Д.В. Лисейцев. "Переводчики Посольского приказа на службе в Великом Новгороде в 1610-1620-е гг."
«Свой среди чужих, чужой среди своих»: переводчики Посольского приказа на службе в Великом Новгороде во втором и третьем десятилетиях XVII в.
Новгород Великий в силу особенностей своего расположения у северо-западного рубежа Московского государства, а также под влиянием веками складывавшихся торговых отношений со странами Северной Европы представлял собой в XVII в. особенный регион. В стране было не так много городов, где столь часто на улицах слышалась иностранная речь — похожая ситуация в допетровской Руси имела место разве что в Пскове и Архангельске. В силу этого новгородцы не относились к числу лиц, удивлявшихся появлению на улице человека, одетого в непривычную глазу одежду и говорящего на иностранном языке. Именно большое количество иностранцев, прибывавших в XVII в. в Великий Новгород с политическими или коммерческими целями, заставляло московское правительство постоянно держать в этом городе профессиональных переводчиков, владевших наиболее часто встречающимися на севере Европы языками — немецким и шведским.
К сожалению, мы не знаем, как обстояло дело в первые годы XVII в. — возможно, местные власти сами нанимали на службу человека, свободно говорящего на одном из этих языков, или же, что более вероятно, как и в более поздние годы сюда направляли переводчика, состоящего на службе в Посольском приказе. Первые сведения о переводчиках, находящихся в подчинении у новгородской городской администрации, относятся к периоду шведской оккупации Новгородской земли. Статус этих переводчиков в Новгороде был двусмысленным — в недалеком прошлом подданные Московского государства, они лишь относительно недавно перешли на шведскую службу. Ни шведы, ни русские в полной мере не могли считать этих людей ни «своими», ни однозначно «чужими». Не до конца понятный статус переводчиков в Новгороде Великом наиболее ярко проявил себя в стенографированной перебранке, случившейся в городе в апреле 1615 г. между представителями шведской оккупационной администрации и архимандритом Хутынского монастыря Киприаном. Значительная часть гнева и желчи русского церковнослужителя при этом излилась на переводчика Ханса (Анцу) Бракилева. Поводом к тому стали неосторожные слова переводчика, обвинившего архимандрита в том, что тот подбивает население города к бунту, и под конец даже выдавшего своего рода каламбур: «смуту всю чинишь во граде, всяк говорит на тебя, что вор говор».
В ответ Киприан разразился гневной отповедью, начав с обвинения собеседника в полном непрофессионализме («не умеешь ты сам, и не знаешь, что делаешь»), следствием которого становится конфликт между Россией и Швецией («кровь болшую пролить хочешь напрасно… смутил два государства… бесчестишь государство Свейское, да ссариваешь, да и короля вяжешь»). Но более всего архимандрита в переводчике возмущало то, что он «забыл… свою природу, где родился… и хлеб и соль московскую… забыл…, а топерече перевернулся на иную сторону». Под конец своей тирады Киприан, противореча самому себе, стал в присутствии шведов доказывать готовность Бракилева вновь переметнуться на русскую сторону, причем единственным его аргументом стало то, что переводчик продолжал носить одежду русского покроя: «Да и потому тебя знать мочно, что тебе хочетца опять любо на Руси быть, что ты ходишь в руском платье, а прямишь в правду ль, или не в правду королю, хто тебя знает. А будет и в правду, только устать тебе забывать руское добро, да и не забыти, много тебе о том плакать».
Бракилев возражал: «платьем меня не укоряй, платье вот — ныне на мне неметцкое… и тому что за вина? ...А опять и литовское надену, а ты мне не указщик: что захочю, то вздену». Ответная реплика архимандрита, кажется, отражает все его (и, наверное, не только его) отношение к «гардеробному интернационализму» переводчика: «И то бывает же у вашей братьи: туды не удалось, и ты, выждав строку, да туды и михнешь» (РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. Д. 9 (1615 г.). Л. 203—206). В целом в словах архимандрита Киприана не обнаруживается ничего неожиданного — представители русского православного духовенства вообще крайне нервно относились к случаям, когда иноземцы надевали русское платье. Адам Олеарий, в частности, отмечает, что в самом начале управления Русской православной церковью патриарх Никон категорически запретил немцам носить русскую одежду, поскольку, благословляя русских православных, священник мог по оплошности случайно благословить и немца, приняв его за русского из-за его туземной одежды (Олеарий А. Описание путешествия в Московию. Смоленск, 2003. С. 297).
