Стихи из весенних конвертов

Что роднит стихи семи женщин из разных уголков страны? У Дмитрия Шеварова есть ответ

Семь сестер. Лариса. Елена. Ольга. Валентина. Алёна. Марина. Юлия.

Они живут в разных концах страны и никогда не виделись. Их стихи, кажется, тоже ничего не связывает. Но отчего же тогда мне захотелось назвать их сёстрами?..

Тут все очень просто и очень сложно. Стихи Ларисы Кулуевой, Елены Чегринцевой, Ольги Кортусовой, Валентины Патроновой, Алёны Гродской, Марины Бирюковой и Юлии Миланес роднят не слова, не поэтика, а вера – чистая, выстраданная, сокровенная. И каждый, кто прочитает их стихи, это почувствует.

Вот почему и говорю: сёстры. Сёстры во Христе.

1
«Наград не будет…»
Лариса Кулуева
г. Верхняя Пышма, Свердловская область

Молитва

«Не говори, что можно жить иначе.
Нет милости в краю, где нет любви.
А мне не до святош! Ребёнок плачет,
Мне душу раздирает до крови.
Ты всё про «Кайся!»? Ох, не зарекайся!
Ты проживи с моё да на земле,
Ты поплутай по ней безумным зайцем,
Чтобы ребёнок выжил хоть во зле.
Аа! Страшно, ангел? Ты меня послушай!
Что вопли – вам слова ханжей важны!..»

…Платком белейшим плачущую душу
Мне ангел вытирает: «Все больны».

Мольба садовника

Где теперь, на какой планете
Расцветает яблоня рая?
Ты пришли нам хотя б семена!

На исповеди

С другого конца Вселенной,
С другого конца,
Вонзилась в меня пара глаз.
Я не помню лица.
Закрыла свои. Бесполезно.
Саднит у виска.
Вонзилась в меня пара глаз –
Любовь да тоска.
Сглотнула. Как рыба на суше –
Предсмертный свой бред.
И чую, как рыбу глушит
Ликующий свет.

Смирение

Обжить бы мир.
Накрыть его салфеткою,
Что связана вручную.
А потом
Сметать пылинки.
Должность незаметная.
Наград не будет.
Но ведь суть не в том?

2
«В тучах небо стало ближе…»
Елена Чегринцева
г. Павловск, Воронежская область

Сосны

Небес касаясь головами,
Под ветром чувствуя простор,
Шумят. Наверно, с облаками
Ведут высокий разговор.

* * *

В тучах небо стало ближе,
Дождик – Божья благодать!
Чтобы травы были выше,
Землю нужно поливать.

Так садовники из лейки
Поливают все цветы –
И растут ручьи, и реки,
И из радуги мосты.

Подрастает всё на свете –
И надежды, и мечты,
И растут большими дети…
Много у небес воды.

* * *

Осенью слышнее тишина.
В парке молчаливые туманы.
Кроткий дождь пробродит до утра,
Спрятав руки зябкие в карманы.

Светятся деревья изнутри
Лампами с зелёным абажуром
И моргают сонно фонари,
С небом переглядываясь хмурым.

* * *

Сень –
наш город осеняет
кружево листвы.
Синь.
И ласково сияет
луч из синевы.
Ось
земная наклонилась
под косым дождём.
Осень
спросит: что вам снилось
в имени моём?
3
«Где ты, пристань моя тихая?..»
Валентина Патронова
пос. Дубна, Тульская область

Однажды милый человек
Очнулся – ощутил, что грешен,
И, от вины своей опешив,
Присел у дома на траве.

Увидел лестницу и дверь
По-новому – потусторонне,
Горюя горько, и припомнил
Ту веру, первую из вер.

Тогда, каким бы ни пришёл,
Чумазым с улицы ли, битым,
Вели в тепло, снимали свитер,
И ужин пахнул хорошо.

И спущенное колесо
В вину, он помнил, не вменяли,
И спицы в колесе меняли,
И пыль, и снег сметали с ног.

Стихи и судьбы
Погибшим молодым поэтам

Замер и не дрожит
Крест на груди грошовенький.
Предполагали жить
Шурики, Пашки, Жорики.

В утренней тишине
Грезилась им – не дома ли –
Сложенная шинель –
Мамиными ладонями.

Донник и сухостой,
Млечный туман овражеца.
«Маленький мой, постой…»
Слышится или кажется?

Странная тишина…
К вечеру, после ужина
В синем платке Жена
Не обретет разбуженных.

С легкой Ее руки,
Знать, поновляют суриком
Памятник у реки
Жорикам, Пашкам, Шурикам.

Вроде помянника,
Медленная и звучная,
Список имен река
Вносит в ее излучины.

* * *

В занебесном граде Тихвине
Ангел – каждый воробей.
Где ты, пристань моя тихая,
Умягчение скорбей?

