Последний язычник Европы о жадных патриархах
Никифор Григора. Византийская история. Книга 36.
"21-23 Россия — страна чрезвычайно многолюдная. Землю, на которой они живут, не так легко измерить в длину и ширину, и она дает богатый ежегодный доход.
С тех пор как этот народ принял божественное крещение, было раз и навсегда определено, что он должен управляться одним архиереем. Этот первый архиерей должен подчиняться [патриаршему] престолу Константинополя и от него получать законное право духовной власти. И он должен попеременно избираться то из числа родившихся и воспитанных здесь, [то из тамошних уроженцев, и] один бы всегда наследовал другому после смерти предшественника [из другого народа].
... (Ольгерд) обещает стать нашим единомышленником в вопросах веры, если мы передадим посланному им послу, Роману, епископию и митрополию всей России как преемнику недавно скончавшегося Феогноста.
Был же этот Роман из числа мужей, воспитанных в благочестии, в монашеской жизни и благоговении, носил сан священника и приобрел достаточный опыт в чтении священных книг. Он был от роду около пятидесяти пяти лет, и вид имел от природы очень величественный и почтенный.
И пришло бы дело к успешному завершению и народ бы тот принял [христианскую] веру, если бы все было сделано по просьбе пославшего [Романа в Византий] этнарха.
36. Но едва Роман был здесь рукоположен-[в митрополиты], как тотчас появился оттуда другой, именем Алексий, приехавший поспешно в Византий. Он не здесь был посеян и взращен, а там — вероятно, за деньги — получил сан от неких епископов. Таким образом, и он, подобно народу посеянных [и выросших] в тот же день гигантов, оказался митрополитом. Это был дурной, коварный и легкомысленный человек, чуждый всякого благочестивого устроения и одновременно повинный во многих преступлениях, заслуживающих извержения из сана, как следовало из пришедших позже из России писем тамошних обитателей.
37. Но поскольку он привез с собой много денег и дал Кантакузину, который тогда был императором, и Филофею, бывшему тогда патриархом, подарки, коих каждый из них желал, он без труда получил то, о чем просил. Короче говоря, он заткнул все рты и, подчинив себе их волю, а законы упразднив и изгладив из [их] памяти, легко добился того, что все обвинения [против него] канули в лету.
Отсюда и получилось, что митрополия всей России оказалась разделена на две части между Романом и Алексием. И если бы только разделение это осталось таким, каким было в начале!
38. Но по отшествии Романа в назначенную ему часть, Алексий снова произвел путаницу, дав еще больше денег и получив большую и лучшую область, чем нанес Роману смертельный удар.
Поэтому нужда заставила Романа спустя немного вемени снова вернуться в Византий. Он был полон надежд, так как узнал, что скипетр самодержавия перешел там к Палеологу, а патриарший престол снова достался Каллисту. Итак, патриарх, рассудив вместе с обретавшимися там тогда епископами, что оказать всю возможную помощь пришедшему [Роману], претерпевшему жестокую несправедливость, — дело весьма благородное, подготовил соответствующие документы и решения.
39. Но прежде, чем дело пришло к завершению, снова прибыл Алексий и привез с собой еще больше кошелей золота, посредством которого, во-первых, подчинил себе волю патриарха, чрезвычайно расположенную потакать желанию материальных благ и не свободную от дурных помыслов. Затем он обошел и других [епископов] и, дав каждому соответственно [его влиянию], поработил их всех одного за другим. Потом, пойдя к правителям и заткнув [им рты] еще большим количеством монет, он и их легко склонил к желаемому [для него], после того как они уже получили одобрение патриарха Каллиста, который клялся быть поборником канонов священства, не становиться предателем его уставов, и не предлагать не подлежащую продаже благодать духа, как товар на рынке, ищущим ее подобно Симону Волхву, а затем сам же сделался явным преступником [этих канонов и норм], играя тем, что надлежит почитать, и неприкрыто заставляя других приобщаться к этому злу.
Поэтому [Ольгерд] открыто отказался от тех прежних обещаний, которые были даны им насчет божественного крещения вместе с его многочисленными подданными.
41. Он сказал:
РЕЧЬ ОЛЬГЕРДА
«Лучше поклоняться Солнцу, освещающему, оживотворяющему и согревающему весь мир и несущему в себе четкие признаки и символы Творца всех вещей, чем демону сребролюбия, которым, как я слышал, в настоящее время одержимы патриархи ромеев, если говорить словами их Учителя, Который дьявола, обещавшего дать Ему царства и деньги всего мира, если Он согласится поклониться и служить Ему, укорил и решительно отверг. Так что, если кто со всей страстью предается таковым и вместо них отбрасывает прочь от себя Того, Кого выбрал иметь своим Владыкой и Богом, то каких кар, каких молний [с неба] он не заслуживает за то, что доброго Владыку и благодетеля променивает на дьявола, своего врага и супостата, и даже этого почитаемого мною Солнца не стыдится, делая его свидетелем своего бесстыдства, когда он и своего Создателя со всей готовностью предает из-за земных денег?
