Память Великой Отечественной.Жизнь отдам, но пить им, гадам, из Волги не дам!
Об этом мальчишке написала очень хорошая документальная повесть «Иван - я, Фёдоровы - мы». Но хотя Ванька, убежав на фронт и попав к нашим солдатам, представился им именно так, фамилия его на самом деле была не Фёдоров, а Герасимов. А Фёдором звали Ванькиного отца, которого мальчишка очень любил. Они были верными друзьями — Фёдор Герасимович и Ванюшка, жители деревеньки под Смоленском. Вместе работали, вместе отдыхали. У Фёдора Герасимовича, кузнеца, главы большой семьи (шестеро детей: трое сыновей и три дочки), не в ходу было понятие «воспитание». Он воспитывал самого себя, а дети, глядя на отца, учились быть терпеливыми, спокойными, работящими, любящими и преданными семье и делу.
Началась война — и на семью Герасимовых обрушились беды. Сначала фашисты отняли жизнь отца, он погиб на фронте в конце лета 1941-го года. Потом ступили на Смоленщину и подожгли все избы в родной Ванькиной деревне Бурцево Новодугинского района. Вместе с людьми подожгли. Ваньки в тот страшный час дома не было, вернулся уже практически к пепелищу. Куда было деваться мальчишке, в одночасье ставшим сиротой? На фронт. Он и убежал. Эх, не знал Ванька, что маме и сёстрам удалось спастись. Не знал... Хотя, наверное, всё равно бы убежал — мстить за отца.
Мальчишка спрятался в одном из вагонов, где его на станции Повадино и обнаружил лейтенант Алексей Очкин, боец 112-й стрелковой дивизии (он всего на несколько лет старше Ваньки, в военкомате приписал себе два года). Забегая вперёд, скажу, что именно Очкин уже после войны напишет книгу о сыне полка. А пока что лейтенант привёл пацана к своему начальству, на вопрос об имени-фамилии услышал: «Иван я, Фёдоровы мы», накормил кашей и получил приказ высадить паренька из поезда. Но паренёк не за тем прятался в вагоне, чтобы быть от фронта подальше. Он туда и рвался, в самое пекло, мстить за отца, мать и сестёр. И чего ему бояться смерти, когда он в свои четырнадцать уже испытал самое страшное для бескорыстного и любящего человека? Ванька по крышам вагонов добрался до тендера с углём и спрятался там. Авось не найдут! Опять нашли. Так сказать, дубль два (и опять, кстати, с кашей) но на сей раз мальчишка честно рассказ бойцам историю своей семьи. И о том, что всех потерял, и о том, что не может дальше жить, не отомстив за любимых.
Бойцы поняли всю серьёзность намерений этого крепкого ершистого паренька. Ведь у каждого из них были родные, которых надо беречь или за жизнь которых расплатиться с захватчиками. Доложили о юном добровольце самому В.И. Чуйкову, командующему 62-й армией. И получили разрешение оставить Ваньку у себя. А чтобы риск был хоть как-то поменьше (бойцы отправлялись под Сталинград, в самое пекло!), определили его на кухню. Только в поварах оставаться Ванька не собирался. Он помогал, конечно, в приготовлении обедов, но успевал всё на свете. Выучился обращаться даже с противотанковой пушкой, чем очень выручил наших бойцов во время боя, когда ранило командира.
Да, Ваньку ругали за такое самовольство, наказывали даже. Однажды влепили в качестве наказания приказ начистить картошки просто огромное количество. В тот же день начался бой. И что бы вы думали? Ванька снова оказался в самой гуще событий. После сражения командир призвал к себе бойца Фёдорова, чтобы наказать, а тот преспокойненько представил начищенную гору картошки и объяснил, что выполнил работу и отправился помогать бойцам. Как, когда он это успел сделать? Неисправимый просто.
Артиллеристы сами сшили Ваньке форму — взяли старую, укоротили, заузили, получилось очень даже хорошо. Настоящую-то пока юному бойцу не выдали, так как он официально в сей статус не был назначен.
До середины осени 1942 года Ванька сражался под Сталинградом. Он очень привык к своим названным отцам, полюбил их. Особенно лейтенанта Очкина, которого, несмотря на молодые годы, и звал даже батей. Очкин тоже полюбил своего «сына» и готовил его к отправке в суворовское училище. Ждать расставания оставалось считанные дни — перед отправкой паренька должны были принять в комсомол (и приняли), оттого и задержка небольшая вышла. Кстати,в своём заявлении Ванька написал: «Если потребуется, то жизнь отдам, а пить им, гадам, из Волги не дам!». Но даже тех нескольких дней хватило судьбе, чтобы перевернуть всё по-своему.
В ночь с 13 на 14 октября фашисты пошли в очередную танковую атаку, да ещё с авиацией. Точно рассчитали враги и свои силы, и тактику. Наши орудия (шёл бой неподалёку от тракторного завода, в районе Мамаева Кургана) во время сражения оказались отрезанными друг от друга. Расчёт, около которого помогал Ванька, вышел из строя. Боеприпасов тоже оставалось очень мало. Но паренёк не оставил орудия. Он оборонялся, пока мог. Неподалёку раздался взрыв — Ваньке раздробило локоть левой руки. Ещё один взрыв — оторвало правую кисть...
Что он мог сделать, четырнадцатилетний мальчишка, оставшийся один у орудия, практически без рук? Он мог ещё сражаться. Ванька покалеченными руками кое-как поднял противотанковую мину, вышел вперёд, навстречу вражеским машинам. И лёг под первый танк. Раздался взрыв — танк развернуло, он встал поперёк дороги, загородив проход остальным...
Вот строки из дневника сталинградца Александра Павловича Дубинского, который в пору войны был ребёнком: «У меня до сих пор не выходит из головы то, что я видел. Это было страшно. День был тёплый, солнце. Мы пошли на завод, взяли газет и котелки с водой, но в это время на заводе был сильный бой. Нас везде прогоняли, но мы ушли в здание заводоуправления и из окна второго этажа, которое выходило на площадь Дзержинского, видели, как как с площади двигались танки и немецкие солдаты, а от проходной по ним били пушки, такие маленькие, на резиновом ходу. Бой был страшный, кругом грохот, но наше детское любопытство преодолело страх. И вот из окопа поднялся солдат. Он был весь в крови, и мы видели, как он бросился под танк. Взрыв — и во все стороны полетели окровавленные... тело, а вернее, куски солдата...»
Имя Ванькино есть на 22-м знамени в Пантеоне славы. Строка 28, второй столбец.
Софья Милютинская