Запрет этот был достаточно строгим, и по донесению жившего в Москве во второй половине XVII в. шведского резидента Эберса, «все немцы должны ходить в немецком платье, кто явится в русском, подвергнется наказанию. Когда встречают немца, одетого по-русски, его тащат в приказ и там наказывают кнутом» (Цит. по: Орленко С.П. Выходцы из Западной Европы в России XVII века (правовой статус и реальное положение). М., 2004. С. 70). Благодаря перебранке между хутынским архимандритом и шведским переводчиком мы можем предполагать, что нетерпимое отношение к ношению иноземцами русского платья в среде православного духовенства возникло не вдруг. Уже в начале XVII в. оно давало о себе знать, но в форму официального запрета вылилось только к середине столетия.
Любопытно, что шведы предпочитали пользоваться в оккупированном городе услугами людей, которые были им близки в этническом и религиозном плане, хотя и имели в своем распоряжении вполне русского переводчика — Игнатия Кучина, одного из «годуновских студентов», к тому моменту успевшего около четырех лет прослужить в Швеции коронным переводчиком (Лисейцев Д.В. Посольский приказ в эпоху Смуты. М., 2003. С. 369). Надо полагать, он вызывал бы у новгородцев меньше раздражения. Тем не менее, урожденному русскому действовать в оккупированном Новгороде от имени шведской администрации не доверили — он мог оказаться для русского населения города слишком «своим». Поэтому Игнатию Кучину приходилось работать в Стокгольме в среде, где он так или иначе был «инородным телом» и возможности завязать «изменнические» отношения со своими соотечественниками для него там были минимальными (что, впрочем, не помешало ему после ратификации Столбовского мирного договора договориться с русским посольством о возвращении на родину).
В самом же Новгороде шведская администрация предпочитала пользоваться услугами переводчиков-иноземцев, которые были чужими для новгородцев, что практически исключало вероятность их сближения с русским населением. Но при этом персонажи вроде Анцы Бракилева из-за своего недавнего российского подданства не могли пользоваться и абсолютным доверием со стороны самих шведов. Именно эту тему в присутствии представителя шведской оккупационной администрации Монса Мортенсона с особым упорством поднимал архимандрит Киприан, видевший в манере переводчика носить одежду разных социумов отражение его политической неблагонадежности, непостоянства и склонности к предательству («ино тебе тем и вершить, что последнее платье носить хошь») (РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. Д. 9 (1615 г.). Л. 206).
В 1617 г. шведские войска в соответствии с русско-шведским мирным договором, подписанным в Столбово, покинули Великий Новгород. Перейдя под контроль российской администрации, город вновь сделался одним из крупнейших русских торгово-экономических центров в порубежной зоне. Это, в свою очередь, заставляло московские власти задуматься о необходимости держать в Великом Новгороде на службе квалифицированного переводчика, который мог бы переводить поступающие из-за рубежа грамоты, обслуживать следующие в Москву посольства и регулировать неизбежные конфликты между русскими и «немецкими» торговыми людьми. На эту службу своих специалистов командировал в Новгород Посольский приказ.
Первым известным нам переводчиком, отправленным из Посольского приказа на службу в Новгород, стал Тимофей фон Немен. Носитель немецкого языка, он, кажется, не владел шведским, хотя и привлекался, несмотря на это, к обслуживанию русско-шведских переговоров. Впрочем, он был приставлен к голландским дипломатам, посредничавшим в Дедерино, и это позволяет предположить, что фон Немен владел нижненемецким диалектом. В Посольском приказе фон Немен начал служить уже в 1613 г., когда его отправили в составе посольства в империю Габсбургов. Активное участие в осуществлении приказом дипломатической деятельности за шесть лет позволило ему увеличить годовой денежный оклад с 14 до 35 рублей. Тимофей фон Немен был семейным человеком: в 1615/16 г. он определенно был женат и имел как минимум одного сына. Позднее, в 1622—1627/28 г. в Нижнем Новгороде на службе числился поместный немчин Денис Тимофеев сын Фанемен, имевший поместный оклад 350 четей и 16 рублей годового жалования — «собою середней, поместье… за ним худо… Поместья в дачах сказал дватцать две чети» (РГАДА. Ф. 137. Оп. 1. Новгород. Кн. 16. Ч. 2. Л. 10 об.; Материалы по истории Нижегородского края конца XVI — первой четверти XVII века. Ч. 1. М., 2015. С. 667; Ч. 2. М., 2015. С. 13, 115, 508—509, 754).
