«Цель поменяться не может – если пациента можно вылечить, его нужно вылечить»

– Изменилась ли цель терапии хронических лимфопролиферативных заболеваний? Чего врачи ждут от лечения?

– Думаю, эта цель поменяться не может – если можно вылечить, пациента нужно вылечить, если мы не можем его вылечить, то должны увеличить общую выживаемость, думая, конечно, о качестве жизни. То есть продолжительность жизни, максимально качественной, должна увеличиваться. А вот что касается средств лечения, то теперь мы, конечно, думаем, какой препарат, какой метод позволит достичь этого баланса.

– Как сегодня изменились подходы к назначению терапии?

– Сейчас международные профессиональные сообщества дают рекомендации, как минимизировать визиты пациента в клинику, поскольку наибольшая вероятность инфицирования коронавирусом – именно в медицинских организациях. То есть мы назначаем схемы лечения, которые требуют более редких посещений пациентом клиники, – это таблетированные формы, показывающие не худшие результаты, чем стандартная терапия. Или, например, отказ от иммунотерапии там, где мы и так имеем полный, хороший ответ, поскольку на фоне таких препаратов коронавирус протекает очень агрессивно. Там, где наблюдается картина остаточной опухоли, конечно, мы оставляем терапию.

Но главные изменения – в результатах. Во-первых, при множественной миеломе, хроническом лимфолейкозе, лимфоме Ходжкина появилось множество новых опций. И даже в течение этого «ковидного» года в РФ зарегистрировано множество новых показаний и препаратов. То есть научный прогресс не сдерживается, вопрос – как это все применять. Нужно очень быстро внедрять новшества в клинические рекомендации, в клинико-статистические группы, в систему оплаты через ОМС. Если не можем включить в ОМС, мы должны подумать, из какого другого источника эту помощь финансировать, чтобы возможность такого лечения появилась у пациента. Региональная льгота и федеральные программы действуют уже много лет и хорошо себя показали. Но региональная льгота неравномерно реализуется по стране – финансирование разное. А если бы терапевтические опции были включены в КСГ или федеральную программу, думаю, это обеспечило бы максимально ровное распределение – есть больной, за ним идут финансы.

– А если говорить о таргетных препаратах, дают ли они какие-то преимущества на ранних линиях терапии?

– Конечно. У нас как раз при множественной миеломе в этом году в первой линии появились два режима, альтернативных бортезомиб-содержащим режимам. Препараты доступны в форме таблеток, а это – удобство применения, что особенно актуально в связи с COVID-19, и токсичность этих препаратов гораздо ниже. В этом направлении и так все было неплохо – препараты погружены в госпрограмму «14 ВЗН», а сейчас, конечно, надо доводить новые опции до финансового обеспечения.

О них знают все врачи благодаря такому мощном научному ядру из специалистов Гемцентра [НМИЦ гематологии] – Ларисы Павловны Менделеевой и Максима Валерьевича Соловьева. В плане подготовки врачей ими сделано все, чтобы мы, онкогематологи, знали, что и как лечить, в каких случаях препараты можно применить, но нужны еще меры государственной поддержки.

– По вашему опыту использования ибрутиниба и даратумумаба, много ли пациентов получают эти препараты? И как вы оцениваете результаты терапии?

– Если препарат включен в «14 ВЗН» на определенной линии, то, к сожалению, очень сложно обосновать его использование на более ранних линиях. Такова ситуация с даратумумабом: прекрасные результаты на первой линии, но он уже включен в «14 ВЗН» и только в качестве третьей линии – и «как в клетку попал». Для руководителей медицинской организации, наверное, не очень логично закупать препарат на первую линию, хотя возможно, поскольку он есть в клинико-статистической группе. То есть механизмы для лекарственного обеспечения все равно есть, но они пока довольно сложные.

Что касается ибрутиниба, тут все проще. На сегодняшний день это региональная льгота, КСГ, там нет этого сдерживающего фактора, и в клинических рекомендациях четко проговорено, что этот препарат – в первой линии. По нашему региону все, кому ибрутиниб показан, его получают, потребность закрывается.

– Можете описать наиболее интересный кейс с использованием ибрутиниба или даратумумаба?

– Наверное, приведу в качестве такого примера опыт лечения ибрутинибом лимфомы зоны мантии. Пациент – мужчина средних лет, исходно с неблагоприятными факторами риска, когда он заболел, ибрутиниба вообще не было в доступе. Мы, принимая его на цитостатическую терапию, понимали, что толку от нее не будет. Так и получилось: две линии терапии проводили с очень вялым эффектом. И когда уже опустились руки, появился новый препарат – на сегодняшний день пациент принимает ибрутиниб два года, полный ответ он имел уже через три месяца с начала приема. То есть первый же контроль показал полный ответ, хотя процесс был чрезвычайно распространенный.

Кстати, на фоне получения терапии он не болел COVID-19, что тоже редкость, я даже не вспомню сейчас пациентов, кто не переболел бы «короной». Этот пациент регулярно получает препарат в аптеке по месту жительства, звонит, когда нужно продлевать назначение, что мы делаем дистанционно, без его прихода в клинику. Точно так же мы видим его текущие анализы, он нам их присылает и отписывается о своем состоянии, раз в 4-5 месяцев – а сейчас и пореже – делает ПЭТ и показывает полную ремиссию. Этот случай не единственный, но, что называется, из ряда вон, когда человека фактически вернули с того света.

С хроническим лимфолейкозом, на самом деле, тоже накапливается позитивная практика. У нас достаточно много пациентов на ингибиторах тирозинкиназы Брутона, и если бы не COVID-19, от самой болезни мы потеряли только одного пациента. Ни одна химиотерапия таких эффектов не показывает, будущее – в лечении этих заболеваний, наверное, именно направленная терапия.

ООО «Джонсон & Джонсон», Россия, 121614, Москва, ул. Крылатская, д. 17, корп. 2.

Материал предназначен для медицинских и фармацевтических работников

CP-278426.