Как боролись с эпидемиями при Иване Грозном и первых Романовых
Современные политологи и эпидемиологи считают, что авторитарные режимы имеют возможность быстрее и эффективнее справляться с эпидемиями. Мы уже публиковали статью Николая Борисова, в которой изложена версия о том, что именно хорошо организованная военно-полицейская служба помогла Москве справиться с эпидемией «чёрной смерти» в XIV веке.
Что вы знаете о князе Дмитрии Пожарском? Герой Смуты, спасший Россию от иноземного вторжения? Его карьера не закончилась в Смутные времена. Будучи Новгородским воеводой, он сыграл важную роль в защите Московского государства от «морового поветрия» в 1629 году. Адриан Селин, доктор исторических наук, профессор НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге специально для журнала Proshloe рассказал о карантинах на Северо-Западе Московского царства в 1570 — 1650х.
Моровые поветрия в средневековой Руси – явление хорошо известное по летописным данным. Однако нарративные источники ничего не сообщают о том, каким именно образом шла борьба с распространением эпидемий, прежде всего чумы. Впрочем, и первая половина XVI века достаточно бедна сведениями, о том, как вела себя власть в случае «морового поветрия». Но что-то подсказывает, что представления о том, что болезнь может передаваться через контакты людей друг с другом, а также — вместе с движением документов и возникшая к концу XVI в., в связи с этими представлениями, хорошо отработанная система ограничения передвижения людей и бумаг – все это было еще в средневековой Руси (впрочем, не следует считать, что в этом отношении Русь серьезно отличалась от других частей света, от Европы и Азии).
«Больной князь Дмитрий Пожарский принимает послов в Москве»,Вильгельм Котарбинский
А. И. Филюшкин обратил внимание на окружение Пскова заставами против эпидемии – «морового поветрия» в 1567 г. Об этом содержатся упоминания в житии Корнилия Печерского. Согласно житию, его пророчество связано с заставами близ Пскова: в сентябре 1567 г. стражники заставы, поставленной против проникновения в Псков морового поветрия, будто бы видели у моста через реку Череху ночами сияющий свет и множество воинов, идущих к Пскову. О заставе на реке Черехе, близ Пскова упоминается также и в 1581 г., в «Баториев приход»[i].
Д. Н. Альшиц опубликовал царскую грамоту 1571 г., направленную в Кострому к кн. М. Ф. Гвоздеву-Ростовскому, которому было поручено установить заставу от морового поветрия. Это первая хорошо сохранившаяся грамота, регламентировавшая те меры, которые следовало предпринимать для прекращения поветрия и установления карантина: они должны были следить «накрепко, чтоб ис поветреных мест в неповетреные места не ездил нихто, никако человек, никоторыми делы… однолично ис поветреных мест на здоровые места поветрее не навезти — розни б у вас в нашем деле однолично не было никоторые». Грамота была написана «с выговором». Царь упрекал князя М. Ф. Гвоздева (Альшиц назвал его воеводой, но воеводского управления на Костроме в это время, видимо, еще не было): «И ты для которово нашего дела послан, а ты забываешь, большоя бражничаешь, и ты то воруешь!»[ii]. Этот, как справедливо отмечал Д. Н. Альшиц, стиль грамот царя Ивана оказал влияние и на позднейшие практики администрирования любых кризисных ситуаций.
Более или менее полные данные о борьбе с эпидемиями относятся к концу XVI в. Не позднее 1586 г. засека «от Божья поветрея» сооружается в районе Тесова. В межевой книге волости о такой засеке говорится, как о сооруженный за некоторое время до ее составления: «…а от сосны к дороге, которая дорога от государева села Тесова к Спаскому яму, а у дороги сосна, а на ней грань, и от дороге засеком, что была засечена от Божия поветрея до Тесовского озера» [iii]. В годы русско-шведской войны 1590-1593 гг. система контроля за моровым поветрием в районе боевых действий была уже отлажена.
В дни первых переговоров в Тявзине (осень 1592 – январь 1593 гг.), в обстановке опасности «морового поветрия» отписки послов в Москву несколько раз копировались: сперва подлинники доставлялись из Тявзина по Ивангородской дороге на заставу в Тесово (стоявшее в Тесове войско весь рассматриваемый период возглавляли кн. В. В. Булгаков-Голицын и И. И. Великого Гагин), там они копировались, копии пересылались в Новгород. Там, в приказной избе при воеводе боярине кн. В. И. Шуйском они копировались еще раз, а списки, сделанные в Новгороде, отправлялись в Москву.
Оседавший в Новгороде пласт документов (списки посольских отписок, сделанные в Тесове, подлинные отписки из Тесова от воевод В. В. Голицына и И. И. Великого Гагина, отпуски отписок из Новгорода в Москву) однако не уничтожался, но сохранился в составе столбца[iv].
Эпидемия на русско-шведской границе
Рассмотрим гораздо более документированные данные о борьбе с эпидемией на русско-шведской границе в 1629-1630-м гг. Здесь особенности установления карантина были сопряжены со спецификой охраны границы (которая была результатом Столбовского мира 1617 г. и отделила Ингерманландию, новую шведскую провинцию, от Новгородской земли. Однако после демаркации границы на этом участке (в марте 1618 г.) серьезного режима контроля ее пересечения не возникло. Все изменилось после получения новгородскими властями известий об эпидемии в шведских владениях.
«Нарва», Адам Олеарий
С весны 1629 г. в Южной и Центральной Европе пронеслась чума. Она моментально пролетела Италию и Германию и достигла южного берега Балтики уже к октябрю 1629 г. [v] С сентября по начало декабря 1629 г. в Нарве и Ивангороде действительно бушевала эпидемия.
Самый серьезный мобилизационный поворот, фактически создавший русско-шведскую границу в качестве укрепленной линии, был вызван слухом о распространении в Ингерманландии (и в Швеции в целом) «морового поветрия», впервые появившимся в октябре 1629 г., потом опровергнутый другими слухами. Очень скоро известия об этом достигли приграничных районов Московского государства, и правительство приняло срочные меры. Новгородские власти инструктировали заставных голов посылать «для вестей» только надежных крестьян и только в ближайшие к границе местности[vi]. Позднее известия о моровом поветрии возникали и в мае, и в августе 1630 г., однако границы уже не открывались.
2 октября 1629 г. в Новгород пришло известие из Сомерской волости. 28 сентября к приказчику явилась девка Авдотьица, жительница д. Корино Старопольской сотни, побывавшая на шведской стороне. Допрошенная, она показала, что в Нарве и Нарвском уезде началось «моровое поветрие», и между Нарвой и Ивангородом в целях безопасности разобран мост через Нарову. Эти известия были подтверждены в тот же день вернувшимся из Ревеля посадским человеком Артюшкой Григорьевым[vii]. Источник его информации был своеобразным: он и другой новгородец Яков возвращались из Швеции вместе с нидерландским купцом «Самуйлом Леонтьевым» (купцом Самуилом Браувером). Последний в Нарве отправился к наместнику за проезжей грамотой и после визита тут же передал своим спутникам, чтобы они, не мешкая, уезжали из Нарвы, так как там началось «моровое поветрие». Новгородские власти не впустили купцов в государство и выслали их за границу, после чего предупредили псковских воевод, чтобы те поставили заставы на границе с Ивангородским уездом Ингерманландии[viii] (об этих мероприятиях псковских воевод мне неизвестно).
На следующий день новгородские власти начали предпринимать решительные меры по укреплению границы. Все важнейшие дороги, сухопутные и водные, были заперты острожками и заставами.
Стрельцы, отправленные из острожков на дальние заставы, должны были правильно снабжаться. По жалобе стрельцов в декабре 1629 г. тесовскому заставному голове было приказано отпустить на заставы крестьян с санями, для подвоза сена и провианта[ix].
Произошло распределение участков границы, проходивших по Новгородскому уезду между заставными головами, в ведении которых находились «сторожи», т. е. маленькие караулки на проселочных дорогах и тропках.
