Век под знаком абсурда
А в 2024 году – 100 лет со дня его смерти. Да, этот век мы прожили под знаком Кафки. Он пришёл к читателю после химической атаки под Ипром и укрепился после Второй мировой.
Теодор Адорно напишет: «После Освенцима любая поэзия невозможна». И действительно, можно ли говорить о высоком после того, как людей сжигали в печах? Однако, что есть война, как не кафкианское безумие?
Оруэлл, Хаксли, Замятин описали внешнюю сторону антиутопии – то, как она структурирована административно, экономически, политически, социально. Кафка показал внутреннюю антиутопию человека – его пленение растерянностью, страхом, одиночеством. И, как заметил Гессе, основная проблема Кафки – конфликт между страстным желанием понять смысл жизни и сомнительностью любой попытки наделить её таковым. Но в конечном счёте это становится нашей общей проблемой.
В ряду предшественников Кафки Борхес называет Кьеркегора. «Страх и трепет» – фундаментальный труд, в центре которого – история Авраама и Исаака. Вот и Кафка подчас берёт за основу библейские сюжеты, пусть и до неузнаваемости изменяя их. «Процесс» – это взгляд в прошлое, на Откровение Иоанна Богослова, но это же и мост в будущее, к экспериментам Дэвида Линча.
Отрицая бессмертие и религиозность, Кафка на самом деле причудливым образом искал Бога. Искал не через благие сюжеты и качества, такие как добро, красота, а, как пишет Камю, через пустые и безобразные лица Его равнодушия, несправедливости и ненависти. Текст Кафки – это своего рода «Крик» Эдварда Мунка, только в прозе.
Достоевский говорил, что нет ничего фантастичнее, чем окружающая нас действительность. Кафка доводит эту фразу до экстремума и, как отмечает критик Комаров, показывает, что экзистенциальный абсурд, лежащий в основе жизни, отнюдь не безобиден – он обрекает человека на материализовавшийся кошмар безысходности. И действительно, попадая в госучреждение, разве не встречаемся мы с кафкианским «Замком»? Не чувствуем ли себя землемерами, блуждающими меж кабинетов и офисов? Кто мы перед гранитным лицом беспощадной системы? Обвинённые Йозефы К.?
Вот и коммивояжёр Грегор Замза, ставший насекомым (видимо, тараканом), – блестящий образ того, сколь легко утратить человеческую сущность и сколь важно бороться за собственную личность и идентичность. Ведь зачастую, порабощённые мамоной, мы действительно превращаемся в насекомых. Но Замза – внутри человек, а люди вокруг него – люди только снаружи. При этом таракан вызывает брезгливость, но вместе с тем всегда существует рядом с нами. Лишь одного не учёл Кафка в этом рассказе под названием «Превращение»: многих людей будущего вовсе не пугает насекомье, паразитическое существование.
Потому что из мира изъята сердцевина. «Бог мёртв», и для европейцев он заменён то сверхчеловеком, то вселенской сущностью, то инсталляцией, то всемогущей цифрой. Творчество Кафки и есть реакция на мир без Бога, когда люди убивают друг друга, потому что не могут не убивать. А со временем – и это показано в фильме Ханеке «Funny games» – они начинают убивать, потому что им банально нравится это, ради фана. И под убийством здесь надо понимать не только физическое устранение, но и моральное, психологическое, социально-экономическое подавление.
Долгое время подобная проблематика была актуальна скорее для Европы, нежели для России. Русский абсурд, как отметил критик Колобродов, есть искусство вертикальное, предполагающее обратную связь. Это всегда плод религиозного сознания. В западной же традиции подсознание горизонтально проецируется на окружающий материальный мир. Так было, да, но лишь до определённого момента.
Нынешнее российское существование замкнулось на материальном, горизонтальном – оттого и «кафка стала былью». Превращение случилось, мы в плену Замка. Как вырваться и спастись? К счастью, Кафка не лишает свой мир надежды – наоборот, чем явственнее безысходность, чем больше давит мир внешний, тем сильнее внутренний человек, тем крепче его надежда. Да, абсурд, казалось бы, но именно в том суть и величие Кафки.
Платон Беседин,
писатель, Севастополь