42. Я думаю, что это — открытое идолопоклонство. Ибо людьми признано, что Солнце изначально является составным элементом всякой земной природы, а все золото и серебро — попираемая земля, и что благоразумным они не служат ни к чему хорошему. Да и как, когда они не способны даже сохранять подобие образа солнца?
И если даже принявший жребий предстоятельства [в церкви] в своем сребролюбии опускается до нечестивых и скверных сделок и, проповедуя против серебра, продает достоинство священства за деньги — и не за какие-то малые и ограниченнные весом и числом, но и в этом отношении переступающие все границы, — то до какой чрезмерной наглости и безумия не дойдет? Какие горы Кавказа, какие источники Танаиса, какие дикие степи скифов не пересечет позорная молва? Или какое государство устоит, если оно не может похвалиться устойчивостью своих основ?
44. Какой дом и город будет хорошо управляться, когда хранители правил и законов, пренебрегая порядочностью, принижают святилища правосудия, вменяют ни во что авторитет закона, предпочитают дожь истине и беззаконие считают законом, а профанацию судебных приговоров — справедливым приговором? Явную и очевидную погибель своих государств и городов, которую они не перестают день и ночь [готовить], действуя сами против себя, они считают фундаментом, столь же безопасным в своей непоколебимымости и неизменности, как небесные своды. Должно быть, они очень плохо и неискусно смотрят — не лучше чем слепые, которые не могут видеть даже того, что у них под ногами.
45. Даже видя следующие за ними по пятам плоды их собственной глубокой развращенности и безумия или, лучше сказать, днем и ночью имея перед глазами расплату за свое нечестие, они ничего не замечают, но, пожирая, подобно сумасшедшим, собственную плоть, радуются, как если бы они добавили прибыль к прибыли и к владению владение на земле и в море, а не потерпели нечто диаметрально противоположное, ибо их наказание постоянно проникает до ворот и самых их домов, разгорается подобно огню и на их беду распространяется все дальше, сжигая все, как если бы перед ним стоял сухой тростник.
46. Итак, если бы кто-то захотел обвинить в таких вещах меня, то их было бы далеко не достаточно назвать [всего лишь] трижды злосчастными1227, тем более что им доверено пастырское попечение не о преходящей и постоянно разрушающейся материи, но о великом и ценнейшем сокровище, которое выше всякой смерти, то есть о человеческой душе. Ибо тот, кому выпало занимать место руля и правила и кто считается образцом для других, если не живет в соответствии со своим именем, не воздает должное нравственным требованиям, предъявляемым к лицам его положения, но облекает доброе имя [пастыря] в преступные дела, ясно показывает, что не худшее должно подчиняться лучшему, но лучшее — худшему.
47. Я думаю, что это величайшее несчастье и страшная пагуба для народов и семей, для начальствующих и подначальных, молодых и старых, мужчин и женщин, богатых и бедных, и для всех почти разумных и неразумных [существ] — когда самые худшие устанавливают законы для лучших. Ибо видящие [преступления законодателя] развращаются и никогда уже не могут быть приведены к законности; и если в государстве что-то больно, это уже никак не заставить вернуться в прежнее хорошее состояниие, но всё получается ровно наоборот, когда руководитель и учитель перевоспитывает [подчиненных] и [одновременно своим дурным примером] заставляет уклоняться с пути добра и правды. Ведь он сам, поскольку жизнь его идет вразрез со словами и возложенной на него задачей руководить, прямо содействует тому, чтобы и здоровое заболело и как бы с попутным ветром устремлялось к погибели — туда, где лишь пустыню будет иметь своим товарищем. Ибо как справедливость созидает общность, так несправедливость производит разобщение и сопутствующее запустение, делая жизнь [человека] животной и абсолютно дикой.
48. Городу, который слагается из семей, обязательно иметь основу общественного порядка, обеспеченного узами справедливых законов. Так что, кто из-за незнания лучшего не в состоянии руководить семьей, которая представляет собой малую часть большого общества, тому, безусловно, далеко до того, чтобы управлять целым городом. Посему, как имеющий прирожденное чувство справедливости и законности является лучшим из людей и может управлять наилучшим образом, так и наоборот — тот, кто не таков, станет худшим из всех и править будет весьма скверно.
49. Если человек, имея от природы способность к исполнению разнообразных добродетелей, не хочет управляться и управлять [другими] согласно праву и справедливости, он вскоре полностью погубит всякий город, всякое государство, всякий дом и, в двух словах, всё вообще, и ничего другого не останется, как предать его, худо употребившего способность к добродетели, наказанию огнем и послать в недра Аида, хотя бы вчера и третьего дня он и был для них хорош.
А если не так, то пусть кто-нибудь скажет мне, по какой иной причине это их большое и величайшее государство скатилось в такие крайние бедствия. Не иначе, конечно, как само по себе и из дома в дом, как говорится.
50. Так что я лучше с законом и справедливостью останусь верным почйтателем Солнца и создавшего Солнце Бога, чем по любви к деньгам — позорнейшему недугу презреннейшего характера — проведу свою жизнь в беззаконии и несправедливости и погружу крещение, которое называют очищением души, во всевозможные мерзости.
Ибо как крестит меня тот, кто себя самого день и ночь наполняет такими мерзостями и кого я так осуждаю? Ибо гласит [Писание]: Не слушатели закона праведны пред Богом, но исполнители закона оправданы будут; и: во всяком народе боящийся Господа и поступающий по правде приятен Ему. Ибо нет лицеприятия у Бога, но всякий, кто призовет имя Господне, спасется. И: ярость и гнев, скорбь и теснота всякой душе человека, делающего злое, во-первых, иудея, потом и эллина; слава же и честь и мир всякому, делающему доброе, во-первых, иудею, потом и эллину».
КОНЕЦ РЕЧИ ОЛЬГЕРДА
51. Сказав с гневом и ревностью такое и тому подобное, царь закончил на этом свою речь, полный решимости защищать интересы Романа. И те, у кого со слухом сожительствует бесстрастный разум, могут оценить, является ли сказанное справедливым и разумным; возможно также подумать еще и о том, сносно ли это для благочестивых христиан, что молва об этой позорной развращенности, пройдя через дальние земли и моря, достигнет Океана и [земель] скифов, а побеги ереси так умножились, что повсюду распространяются, навлекая на церковь ромеев поругания, основанием для которых служат обильные источники [слухов] о неуместных и беззаконых деяниях патриархов и епископов и то, что они наполнили церковь ложными учениями.
52. Ибо не в углу эти бесстыжие совершают свои скверные деяния, не скрываются в темном месте, но добровольно выставляют свою порочность под открытым небом на обозрение всей вселенной. Таким образом совершенно изгнаны и сделались целиком чуждыми обычаям этого древнего государства справедливость и разум и все, что в нем было почтенного, благообразного и доброго, так что и мы можем сказать теперь здесь то, что когда-то Бог через пророка Иезекииля изрек об Иерусалиме, сказав: Скажи неразумной дочери, Иерусалиму: Содома, сестра твоя, и половины грехов твоих не нагрешила, и оправдана тобою Содома. То есть, как говорит божественный Златоуст, «Содом является праведным по сравнению с тобой».
53. Однако не укроется, я думаю, ни от какого благоразумного человека, что и они, подражая мифической Эриде, вместо яблока [раздора] подкинули в епархию оного народа разделение, разделив одну митрополию на две, а подчиненные ей епископские кафедры перенеся одни туда, а другие сюда, чтобы получившие их в удел [митрополиты] имели постоянный повод к спору друг с другом и были бы вынуждены апеллировать к патриархам Константинополя как к высшей инстанции, друг на друга принося обвинения и каждый за себя — большие деньги. Ни те не показывали недостатка усердия в том, чтобы превосходить друг друга количеством приносимых оттуда подарков в обмен на получение священного сана и председательства среди епископов, ни эти не уставали заботиться о том, чтобы как можно больше раздувать огонь спора, но подкидывали в него массу всевозможного топлива, служившего им весьма полезным средством к удовлетворению позорного корыстолюбия.
54. Поэтому они беззаботно делали то, за что им было заплачено, часто разрушая и переворачивая то так, то сяк то, что вчера было построено ими иначе, а то, что [было дано ими] третьего дня, распределяли по-другому — сегодня так, а на следующий день снова иначе, в зависимости от того, в какую сторону потянет поводья рука тех, кто пришлет оттуда больше денег, чем противная сторона. И нельзя было положить ни какого-либо предела схваткам и состязаниям этого злосчастного и отвратительного раздора, постепенно распространявшегося все дальше и усилившегося, ни конца позорной корысти и скверной наживе.
***
По словам русского летописца, «тамо межи ими бысть спор велик и грьцем дары от них великы»