Самый западный участок охранял Иван Захарьевич Баранов, в ведении которого было трое детей боярских, посланных «дозирать сторожи» от Сомерского острога до Тесова, а в другую сторону – от того же острога до Псковского уезда (с 4 октября его сменил И. И. Шипилов). Следующий участок ориентировался на Тесовский острог, где командовал голова П. С. Обольянинов; у него в помощниках было пятеро детей боярских и 20 стрельцов. Он также должен был ставить заставы/сторожи на запад – до Сомерской волости, на восток – до Тигодской заставы. На последней головой служил Андрей Путилов, с тремя детьми боярскими и 10 стрельцами. На западе он сходился с зоной ответственности Тесовского острога, на севере – с Лавуйской заставой. Там головой был Василий Неелов. Ему было поручено взять двоих ладожских детей боярских и 10 стрельцов и казаков и охранять пространство от зоны Тигодской заставы до Волховского устья. На Волховском устье заставой стоял Д. С. Пущин, также с двумя детьми боярскими и 10 стрельцами и казаками из Ладоги.[x] На этом охраняемая линия границы осенью 1629 г. кончалась; только весной она была продолжена на восток Ладожский воевода В. Ф. Неплюев получил указание обеспечить назначенных на заставы на Лавую – Василия Неелова и на Волховское устье – Дмитрия Пущина стрельцами и казаками (по 10 человек на заставу). Воеводе предписывалось не пропускать едущих из Швеции русских и «немецких» купцов с товарами и не селить их в Ладоге и отправить за границу посадских людей в качестве лазутчиков[xi].
«Лавуйская застава», Адам Олеарий
В наказной памяти заставным головам подробно разбирались задачи, стоявшие в ситуации опасности проникновения в Московское государство эпидемии.
Тесовский заставный голова Петр Обольянинов должен был, прибыв на место, проверить справедливость слухов о «моровом поветрии» в Ивангороде; до получения точных известий ему следовало следить, чтобы из-за границы «по большим дорогам и малым стежкам и по перевозам, никто не прошел»; во всех возможных местах перехода голова должен был поставить заставы.
На заставную службу следовало определить по два крестьянина и по стрельцу. Для «досмотра» застав к нему прикомандировывались дети боярские[xii]; им следовало смотреть, чтобы через заставы «никто не прошел и не прокрался». Заставный голова получал власть отправлять своих гонцов на крестьянских подводах, но требовалось брать эти подводы с тех людей, у кого лошади есть, поровну, «для того, что дело великое и подводы для того дела доведетца имати не по дозору не по живущим вытям, потому что многие крестьяне у дозорщиков утаены, в дозорные книги не написаны, а иные после дозорщиков вновь пришли и тягла с волостными людьми не платят, живут в избылех». Последнее место наказа было реакцией на челобитную тесовских дворцовых крестьян, которые жаловались новгородским властям на самоуправство заставного головы П. С. Обольянинова, в частности на то, что он разослал по заставам крестьян вместе со стрельцами и «подводы у нас поимал насильно», «а в окольных погостах в боярщинах имати не велит»[xiii].
Посмотрим, как на заставах велся сбор информации и насколько она была достоверна, насколько предпринятые меры действительно могли противодействовать эпидемии.
В Тесово Петр Обольянинов прибыл 4 октября 1629 г. В этот момент на Тесовской пристани находились приехавшие из шведских владений новгородские купцы Ефим Жеревля, Ждан Рохнов и Савка Иванов. Они привезли из Яма соль и хмель. По словам купцов, они выехали из Яма за неделю до Покрова, проведя в Ивангороде около четырех дней. Они полностью отрицали факт эпидемии в Нарве и Ивангороде, и на вопрос (видимо, прозвучавший) о мосте через Нарову отвечали, что он цел. П. С. Обольянинов однако не пропустил ни их, ни случившихся в Тесове «немецкого» купца и ивангородского торгового человека Михалку Сысоева в Новгород, но отослал их всех за границу. Он также устроил три «дальних» заставы – в Зверинском монастыре, в д. Бежаны на Луге и в д. Слудицы на Оредеже, закрыв таким образом возможные дороги в Московское государство[xiv].
8 октября 1629 г. из Ямгорода в Тесово приехал сын боярский Григорий Елагин, провожавший, видимо по поручению новгородских властей, какого-то шведского подданного за границу. С ним ездил в проводниках дворцовый крестьянин Минка Хомутов. По дороге они проехали заставу в д. Сторонье, которую охранял помещик Елизарий Судаков с крестьянами. Очевидно, вскоре после того, как Елагин уехал по направлению к границе, началась тревога, в связи со слухами об эпидемии в Ингерманландии, после чего тесовский голова выставил еще одну заставу, «на Ямской рубеж на Лугу реку в деревню Бежаны». Однако и Г. Елагин и М. Хомутов разминулись со стрельцами, посланными на заставу и, возвращаясь из «зараженных» мест, приехали в Тесово. Голова тесовской заставы П. С. Обольянинов отправил обоих, и сына боярского, и крестьянина, в сопровождении стрельцов назад, на границу, в д. Муравейно ожидать указа новгородских воевод. При этом Г. Елагин успел сообщить П. С. Обольянинову о том, что встретил в Сторонье Ивана Судакова, приказчика Сомерской волости. Судаковы рассказали Г. Елагину о «моровом поветрии» в Нарве, где примерно месяцем ранее вымерло два двора, но с тех пор смерти прекратились[xv].