На прокорм семьи беспоместному переводчику Тимофею фон Немену выделяли тогда по 10 коп. в день. 30 сентября 1619 г. Тимофея фон Немена послали «до государева указу» на службу переводчиком в Великий Новгород. Уже там в следующем 1620/21 г. при сохранении прежнего годового оклада в размере 35 рублей переводчик получил ощутимую — в полтора раза — прибавку к поденному корму, увеличившемуся до 15 копеек в день. Трудно сказать, с чем это было связано — с увеличением семейства или же с наймом на службу дополнительной челяди. В 1623 г. на некоторое время он покинул Великий Новгород, будучи отправлен сопровождать нанятых для поиска полезных ископаемых рудознатцев, но в 1623/24 г. мы вновь обнаруживаем фон Немена на прежнем месте службы. Впрочем, на этот раз он водворился в Новгороде ненадолго — в 1624 г. кормовые деньги там были выданы ему лишь с 1 октября по 31 декабря, чем наши сведения о Тимофее фон Немене и обрываются (Лисейцев Д.В. Указ. соч. С. 364; РГАДА. Ф. 137. Оп. 1. Новгород. Кн. 13-б. Л. 47—47 об.; Кн. 13 г. Л. 34).
В 1622/23 г., надо полагать, в связи с временным отъездом из Новгорода фон Немена, в Посольском приказе озаботились вопросом замены ему. Видимо, в связи с этим мы имеем эпизодические упоминания о службе в Новгороде немецкого переводчика Вилима Вилимова (1622/23 г.), немецкого и голландского переводчика Еремея Еремеева и немецкого толмача Ивана Рехтерева (оба в 1623/24 г.) (Лисейцев Д.В. Указ. соч. С. 360—361, 368, 374—375). Впрочем, в 1623 г. этот кадровый вопрос в Великом Новгороде закрыли на несколько лет с отправлением туда на службу шведского переводчика Андрея Петрова. В России он к тому моменту жил около полутора десятилетия (приехал в Москву при Василии Шуйском, вероятно, в составе наемного корпуса генерала Делагарди), пересидел осаду 1611—1612 гг. в Москве, а после освобождения столицы попросился на службу в Посольский приказ в переводчики. При этом и после 10-ти лет проживания в России Андрей Петров русским языком практически не владел.
После нескольких лет службы (в том числе ему пришлось в 1617—1619 гг. побывать в Швеции в составе посольства кн. Ф.П. Борятинского, затем в течение трех лет, в 1619—1622 гг., обеспечивать переводом размежевание новой русско-шведской границы), в 1623 г. его отправили на службу в Великий Новгород, который и стал последним известным нам местом его службы. Здесь он находился по 1629 г. Назначенный ему в Посольском приказе по итогам его прежней службы годовой денежный оклад за время пребывания в Новгороде не изменился, составляя все те же 33 рубля. Зато существенно сократился к концу его службы уплачиваемый поденный корм — если в 1627/28 г. ему причиталось еще по 10 копеек в день, то уже в следующем году этот вид жалования у Андрея Петрова заметно сократился — до 4 копеек. Вероятнее всего, связано это было с уменьшением состава семьи, возможно — с кончиной супруги или отказом от найма переводчиком в Новгороде слуг, которых следовало содержать за свой собственный счет.
Сметный список Великого Новгорода зафиксировал общую сумму поденного корма, выданного переводчику в 1628/29 г. — 11 руб. 40 коп. Из расчета 4 копейки в день получается, что на службе в том году он находился 285 дней, т.е. до 12 июня 1629 г. включительно. Последняя дата, надо полагать, совпадает или близка к дате смерти переводчика Андрея Петрова (Лисейцев Д.В. Указ. соч. С. 366—367; Куненков Б.А. Посольский приказ в 1613—1645 гг.: структура, служащие, делопроизводство. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Брянск, 2007. С. 477; РГАДА. Ф. 137. Оп. 1. Новгород. Кн. 13-г. Л. 33 об.—34; Кн. 16. Л. 54; Кн. 18. Л. 57).
Таким образом, и после возвращения Великого Новгорода под власть Московского государства, как и ранее, при шведах, переводчиками в городе продолжали служить люди, волей судьбы оказавшиеся на стыке двух разноязычных миров. И Тимофей фон Немен, и Андрей Петров не принадлежали к числу коренных уроженцев Московской державы, сохраняя, по-видимому, и приверженность неправославным формам христианского вероучения. При этом выбор подданства был ими осуществлен окончательно и бесповоротно самим фактом зачисления на службу в Посольский приказ. Вероятность побега для них тоже была весьма мала, поскольку в России оба они обзавелись семьями (сын фон Немена, в частности, нес службу в далеком Поволжье). Вряд ли поэтому единоплеменники могли воспринимать этих до конца не обрусевших людей как «своих». Вместе с тем, полностью «своими» они не воспринимались даже в Новгороде. Во всяком случае, уплачиваемые им год за годом в Новгороде денежные оклады и поденный корм неизменно проходили в приходо-расходной документации города по разряду «неокладных», т.е. случайных и нерегулярных, расходов. Любопытно, какое платье носили новгородские переводчики в первые годы по завершении Смуты?
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky