Она замуж никогда не выйдет, надо хоть репетитора по математике взять

А я не спала, как они думали, а только лежала за шторкой, которая разделяла комнату на мою и мамину.

Мне 15 и я уже привыкла с сочувствующе-брезгливым взглядам незнакомых. Знаю, родные думают, я всегда буду жить одна и поэтому так переживают об успеваемости. А все потому, что я родилась с деформированной правой рукой. Моя кисть так же мала и беспомощна, как ладошка трехлетнего ребенка и не растет. Я инвалид.

Но в остальном, я вполне себе обычная девица. Да, не красавица, пухлая потому что аппетит и бабушка, когда спрашиваю не поправилась ли, всегда божится, что нет – стройна, как лань. Мама при этом бубнит под нос: стройна-то стройна, только где талию на юбке делать, непонятно. Меня это не обижает – я уже свыклась с мыслью, что никому не нравлюсь. После восьми операций на руке (последнюю делали в Москве и я три месяца жила в больнице одна) мне хочется только одного, чтобы про мою особенность забыли, не ждали от меня чуда – рука не вырастет.

Чтобы не расстраивать маму, я хорошо учусь. И не сопротивлялась, когда она решила сделать из меня бухгалтера. Была бы нормальной, пошла как мама учиться на медсестру в училище. Вместо этого, иду на курсы счетоводов. И там меня все жалеют и учеба дается легко. У меня остается время и на театральную студию, где я тоже на все соглашаюсь – кушать подано, так кушать подано, учить текст с первоклашками – пожалуйста, приме нашей из-за кулис текст подсказывать – легко, переводить американскому режиссеру на съемочной площадке – так я готова.

У режиссера Энтони огромные ресницы и голубые глаза, которые испуганно смотрят, когда я кричу актерам "быстрее-быстрее!", хотя он просил двигаться медленней и отпускаю всех с площадки, хотя он просил еще об одно репетиции. Но я не со зла, я просто путаю слова на английском. И каждый раз краснею, когда он говорит, картавя: Катя! Тогда мне хочется закрыть глаза ладонями и извиниться, что снова ошиблась. Но я упорная, днем учу бухучет, вечерами и ночью – английские глаголы.

Конец 90-х американец Тони на волне Перестройки и интереса к новой свободной России приехал снимать в Москву и готов простить мне – его переводчице и помощнице на съемочной площадке все. Мне так приятно чувствовать себя нужной. По ночам со словарем я перевожу сценарий и думаю: это же чудо какое, что Тони решил снимать у нас, мир так добр ко мне.Но когда Тони решил поцеловать меня, я возмутилась:

- Разве ты не видишь, что я калека? Ну как не стыдно-то?Мы так и застыли на улице под светом фонаря. Снег валит хлопьями, под ногами слякоть. Я смотрю на его ресницы и вдруг чувствую, что он не понимает о чем я говорю. Я совсем-совсем растерялась и убежала домой.Когда живот стал отчетливо виден даже при моей пухлости, мама схватилась за голову: "засужу". А я ходила и улыбалась потому, что верила Тони. Знаю, знаю, ты все равно напишешь нашу историю. Напиши, что мы больше 20 лет вместе, что сын давно вырос, что я сама стала режиссером. Или так: не пиши, все это неважно. Важное, знаешь, что? Что Тони ни разу не предложил мне сделать операцию на руке. Хотя мог бы, тут в Америке протезы стали надежней живой руки.