А потом плакали о расказачивании
"Капитан Никитин, - крикнул он (ротмистр Аглаимов, ахтырский гусар - ИО). - Там влево красная кавалерия переправляется через реку. Задержите их, пока я не приведу своих гусар... Вон, вправо уходят кубанские казаки - они отказались драться с красными. - А, сволочи, - сказал Никитин по их адресу. - Хорошо, ротмистр, я пойду к реке". Так описывал один из эпизодов боя подразделений Добровольческой армии с наступающими красными частями в 1920 году поручик Мамонтов в своих воспоминаниях (Мамонтов С. Походы и кони). Как бы сегодня многие потомки казаков не рассказывали о тех репрессиях, которыми сопровождалось "расказачивание" после победы красных в Гражданской войне, следует помнить, что к обеспечению этой победы приложили руку и казаки, как донские, так и кубанские. И не только те, которые целыми полками и станицами переходили на сторону Красной армии и воевали в ее рядах, но и те, которые отказывались воевать с наступающими большевистскими частями и массово дезертировали.
Начало бегства.
Причем свой выбор казаки сделали уже к декабрю 1918 года, практически на пике своих успехов в борьбе с красными, поверив обещаниям сохранить "казачий уклад" и загоревшись желанием "самостийности": "В конце декабря (1918 года - ИО) сначала один донской полк предался на сторону красных, потом несколько станиц, и войска Верхне-Донского округа заключили мир с большевиками и начали расходиться по домам. Пораженческое настроение ширилось по фронту, и одновременно ширились прорывы, в которые беспрепятственно вливались волны красных, выходя в тыл и угрожая окружением еще боровшимся войскам Хоперского округа" (Деникин А. Очерки русской смуты). К зиме 1919 года, на фоне успехов Красной армии, казаки "сдали" еще больше. "Генерал Улагай 11 декабря 1919 г. доносил о полной небоеспособности своего отряда: "Донские части, хотя и большого состава, но совсем не желают и не могут выдерживать самого легкого нажима противника. Кубанских и терских частей совершенно нет. Артиллерии почти нет, пулеметов тоже." Дезертирство кубанцев приняло массовый характер. Вместо того чтобы попытаться собрать части где-нибудь в армейском тылу, генерал Врангель отдал самовольно приказ об отводе "кадров" кубанских дивизий на Кубань для формирования, и эта мера вызвала новые тяжелые осложнения. Уклонявшиеся от боя казаки и дезертиры, которых раньше все-таки смущали совесть и некоторый страх, перешли на легальное положение. Их оказалось много, очень много: за Дон, домой, потекли довольно внушительного состава полки, на хороших конях, вызывая недоумение и озлобление в донцах, в подходящих подкреплениях и соблазн в кубанских дивизиях, еще остававшихся на фронте. Дома они окончательно разложились. Помимо всех прочих условий, большое влияние на неуспех конной группы имело то обстоятельство, что донская конница за все время отступательной операции, охотно атакуя неприятельскую пехоту, решительно избегала вступать в бой с конницей" (Деникин А.).
Окончательно казаки "посыпались" к весне 1920 года, когда Красная армия выбила белых к границе Кубанского войска. Поражения сказались в первую очередь на кубанцах: "Мы вели бои еще в Донской области. Донские казаки относились к нам, добровольцам, без враждебности. Кубанские же были тогда сепаратистами, хотели создать свое государство и относились к нам враждебно. Эта перемена в настроении кубанцев происходила каждый раз, когда наши дела были плохи. Они легко поддавались большевистской пропаганде" (Мамонтов Походы и кони). Однако и донцы были не лучше: "Во время походов на дорогах наблюдалась следующая картина: по обочине тянулись без строя, когда гуськом, когда малыми группами, донцы без винтовок и пик. Пики и винтовки лежали тут же, брошенные вдоль дороги. Донцы бросали оружие, чтобы их не посылали в бой" (Мамонтов). Настроения кубанцев были настолько плохи, что Добровольческая армия не стала защищать земли Кубани, направившись в Новороссийск для последующей эвакуации в Крым. "К оставлению Кубани нас побудило настроение казаков. Донцы были деморализованы и потеряли боеспособность. Кубанцы же были нам явно враждебны, драться с красными не хотели и приказов главнокомандующего генерала Деникина не выполняли. И донцы и кубанцы заявили, что ехать в Крым они не желают" (Мамонтов). В результате эти дезертиры "пошли частью в Грузию (где они были разоружены и интернированы - ИО), а частью в Новороссийск, где дезорганизовали транспорт и заполнили набережные. Там они вдруг захотели ехать в Крым. Грузия же казаков выдала большевикам. Генералу Врангелю удалось вырвать силой у Грузии несколько тысяч казаков, но громадное большинство попало в плен к красным. Офицеров расстреляли, а казаков послали против поляков. Понятно, ни о какой самостоятельности и помину не было" (Мамонтов).
Следует сказать, что заразу разложения и деморализации казаки принесли с фронта в свои области, в которых их ждали, как защитников от большевизма: "С возвращением казачьих войск в родные края, наступило полное разочарование: они - по крайней мере донцы, кубанцы и терцы - принесли с собой с фронта самый подлинный большевизм, чуждый, конечно, какой-либо идеологии, но со всеми знакомыми нам явлениями полного разложения. Это разложение назревало постепенно, проявлялось позже, но сразу ознаменовавшись отрицанием авторитета "стариков", отрицанием всякой власти, бунтом, насилиями, преследованием и выдачей офицеров, а главное — полным отказом от всякой борьбы с советской властью, обманно обещавшей неприкосновенность казачьих прав и уклада. Большевизм и казачий уклад. Такие нелепые противоречия выдвигала ежедневно русская действительность, на почве пьяного угара, в который выродилась желанная свобода. Началась трагедия казачьей жизни и казачьей семьи" (Деникин А. Очерки русской смуты). Конечно, не все казаки поддались посулам и обещаниям. И об этом писал тот же Мамонтов, "понятно, что не все казаки митинговали. Но здравомыслящих было меньшинство. В Крыму были и донцы, и кубанцы и хорошо дрались. У нас в орудии были казаки-линейцы, кубанцы, которых пропаганда не коснулась. Линейцев я всегда предпочитал черноморцам, они спокойнее и дельнее" (Мамонтов). Но это меньшинство было неспособно изменить ситуацию, в которой большинство донского и кубанского казачества своими руками копало могилу себе и своим семьям.