Другая отписка П. С. Обольянинова в Новгород указывает на еще одну «сторожу», подчиненную Тесовскому острогу, на Оредеже, в районе Егорьевского погоста (совр. д. Нестерково) и на Луге, в д. Бежаны[xvi]
Новые сведения об эпидемии пришли в Тесово 14 октября, когда в острог с известиями пришел дворцовый крестьянин Никита Тишкин, ходивший в Ингерманландию в д. Выра и в Ям, посылавший своих заграничных друзей во Врудский погост. Эпидемия к тому времени распространилась уже за Ям, в д. Ямсковицы, но нигде более, кроме городов Ям и Ивангород, случаев заболевания не было зафиксировано. Пришедший из-за границы сомерский стрелец сообщал также, что в Нарве в конце сентября было «моровое поветрие», равно как и на Наровской мельнице, на Горах и на реке Росоне. Однако, по слухам, эпидемия там прекратилась[xvii]
12 октября возвратившийся в Сомерскую волость крестьянин Андрей Якунин сообщил, что в Нарве умерло двое и около десяти человек – на Нарвской мельнице. Нарвский наместник уехал из города в Копорье, а его жена – в Ямгород, «на то время моровое съезжали». «А ругодивские полатники с ыванегородцы сходятца». Однако в настоящее время люди от эпидемии не умирают[xviii]. 26 октября 1629 г. до сомерского заставного головы И. И. Шипилова дошел наказ от новгородских властей об устройстве застав на всех местах возможного пересечения границы, «накрепко от морового поветрея», а также послать за границу в лазутчиках «лучших» крестьян. Всего Шипилов мобилизовал 30 человек для охраны застав. 23 октября к нему пришел вернувшийся из Ямского уезда крестьянин Никифорко Парфеев, побывавший у родственников в 2 верстах от Яма. Они поделились паническими слухами о распространении эпидемии на восток от Нарвы, в Ивангород. По их словам, и «на Яме пострелило дву человек октября к 22-му числу в ночи». Другой крестьянин, бывший в Ивангородском уезде «на Талом Ручью в здоровой деревни», где крестьяне сообщили ему о том, что эпидемия, действительно, была и в Нарве, и в Яме, и в Ивангороде, но теперь случаев заболевания нет.[xix]
«Копорье», Адам Олеарий
21 октября ладожский воевода смог сообщить в Новгород о том, что ему удалось узнать об эпидемии с помощью лазутчиков. Крестьяне Нотебургского уезда рассказали ладожанину посадскому человеку Климу Гордееву, что в Нарве, действительно, была эпидемия, во время которой вымерло до полусотни человек; наместник уехал на ивангородскую сторону «и заставы по дорогам поставил и мост через Нарову реку розломал». Неспокойно было и в Нотебурге: тамошний наместник посылал земца в Ивангород «для проведыванья морового поветерья земца»; вернувшийся земец лишь подтвердил слухи. Другой крестьянин «на Ореховщине» Сава Третьяков рассказал, что подошедшие к Невскому устью корабли не пропускают по Неве; на самом устье же устроена застава; при этом ни в Нотебурге, ни в уезде эпидемии нет (то же подтвердил ходивший также за границу крестьянин Томилко Кубасов[xx]). На заставе в Медведском монастыре Дмитрий Пущин задержал карбас ладожанина Прохора Гиблого, возвращавшегося из Швеции; там же находился и московский купец с товаром и, главное с грамотой из Стокгольма в Москву к государю от «галанского посланника, который посланник был у государя в Москве». Тогда же, видимо, в устье был задержан и пришедший из Швеции корабль с новгородскими купцами Остратом Богомоловым и другими. Воевода В. Ф. Неплюев запрашивал новгородские власти, о том, как ему поступить с той грамотой[xxi]. Одновременно, крестьянин Иван Кононов был послан с Лавуи в д. Вагреселка Нотебургского уезда. Он также сообщил о прекращении эпидемии, а также о том, что приходящие корабли через Невское устье не пропускают, там стоит застава. По Ингерманландии ходит слух о том, что восточнее Наровы, на р. Росона вымерло две деревни[xxii]. Еще 15 октября со слов ярвосольских крестьян лазутчики рассказывали, что нарвский наместник с женой бежали из Нарвы[xxiii].
20 октября 1629 г. еще один лазутчик возвратился в Тесово. Крестьянин ездил в д. Закерновье Копорского уезда. Он встретился там с крестьянами Ивангородского уезда, привезшими королевский хлеб. По словам этих крестьян, опасность эпидемии в Нарве сохраняется, мост между Нарвой и Ивангородом разобран, но восточнее Наровы «поветрии» нет, а нарвский наместник через Ямгород поехал в Копорье и Нотебург[xxiv].
«Нотебург», Адам Олеарий
Для уточнения этих данных на заставу в д. Бежаны на р. Луге был послан сын боярский Афанасий Еремееев, который 30 октября вернулся в Тесово с отчетом о первых принятых мерах. Прибыв на заставу, он снесся с соседней заставой в д. Муравейно, выставленной из Сомерской волости. По его данным, эпидемия в Нарве была в сентябре и уже несколько недель как прекратилась. Вскоре в Тесово явился еще крестьяне, ходившие в Зарецкий погост и подтвердили эти сведения. По их словам, также нарвский наместник, спасавшийся от эпидемии в Нотебурга, поехал обратно, через Копорский уезд в Нарву[xxv].
Новую панику в Новгороде посеяли известия, принесенные из Ингерманландии 11 ноября сомерским крестьянином Вторым Никифоровым. По его словам, в Нарве вымерло семьдесят домов, а в Ивангороде – тридцать семей; все «лутчие торговые люди», спасаясь от эпидемии, разъехались по деревням, а в Ямгороде вымерло четыре семьи. Между всеми городами (Ивангородом, Нарвой, Копорьем) стоят заставы, через которые никого не пропускают. Получив эти известия, новгородские власти велели усилить меры безопасности на границе[xxvi]. Сомерский голова жаловался в Новгород, что не получает новых указаний, а посланный в гонцах Федор Бестужев не вернулся из Новгорода в Сомро[xxvii].
Посланный устраивать заставу в Тигодском погосте А. И. Путилов доносил новгородским властям, что выставил пять застав между Лавуйским острогом и Тигодским погостом и пять застав между Тесовским острогом и Тигодским погостом, «по заставам указал беречь накрепко и заказ учинил всяким людям». С момента заступления Путилова на Тигодскую заставу мимо выставленных им постов никто не проезжал[xxviii]. Путилов просил разрешения брать на заставную службу крестьян не только из Тигодского и Солецкого, но и из других погостов[xxix]. Новгородские власти потребовали от Путилова добывать еще сведения об эпидемии, воевода велел «чтобы проведывал подлинно»[xxx], видимо, несколько не доверяя однозначно положительным известиям.
В ноябре 1629 г. подчиненный А. И. Путилову голова заставы в Солецком погосте Иван Путилов, писал новгородскому воеводе князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому, что, в соответствии с распоряжением властей, заставы в его районе укреплены, по заставам «непрестанно всякий час ходят люди». Путилов послал за границу стрельца Афанасия Васильева сына Новгородца, который, впрочем, уже три дня как не возвращался. Возможности послать лазутчиков в Ивангородский и Копорский уезды у головы не было, да и, по его словам, оттуда в близлежащий Нотебургский уезд никто и не приходит, равно как и из Нотебургского уезда – в Солецкий погост, поэтому узнать что-либо про моровое поветрие в Ингерманландии не представляется возможным[xxxi].
Заставы Тигодской округи
А. И. Путилов отправлял своих лазутчиков преимущественно на север, в Ярвосольский погост и в Ниен. Один из них, крестьянин Пантелейко Вавилин ходил к старосте и священнику села Воронье; те же, ссылаясь на своих крестьян, сообщали, что в «острожке в Канцах» ходит слух, что в Нарве и в Ивангороде действительно была эпидемия, но зато ее нет ни в Нотебургском, ни в Выборгском и Кексгольмском уездах.[xxxii]. 27 ноября голова Костовской заставы Андрей Путилов вновь докладывал новгородским властям. Его лазутчик, ходивший в Ярвосольский погост, сообщал 13 ноября, что эпидемии нет ни в Нотебургском, ни в Выборгском уезде; есть лишь слухи о уже переставшем «поветрии» в Нарве и Ивангороде[xxxiii].