Исстари привычен воздуху
Невесомых крыльев свист,
По водам, а будто посуху,
Свет небесный сходит вниз,

А разливы – по-весеннему
В берегах простых, резных.
С Фоминой до Вознесения
Топки улочки, грязны.

Полюблю сию утопию,
Ледяную синеву:
Видим Образ и подобие
На свету и наяву.

Речка, селезни и утицы,
Выси, глуби, дерева.
Пусть написанное сбудется,
А иному не бывать.

4
«Ласточка летейская, вернись…»
Алёна Гродская
Москва

А.
Крещение

поднебесная нежность
небесная синь
легкокрылая свежесть
позывные динь-динь
где бы ни был ты, милый,
где бы я ни была
скажем: Боже, помилуй
и наши крыла
образуют единый
неразлученный крест
синий свет негасимый
из негаснущих мест

А.
Элегия

улечу с тобой на вертолёте
в яблочный душистый вертоград
будем жить пчелой в медовой соте
заведём осанистый уклад
свежий чай из корешков заварим
а не то в берёзовом соку
поплывём как в космосе Гагарин
не нужна нам лошадь на скаку
и пожары полыхать не будут
в нашей безупречной стороне

только жаль что нас с тобой разбудят
раньше чем увидимся во сне

***

Чего касаюсь – не пойму сама –
Плеча? Крыла?

Полегче будто, кончилась зима,
Весна цвела.
Или цветёт забытая давно
Вся эта синь?
Хоть небо ясно, но в глазах темно.
Изыди! Сгинь!

И ласточка летейская, вернись!
Гнездо лепи!
И воскресай, единственная жизнь!
Цвети! Кипи!

Раскрыт и пуст заиндевевший гроб –
Иисуса нет.

Малыш гуляет, хмурит детский лоб,
Чихнул на свет.

Скоро-скоро…

* * *

Подари мне такие цветы
Чтобы пахли дождем или снегом
Или быстрым отсюда побегом

Пусть твои сохранятся черты
В этом бело-зеленом букете
И на свете прохожего дня
Где есть я и не будет меня
Постою в одноночном пикете
И уйду с белой площади в дым
В розоватую дымку рассвета

Пахнет небо сияньем родным
Одного уходящего лета
5

«Ненаглядная птаха щегол…»
Марина Бирюкова
Саратов

Голоса

Родниковое, грибное
обреченное село;
тех, кому оно родное,
сколько в землю полегло:

кто на кладбище в лесочке,
кто далече – по фронтам…
Голоса и голосочки
раздаются тут и там:

«Мамка, дай!..» «Васятка, где ты?»
«Фрол Панкратьич, пощади!»
«У вдовы-то дочки-светы
уж на выданье, поди!»

«Вон кутенок твой – под лавкой!»
«Царь отрекся – быть беде!»
«Комиссар, годи, не гавкай…»
«Где ж он, сын твой?» «Знать бы, где!»

«Раскумекай, председатель –
поморозим семена!»
«Закрываем церкву к дате…»
«Люди добрые, война!..»

…Церкви рыжие руины,
тут же ржавый обелиск;
все березки да рябины,
да грибов – не оберись:

прямо в бывших огородах.
у безлюдного жилья…
«Померла твоя-то в родах,
а дитё кормила я».

Вот отечество земное –
Богом смазанная ось…
Тех, кому оно родное –
сколько за год родилось?

Село Михайловка

Колючей стернею, в осеннем тумане
бредет за своею коровой старик.
Свечою в молитве истаяла Маня,
святой обновился в избе ее лик.

На митинг зовет большевик Николаич:
на каждой калитке белеет листок.
А что ж ты, Шарапка, всё лаешь и лаешь,
и что ты мяукаешь, Вася-коток?

Не выставишь вместе с избой на продажу
кота и собаку! Изба на замке…
Открою калитку, обоих поглажу,
сухое печенье найду в рюкзаке.

Дорога на кладбище. Скирды сырые,
осинник трепещет, горит, полугол.
На свежем кресте, что в ногах у Марии,
сидит ненаглядная птаха щегол.

Старик возвращается вслед за коровой,
хрустит под его кирзачами стерня.
Он, дым выдыхая, хрипит мне «Здорово!»,
хотя совершенно не знает меня.

А я-то сама себя знаю? И что я
простой и прозрачной Марии скажу,
на нищей могиле в Михайловке стоя?
Скажу я ей вот что, и слез не сдержу:

– На избу нашелся уже покупатель,
Петровы забрали твой лук и свеклу,
а лик обновленный – у Паклиной Кати,
сестры Николаича – в красном углу.
6
«Отдыхая от зимнего гнева…»
Ольга Кортусова
Томск

И как бы ни было темно
и душно в глубине колодца
души, уже живой весной
(водой!) напоен мир. И греет солнце.
Из мрака новых новостей,
из безысходности и грусти,
от духоты, из плена стен –
в весну пускай меня отпустят,
как заключённого щегла
из зимней клетки –
Лети! Лазурь небес светла,
и дали светлы.
Здесь мартовский слепящий свет –
звон раскалённый.
Ель опустила низко ветвь, она зелёная.

