Политическая форма и национальная материя в философии Константина Леонтьева
Признанный классик русской политической, философской и литературоведческой мысли Константин Николаевич Леонтьев (1831-1891) был младшим, седьмым ребёнком в семье. Он окончил калужскую гимназию (1849), учился на медицинском факультете Императорского Московского университета и во время Крымской войны добровольно пошёл батальонным лекарем в Белёвский егерский полк.
Тогда же, во время войны, он начинает печататься (повесть "Благодарность", 1854). В молодости К.Н. Леонтьев искренне считал своим призванием художественную прозу и мечтал написать литературный шедевр.
Тем временем внешняя канва его жизни сменяется с врачебной на дипломатическую службу (1863-1873) в Азиатском департаменте МИДа.
В 1871 году, тяжко заболев, К.Н. Леонтьев переживает религиозное обращение, даёт обет принять монашество и исцеляется от недуга чудесным образом по молитвам Пресвятой Богородицы. Живет на Афоне (1871-1872) в русском Пантелеймоновском монастыре.
В 1874 году с Востока в Россию Константин Леонтьев возвращается уже опытным публицистом. И, будучи послушником в Николо-Угрешском монастыре, подготавливает своё знаменитое исследование "Византизм и славянство" (1875).
Политическая форма и национальная материя
В седьмой главе "Византизма и славянства" ("О государственной форме") Константин Леонтьев сформулировал важную закономерность соотношения формы и содержания политической идеи, которая хорошо освещает современную роль прогрессистов и консерваторов.
Форма, – утверждал мыслитель, – вообще есть выражение идеи, заключённой в материи (содержании). Она есть отрицательный момент явления, материя – положительный… Форма есть деспотизм внутренней идеи, не дающий материи разбегаться. Разрывая узы этого естественного деспотизма, явление гибнет.
К.Н. Леонтьев говорит о социальной морфологии, о деспотической взаимозависимости формы и материи от своей исторической идеи, по сути, рассуждая о соединении в жизни духа и материи, о монархической власти, которая на протяжении тысячелетней истории сковывала материю (тело) русской нации своим государственным обручем формы. И без которой (политической формы) материя в нашей реальности потеряла свои жизненно важные свойства (единство и господство).
Противопоставляя процесс развития либеральному всесмешению, Константин Леонтьев называет его процессом разложения. И находит сходство у прогресса "с явлениями горения, гниения, таяния льда (менее воды свободного, ограниченного кристаллизацией)… холерного процесса, который постепенно обращает весьма различных людей сперва в более однообразные трупы (равенство), потом в совершенно почти схожие (равенство) остовы и, наконец, в свободные (относительно, конечно): азот, водород, кислород и т. д.".
При всесмешении живые политические организмы теряют свою оригинальную форму, становятся однороднее, однообразнее, но при этом теряют свою жизнеспособность, как теряет свою форму и разлагается умершее тело.
Чтобы узнать, что организму пригодно, надо прежде всего ясно понять самый организм,
– к такому выводу приходит Константин Леонтьев.
А каждый политический организм по-своему оригинален, чем более когда он достигает своей исторической зрелости.
К тому же психологически и структурно, по форме, политический организм неизменен, единожды сформировавшись.
Государственная форма, – как писал К.Н. Леонтьев, – у каждой нации, у каждого общества своя; она в главной основе неизменна до гроба исторического, но меняется быстрее или медленнее в частностях, от начала до конца.
Если же эту форму менять революционными способами, то вместе с государственной формой неизбежно деформируется и сама материя нации, что ставит под вопрос саму жизнеспособность национальной материи.
Ячейки и волокна надрубленного и высыхающего дерева – здесь горят, там сохнут, там гниют, везде смешиваются, восхваляя простоту грядущей, новой организации и не замечая, что это смешение есть ужасный момент перехода к неорганической простоте свободной воды, безжизненного праха, не кристаллизованной, растаявшей или растолчённой соли!
– учил Константин Леонтьев.
В связи с этой опасностью в эпоху вторичного упростительного смешения и дряхления цивилизации он утверждает безусловную значимость антипрогрессистского охранения. По Константину Леонтьеву, правы только охранители – "ибо они хотят лечить и укреплять организм", прогрессисты же, хотя и торжествуют, но ведут цивилизацию к ускоренной гибели, потому что "думая исправлять, они разрушают; они торжествуют на практике, ибо идут легко по течению, стремятся по наклонной плоскости".
Именно консерваторы в эпоху старения, которая может быть исторически долгой, исполняют "свой долг и, сколько могут, замедляют разложение, возвращая нацию, иногда и насильственно, к культу создавшей её государственности".
Эти мысли, сформулированные почти 150 лет назад, – блестящее философское оправдание важнейшей "врачующей" роли консерватизма в современном мире, безумно ускоряющем приближение конца истории.
Расцвет творчества и духовный рост
Со второй половины 1870-х годов Константин Леонтьев активно выступает с публицистическими статьями и литературной критикой. Выходит этапный сборник его сочинений: "Восток, Россия и славянство" (т.1-2, М., 1885-1886), впоследствии переиздававшийся более 20 раз на различных языках.
Его дальнейшие работы: "Племенная политика как орудие всемирной революции" (1888), "Плоды национальных движений на православном Востоке" (1888-1889), "Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения" (рукопись 1870-1880-х гг.), "Анализ, стиль и веяние. О романах графа Л.Н. Толстого" (1890) – классика русской консервативной мысли, интеллектуально боровшаяся с обожествлением человеческого индивидуума как мерила всех мировых ценностей.
Параллельно писательству Константин Леонтьев, помня свой обет 1871 года, под руководством оптинского старца Амвросия понуждал себя к духовному росту и принятию тайного монашеского пострига (1891). Затем же, по благословению старца, он переезжает в Сергиев Посад для поступления в Троице-Сергиеву лавру. Но вскорости умирает, благополучно достигнув своего земного конца, вырастивши, как писал Лев Тихомиров, "в своей душе, страдающей и бурной" "тихий свет веры".