22 ноября 1629 г. о своих достижениях в защите Волховского устья докладывал в Новгород организовавший заставу в Медведском монастыре Д. С. Пущин. 21 ноября 1629 г. прибывший к нему на заставу лазутчик Прошка Келейской рассказал о своей встрече в Ярвосольском погосте с крестьянином Ониткой, который был на Ниене. Келейский передал слух об эпидемии в Ивангороде и Нарве и о разрушении там моста через Нарову. Другой лазутчик, ходивший в Лопский погост, в деревни Шельдиха и Лезье, напротив сообщал, что «поветрие» в Ивангороде кончилось и бежавший в Ям наместник Нарвы вернулся в город[xxxiv]. Это же подтвердили и другие лазутчики[xxxv].
Тогда, в конце ноября 1629 г. новгородские власти впервые приказали смягчить режим перехода границы. Новгородцы, задержанные на въезде в Московское государство, писали в челобитной: «А ныне, государь, по твоему государеву указу з застав заставщиков сняти и в Неметцкую землю и из Неметцкой земли на Русь пропущати велено»[xxxvi].
В первых числах декабря в Ингерманландию тесовскими властями был отправлен крестьянин из д. Глебово, Иван Самуйлов. В д. Ижора Копорского уезда он услышал (и принес в Тесово) слух, «что в Ругодиве вымерло немало поветрием, а в Ыванегороде было поветрее тако лехче Ругодивского, а на Яме де городе было и понелося тако де немного, а в Копорье поветрея не было, а в уездех в Ямских и в Копорских в деревнях нету де поветрея, не слышет нигде». По его словам, сообщение внутри Ингерманландии было перекрыто заставами[xxxvii]. 8 декабря в Тесово вернулись посланные в Ингерманландию лазутчики – дворцовые крестьяне. В приграничной шведской деревне Заручье они пообщались с ездоками – копорскими крестьянами, сообщившими им о прекратившемся поветрии в Нарве и Ивангороде и о снятии внутренних застав в Ингерманландии: «…и писали из Ругодива в Копорью и в уезды, чтобы ехали в Ругодив и в Ивангород без боязни всякие люди»[xxxviii].
В конце декабря 1629 г. голова Сомерской заставы Иван Шипилов докладывал новгородским властям: «…стою я в Сомерской волости на заставе по немецкому рубежу», успел в конце ноября – начале декабря отправить несколько лазутчиков за границу. По слухам, собранным его агентами в Ямском уезде, в Нарве вымерла бȯльшая часть города, «а воеводка де седел в то время в [Выше]городе, а в большой город не ходил, и в Ыванегороде был мор великой и померли многие люди знадбою, а мерли де по Филипповы заговейна, а ныне де с Филипповых заговен моровое поветрее потишело, мору на людей нет». Через две недели еще один лазутчик рассказывал, что всего в Яме умерло четыре человека, а с Филиппова заговенья нет мора ни в Нарве, ни в Ивангороде. Причину эпидемии в Ивангороде и Нарве ямские посадские люди объясняли тем, что пришедшие из Любека суда привезли «поветрие» вместе с солью и яблоками, которыми торговали любекские купцы, «и те де суды отбили назад на море»[xxxix]. Ровно такой же слух передавал 1 февраля 1630 г. в Новгороде посадский человек, вернувшийся из Нарвы: туда де пришли корабли с солью, и ивангородцы купили соль, привезенную на этих суднах, «и после того учали мереть и ругодивский державец велел те суда отбить прочь… а где после те суды пристали, инде и там был мор»[xl].
