Избавление. Памяти брата Андрея

17 января в 17.00 остановилось сердце моего двоюродного брата Андрея Михайлова. Со своим родным братом Максимом они жили в Твери, которая для меня навсегда останется Калинином счастливого детства с дедушкой Васей и бабушкой Верой. Благодаря им мы трое мы, по сути, были родными. Братское родство – от дедушкиной и бабушкиной любви.

Андрюша с мамой Галиной Васильевной, ее не стало в прошлом году. 17 января в 17.00 остановилось сердце моего двоюродного брата Андрея Михайлова. Со своим родным братом Максимом они жили в Твери, которая для меня навсегда останется Калинином счастливого детства с дедушкой Васей и бабушкой Верой. Благодаря им мы трое, по сути, были родными. Братское родство – от дедушкиной и бабушкиной любви. Младший Максим, талантливый военный связист и компьютерщик ушел в 2003 г. в 32 года, исполняя настолько важное государственное задание, что стресса не выдержало сердце. Андрюшке в декабре этого должно было исполниться 60. Вот и остался я один, старший. Андрей – это летняя нежная Волга чуть выше Калинина, это одномоторные самолетики, на которые мы бегали смотреть на местный аэродром в Мигалово, это лес, в котором мы «боролись» с американской военщиной «за Вьетнам». Это – впадение Тверцы в Волгу, где напротив Речного вокзала в доме барачного типа родился и жил Андрюшка. И, конечно, улица Володарского – дом бабушки и дедушки. И дедушка Вася со своим: «Ну что, сынки?» Юность – ну, тут ничего особенного, кроме самой юности. С Андрюшей было спокойно и просто, спокойнее и проще – разве только с Максимом (фамильное, от деда). Неспокойно и непросто было Андрею, как я понял позднее. Мы привычно о чем-то шутили, и вдруг Андрюшка говорит: - Знаешь, чего я люблю больше всего? Сесть на велосипед и умчаться куда-нибудь по грибы, чтобы меня никто не нашел. Такой «осенний марафон». На велосипеде – от себя. Не к себе, а именно от себя. Чтобы самому себя не найти. И так он делал часто. Потом он возвращался. И мы снова шутили. Но о чем-то важном я так его и не спросил. Не полез в братскую душу. У каждого свой велосипед, свои грибы. Но смысл Андрюшиного велосипедно-грибного «эскапизма» был особый. В последние годы он перенес два инсульта, но в интернат уйти не пожелал. Заехал, посмотрел и сказал: «Нет!» В юности мы любили «попеть» песню «Машины времени» «Избавление» (не знаю, почему выбор пал именно на нее): Я видел, как в комнату, не знавшую тревог, воpвался ветеp. Он поднял пыль, годами дpемавшую в углах, И в танце закpужил по коpидоpу. Соpвал он с окон штоpы, и в окна хлынул сумасшедший день. И дом застыл, сияньем дня смущенный, В надежде pобкой снова скpыться в тень. Я видел, как в комнату, не знавшую тревог, воpвался ветеp. Он поднял со стола листы бумаги, В полете пpевpатив их в белых птиц, И это было словно избавленье. Я понял, что мой тpуд смешон и мал, как миг. Я бpосил все и стал самим собой. Андрюша не пел и не играл. Я садился за пианино «Лира», и все это проделывал за двоих. А Андрей просто открывал рот. Но мы называли это «дуэтом». Он «бросил все» и где-то там «стал самим собой». Избавление. В.К.