***

Мы ходили по чёрному Томску.
А сквозь щёлку растресканной ставни
пробивался луч жёлтый и тонкий.
Темнота оживала густая
миражами, тенями живыми.
И хотелось туда, к тёплой печке,
стылый холод руками раздвинуть
и обнять дорогую за плечи.
Её кудри полны духом летним,
воздыханьем полуденной чащи,
где вьюны завиваются в плети,
где цветы пахнут слаще и вяще.
Раз вдохнуть! Чтобы жить в Томске старом,
только раз – причаститься и выжить.
Тонкий лучик сквозь щёлку – подарок.
Волосок из кудрей её рыжих.

***

Отдыхая от зимнего гнева,
распрямляя застывшие руки,
возрождая и чувства, и нервы,
просыпаясь и кожей, и слухом,
возвращаясь к привычному быту,
обретая и гибкость, и силу,
колебаться под небом открытым
с облаками, ветрами носимыми
разговаривать. Петь свои песни,
те, что шумом зовут ваши люди.
Ощущать, как становится тесно,
в старом теле, а душу разбудит
птичий щебет на ветке. На ветке?
На руке золотая синица!
И надеждой внезапно повеет
на гнездо, что должно будет свиться.

* * *

Повеет издали – дыханья
для парусов конечно мало,
заметно ветки колыханье
с листвой за зиму обветшалой.
Но овевает воздух новый
и хочется в другие дали.
Вот – кораблём миражным слово
плывёт. Его не угадаю.
И вот уже заторопились,
забряцали, зашелестели,
как будто силы накопили,
пошли отщёлкивать капели,
а лёд взбугрился на дороге,
сугроб подтаял у забора –
весь в кружевах, как недотрога –
коснись, отсыпет жаркий шорох.
Фантомны светлые надежды,
их эхо всё ещё трепещет,
на голом короле одежды
реальней, чем иные вещи.
И падает за каплей капля,
крадёт, крадёт клепсидра время.
А лоцман доверяет карте,
и мой флажок на мачте реет.
7
«Не прогоняйте сироту…»
Юлия Миланес
Санкт-Петербург

Как маленькие девочки
старухи говорят о любви,
собирают слова в веночки,
пекут пирожки из звуков,
сжимают в трубочку губы,
поднимают дужки бровей.

Когда я смеюсь на это,
они говорят в смятенье:
– Мы же о внуках!
На самом деле они о мужьях –
глядящих на жен из Рая,
позвякивая орденами.

– Глупости!
Я всю жизнь с ним промаялась! –
скажут они, а глаза загорятся.
И поставят свечку за упокой,
принеся свои страсти Богу –
боль о прошедшей жизни
и любовь к неживому.

А Бог их простит от души
оттого, что и сам одинок.

* * *

Не прогоняйте сироту,
подайте хлеба для вдовицы,
подайте мне воды напиться –
я зачерствела во скиту.

Я – корка, мне давно пора
лежать в холодной рукавице –
вы мною накормите птицу,
и я взлечу в просвет двора.

Мой черствый хлеб не был посеян:
мой черствый хлеб – такая вещь.
Я – просто корка для соседей,
кроши и ешь, кроши и ешь.

* * *

Снилось мне, что наций нет,
нет границ, таможен, правил.
Светлый зайчик на стене
след космический оставил:

все мы – Космос и ко мне
не подходят иноземцы.
Мы – как зайчик на стене,
он – как солнечное сердце.

Снилось мне…
Да что там снилось?
Мир погряз в чумной войне,
слабый сильному в немилость.
След прицела на стене…
Сердце бьется… сбилось…билось.

* * *

А вы кому-нибудь нужны?
Мне кажется, что очень скоро
тоска начнет во мне кружить,
раскинет щупальца и споры.

И этот город по весне –
он кажется таким нарядным,
а я как рыба на блесне –
вот-вот на берег. Ну и ладно!

Пусть воздух жабры смело хлещет,
мне так и надо, буду знать!
Я буду биться словно лещик,
как будто рыбаку нужна.

* * *

… и кем бы я ни родилась потом,
в какой бы ни предстала ипостаси,
пусть жизнь меня оставит за бортом,
пусть буду я делить краюху на семь
голодных и кричащих малых ртов,
и все, во что попасться угораздит!
Одно прошу, Господь, оставь мне радость:
Его и в новой жизни повстречать,
Его с любовью сыном величать.
И пусть меня не будет очень скоро –
как в этой жизни – мамой родилась,
так пусть моя другая ипостась
ему защитой будет и опорой.

Источник: «ГодЛитературы.РФ»
Текст: Дмитрий Шеваров, «ГодЛитературы.РФ»