ни одного направленного к игрушкам движения.
— Какое? — заинтересовалась я.
Марина встала на цыпочки и повела руками, как будто собираясь взлететь. Мать быстро и молча вскочила и перехватила дочь, жестко усадив на стул рядом с собой и сунув ей в руки телефон. Марина послушно уткнулась в какой-то тетрис.
— Послушайте, но зачем же вы... — не удержалась от нотации я. — Я же хотела с Мариной поговорить...
— Она не будет с вами разговаривать, — бесстрастно сообщила мать.
— Но как же так... Прямо сейчас девочка явно собиралась ответить на мой вопрос!
— Хотите сразу посмотреть? — мать пожала плечами. — Хорошо, только дверь в коридор откройте. Там никто ругаться не будет?
— Да нет, у нас на этаже только я и осталась, — ответила я, открыла дверь в коридор и заинтригованно поинтересовалась: — А что будет-то?
— Сейчас, — пообещала мать, отняла у дочери телефон, дождалась, пока взгляд девочки сконцентрировался на ее лице, и громко спросила: — Марина, так какой у доктора кабинет? Все эти игрушки — какие?
Марина сорвалась с места так внезапно, что я отпрянула. На какое-то дикое мгновение мне показалось, что она взвилась к потолку. Слава богу, этого не произошло, но ощущение, что девочка мигом заполнила все пространство моего небольшого кабинета, присутствовало в полной мере. Она металась, подпрыгивала, падала, каталась, замирала, сжималась в клубочек, кралась на цыпочках, размахивала руками и ногами, все это сопровождалось страннейшей гаммой звуков — от едва слышного бормотания, через вроде бы вполне узнаваемые слова, до младенческого плача.
— Ну что, хватит? — спросила мать. Голос у нее был почти бесстрастный, но в руках она яростно комкала вытянутую из пачки влажную салфетку.
Первая оторопь у меня прошла, и я стала внимательнее приглядываться к тому, что собственно делает Марина. Двигалась она на удивление грациозно и концентрированно, в тесном кабинете ничего не сдвинула и не уронила. Ее передвижения имели явно волнообразную структуру — из коридора ко мне в кабинет, к полкам с игрушками и обратно, в коридор и даже на лестницу. Иногда она хватала с полки какую-нибудь игрушку, разыгрывала с ней короткую, непонятную, но явно драматического характера пантомиму, потом игрушка неизменно возвращалась на место.
— Давно у нее такие... реакции? — спросила я мать.
— Всегда, — вздохнула женщина.
— Независимо от стимула?
— Абсолютно. Можно было ее спросить, как устроен синхрофазотрон... Но давайте я ее все же уже остановлю. Вы, может быть, и умеете так, через вот это, разговаривать, а я, простите, так и не научилась.
— А как вы это останавливаете?
— Просто фиксирую и все. Некоторое время держу, пока оно закончится. Потом... раньше давала конфету, теперь вот телефон выручает. Но когда она еще немного подрастет... Я просто боюсь об этом думать.
В этот момент Марина с искаженным лицом пробежала мимо меня спиной вперед, и я услышала отчетливую фразу, сказанную «взрослым» голосом: «Тогда мне придется силой тебя тащить!» Из коридора донесся злой плач.
И тут я поняла, что она делает. Она изображает разом всех детей, которые приходили ко мне в кабинет, которые видели эти игрушки и хотели с ними играть, а также всех родителей и разнообразие их реакций. Меня саму (психолога) она не изображает, потому что ничего обо мне не знает. Я вышла в коридор, поймала идущую ко мне на четвереньках Марину (возможно, в этот момент она была игрушечной собачкой, которую ребенок унес-таки из кабинета и теперь возвращал на место, ибо она крутила воображаемым хвостом и тихонько поскуливала), поставила ее на ноги и, глядя ей в глаза (так делала мать), сказала: «Марина, я поняла про мой кабинет. Это здорово. Но я хочу еще спросить: как устроен синхрофазотрон?»
Девочка замерла на месте, потом распласталась на стенке коридора и начала уходить от нас, явно изображая понятия «медленно-странно-далеко» (как ни странно, я уже начинала читать ее удивительный язык).
— Зря вы это, — с досадой сказала мать. — Тут у нее нет зацепок, будет трудно остановить.
— Ей самой это нравится?
— Безумно! — усмехнулась женщина. — Больше всего на свете. Она только в этом и живет по-настоящему. Но ей редко доводится — сами понимаете...
— Это безопасно? Для самой Марины?
— Совершенно безопасно. Она вообще отлично двигается, а уж в этом состоянии... Никогда ни царапинки.
— Тогда давайте ее здесь, в рекреации оставим — пусть себе творит. А мы вернемся в кабинет и поговорим.
— У нас семья семь человек, — сообщила мне мать Марины. — Мы с мужем, Маринин старший брат, свекровь и ее второй муж, и еще ее тетка после инсульта — они две квартиры продали и купили большую, чтобы за теткой ухаживать. И вот представьте: все с работы, старшему уроки делать, плюс больной человек. И тут такое... Сейчас, можно сказать, проще: она хоть как-то разговаривает, что-то понимает. А раньше как начинала ни с того ни с сего метаться — у всех волосы дыбом. Включая врачей. Мы в три года с ней в психушке лежали — уникальный случай. Зато теперь ее поймать и остановить сложнее. Летом легче, мы на дачу выезжаем, но и там — люди у забора собираются на бесноватую поглядеть. Если в поле только ходим, там уж ей раздолье. Но я теперь вижу, что ей больше хочется перед людьми выступать.
— Но она же так общается!
— «Осталось уговорить принцессу», — усмехнулась женщина. — Желающих с ней так пообщаться пока не находилось. Дети на площадке всегда разбегались, соседи по батарее стучат, в коррекционный садик ее берут только при условии, если мы таблетки даем. Свекровь говорит, что придется ее, наверное, в интернат отдать, там ей лучше будет, спокойнее, и брата настраивает, а мы с мужем против: она же вообще-то много чего понимает. Половину букв уже выучила, мне больше всего нравится, как она «ш» изображает — возможно, это ночной лес со змеями, если я правильно ее тут понимаю.
— Но, может быть, как-то развивать Марину именно через этот ее кинестетический язык? Это же фактически язык танца! Древнейший, между прочим. Мистерии, Айседора Дункан, пчелы тоже сообщают друг другу информацию в танце... Может быть, танцевальный кружок? И вы водили ее на балет?
— Какие все-таки все психологи одинаковые! — добродушно рассмеялась женщина. — Нам уже советовали, ага. В танцевальном кружке нам ее вернули, завернутую в занавеску, и сказали шепотом: пожалуйста, больше никогда к нам не приходите. А на детском спектакле хуже было: муж ее не удержал, она выскочила на сцену и минут пять, пока все не сориентировались, представляла альтернативную версию сюжета. Какой-то там из главных потом сказал: девочка движется свободно, тонко, изумительно! Так жаль, что у нее с головой не все ладно.
— А ко мне вы пришли?..
— Так за справкой. У нас комиссия по инвалидности каждый год, а мы раньше не знали, что в нашей поликлинике можно взять, ездили на улицу Олеко Дундича.
Потом мы пошли за Мариной. В полутьме она плавно, бесшумно и жутковато нарезала круги по рекреации — медленно, потом все быстрее, быстрее, еще быстрее, в конце движения влеплялась в стенку между кабинетами, потом отходила и раскланивалась с раскинутыми руками: вот она — я!
— Черт побери все на свете, но откуда она знает, что синхрофазотрон — это ускоритель частиц?! — воскликнула я.
Мать убирала полученную справку в папку с документами для оформления инвалидности по психиатрии и ничего мне не ответила.
С тех пор прошло уже много лет, но при виде танцующих детей я и сейчас часто вспоминаю Марину, пытаюсь вообразить себе тот причудливый мир, в котором она жила. Видимо, эта история, из которой я видела лишь крошечный кусочек, до сих пор в каком-то смысле остается для меня нерешенной задачей. Что это было? Что стало с удивительной девочкой? Теперь я рассказала историю Марины вам, уважаемые читатели.