Накануне Рождества 1629 г. в Тесовский острог поступили новые известия. По слухам, собранным в д. Суйда, в Ивангороде и Нарве с Егорьева дня эпидемия прекратилась, в Яме «поветрие» проявилось на Дмитриев день, а в Копорье и в Копорском уезде его не было вовсе. Примерно то же подтвердили крестьяне, пришедшие в Тесово из Зарецкого погоста и из Озертиц. 24 декабря стоявший на заставе в Бежанах стрелец подтвердил примерно те же сведения со слов ходившего из Бежан на заставу в Муравейне крестьянина д. Хилок Федьки Зуева.[xli] Сведения о том, что «моровое поветрие» в Нарве и Ивангороде завершилось («перенялось») в конце декабря – начале января 1630 г. поступили через Тесово в Новгород. В первых числах января 1630 г. на Зверинскую заставу прибыл шведский гонец с грамотой; не имевшие на такой случай инструкций стражники послали стрельца с известием о гонце в Тесово, к голове Петру Обольянинову. Гонец («Ондрей») впрочем сообщил на границе, что в Московское государство движется посланник от короля Густава Адольфа, которого в скором времени ожидают в Зарецком остроге. Не имея приказа от новгородских властей, Обольянинов не пропустил гонца, чем вызвал его протест: гонец утверждал, что никакой эпидемии в Ингерманландии более нет. Во всяком случае, «немчин» требовал принять у него грамоту к новгородским властям; однако он был отослан назад в Заречье, а новгородские власти запросили Посольский приказ о возможных действиях в случае прихода шведских дипломатов к границе[xlii].
В начале января 1630 г. П. С. Обольянинов получал известия от своего подчиненного Ивана Пыхачева, стоявшего заставой в Бежанах, самой удаленной от Тесова деревне. По его словам, крестьяне Сомерской волости имеют обыкновение ездить за границу «без государева указу», так как у них за Лугой в Ямгородском уезде стоит более 2000 возов сена. Обольянинов запрашивал новгородские власти о том, как ему следует поступать в таких случаях[xliii].
2 января 1630 г. в Тесово приехали стрелец Абрамко Онуфриев и дворцовый крестьянин Мелешка Иванов, ездившие в Зарецкий погост к шведскому гонцу; однако гонца они там не застали. По их информации эпидемия за границей прекратилась с Николина дня, по Ингерманландии можно безопасно передвигаться; в Ям и Ивангород вернулись все, уехавшие из этих городов в опасении заразиться. Сами они видели, как из Нарвы в Зарецкий острог приезжал копорский земец с приказом готовить припасы для нарвского наместника, который собирается в свое поместье в деревню Куровичи. Через два дня в Тесово пришли другие крестьяне, бывшие в Заречье и в Озерах. Они сообщили, что Ивангородском уезде вовсе не было эпидемии; она была только в Нарвском уезде – на Мельнице и в двух деревнях на Наровском устье, а теперь прекратилось. Несмотря на это около Ивангорода нельзя ездить без пропуска, «потому что вокруг Иваня города живут немцы и латыши»[xliv].
«Новгород», Адам Олеарий
6 января новгородские воеводы сообщали в Москву о том, что по многочисленным сведениям с застав, полученным между 26 декабря и 6 января, эпидемия за границей кончилась; при том, что между шведским Зарецким острогом и русской границей скопилось довольно много людей, ожидающих пропуска в Московское государство; кроме того, гонец из Нарвы, посланный предупредить о скором приходе шведского посольства, не дождавшись пропуска, уехал из острога. В отписке указывались и причина принесенной в Ивангород эпидемии – купленная жителями соль с кораблей, пришедших из Любека[xlv].
7 января в Тесово вернулся еще один лазутчик, крестьянин д. Глебово, рассказавший, что у Ивангорода и Нарвы сняты заставы, и проезд везде свободный. Он же встретил за границей слуг нарвского наместника, «а стреляют вси птицы, а сказали ему, что воевода ругодивской приехал в Заречье, а едет в поместье свое в деревню в Куровичи, а птицы де мы стреляем на воевоцкой обиход». 10 января в Тесово пришел наказ от новгородских воевод послать новых лазутчиков за границу, приняв у них присягу (это впервые в практике посылки), но ситуация изменилась со времени начала укрепления границы: «…и крестьяне… говорили преже того и ноне, што без государевы бес проезжей грамоты ходити ем за рубеж не мошно»[xlvi]. Тогда же, 7 января на Волховское устье вернулся лазутчик Иванко Суздолец, подтвердивший известие о прекращении эпидемии в Ингерманландии[xlvii]. То же сообщали голове Лавуйской заставы крестьяне, говорившие в Нотебургском уезде со старостой Ижорского погоста, а также с нарвскими и ивангородскими купцами[xlviii].
9 января в Новгород пришла грамота из Посольского приказа с указанием снять заставы и сообщить в Нарву, что купцам с обеих сторон вновь разрешено свободно ездить с торговыми целями. Новгородские власти послали в Нарву с этим известием Богдана Турова, но не отказались полностью от мер предосторожности. Турову было указано еще раз проверить, окончилась ли эпидемия в Ингерманландии[xlix].
В это время заставы не были сняты окончательно. 12 января 1630 г. новгородские власти наказывали голове Тесовской заставы П. С. Обольянинову не сразу пропускать мимо границы возвращавшегося из Нарвы Богдана Турова, но прежде расспросить его про «моровое поветрие», потому что нотебургские земцы Тиханко с товарищами сообщили недавно крестьянам, что Ивангород до сих пор заперт, а нарвский наместник укрылся в Вышгороде. Новгородские власти не знали, пропускать или нет в Новгород Богдана Турова и готовы были прислать в Тесово переводчика для грамот, которые он мог привезти из Нарвы. Если бы Б. Туров сказал, что эпидемия за границей продолжается, П. С. Обольянинову следовало отправить стрельца в Зарецкий острог и сообщить тамошнему приказному, чтобы они со своей стороны не пропускали в на московскую сторону купцов. Самого же Турова необходимо было в таком случае оставить ждать на границе[l].
Сообщение от нотебургских земцев о возобновлении эпидемии, действительно, было получено А. И. Путиловым от крестьянина Сергейка Наумова, ходившего к своим родичам в Лопский погост. Другой тигодский крестьянин ходил в Ярвосольский погост, где узнал, что некоторое время был закрыт и Выборг, однако связано это было с приходом к этому городу трех кораблей («бус»), где эпидемия была на бортах: «…и те люди померли а их по берегу в Выбор не пустили, и они для того в одни ворота ходят, што каждого человека роспрашивают, а незнакомых и приезжих людей не пущают». От старосты и священника Ярвосольского погоста тигодским крестьянам стало известно, что никаких признаков эпидемии в районе Нотебурга нет, но местных крестьян посылают в Ивангород с королевским платьем и с сухарями. В Ивангороде они стояли на гостином дворе, «а купить им не дали ничего». По дороге они слышали от военных, что эпидемия завершилась, но нарвитяне с ивангородцами пока «не сходятца». Голова Костовской заставы также жаловался, что ему крайне неудобно набирать на заставу людей Водосской и Черницкой волостей, которые находятся в полутораста верстах. Он явно ждал, что заставы, несмотря на известия, будут отменены и запрашивал бумагу в том случае, «буде заставы не соймете»[li].
13 января лазутчики вернулись и в Сомерскую волость. Один из них ходил прямо к Ивангороду, но по его словам, был только «блиско острога, в Ивангород не пошел по отписке, что в Ывангород ходить не велено». Он встречался с «лучшими» посадскими ивангородскими людьми – Иваном Серебряником Скоробогатым, Никифором Щеколдиным и Лукой Желваковым. По их словам, эпидемия, действительно, возобновлялась: в Ивангороде после Егорьева дня умер поп Яков; однако после этого случаи смерти закончились, и шведская администрация убрала заставы на дорогах. В Ям пришло две роты конницы, которые будут находиться в городе до Троицы. Вскоре ожидается посольство из Швеции в Московское государство, от послов по Тесовской (Ивангородской) дороге посланы гонцы, которые жалуются, что их не пропускают через русские заставы[lii].
Наконец, 18 января тесовский голова отправил в Новгород известия от гонца Б. Турова, приехавшего из Ивангорода. Он останавливался на гостином дворе, где также встретил псковских купцов Клима Резца и Ивана Патракиева. Они также сообщили, что эпидемия в Ивангороде кончилась еще на Николин день; сам же Клим Резец прожил в Ивангороде последние 22 недели (то есть, приблизительно с начала сентября 1629 г.). В Ивангороде Богдан Туров видел нарвских ратманов, других жителей Нарвы, спокойно переходивших на ивангородскую сторону. Нарвский наместник несколько дней как возвратился из своего поместья в Зарецком погосте. Тогда же из Ревеля в Нарву пришли на трех лошадях извозчики новгородского купца Дмитрия Воскобойника; по и?